Незадолго до юбилея Февральской революции я поинтересовался у видного члена ближнего круга Владимира Путина: может ли современная Россия извлечь важные политические уроки из событий, которые произошли в нашей стране век тому назад? Вот какой ответ я получил: «Таких уроков нет. История развивается не по кругу, а по спирали. И на каждом новом витке этой спирали страна сталкивается с совершенно новым набором фактов и обстоятельств». Согласен — и в то же самое время не согласен. История действительно не повторяется. Но вот вызовы, которые она ставит перед нами, повторяться могут — особенно если мы каждый раз не находим на них достойного ответа. Один из таких судьбоносных вызовов, с моей точки зрения, и встал перед страной в феврале 1917 года — встал и, к сожалению, до сих пор отказывается «упасть и отжаться».
Мина под государственность
«Русь слиняла в два дня. Самое большее — в три. Даже «Новое время» (самую крупную газету страны. — «МК») нельзя было закрыть так скоро, как закрылась Русь. Поразительно, что она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей... Не осталось Царства, не осталось Церкви, не осталось рабочего класса. Что же осталось-то? Странным образом — буквально ничего» — так в конце 1917 года великий русский мыслитель Василий Розанов оценил в своей работе «Апокалипсис нашего времени» суть того, что происходило у него на глазах.
Стыдно признаться, но я впервые прочитал эти пронзительные строки недавно. Прочитал и сразу понял: эту же самую мысль я уже слышал — правда, в совсем другой форме, не в форме философских размышлений, а в форме абсолютно лишенного эмоций политологического анализа. И вот что поразило меня больше всего: этот анализ был посвящен отнюдь не событиям 1917 года, а вызовам, которые стоят перед современной Россией.
Дело было так. Я беседовал о перипетиях взаимоотношений федерального центра и российских регионов с одним из самых тонких наблюдателей нашей политической действительности — генеральным директором социологической службы ВЦИОМ Валерием Федоровым. И внезапно Валерий Федоров высказал мысль, которая показалась мне универсальным ключом к пониманию сути российских политических процессов. Вот главное содержание этой мысли: на протяжении большой части истории нашего государства самым сильным политическим игроком в стране неизменно является центральная власть.
Но иногда у этого доминирующего политического игрока появляется смертельно опасный соперник в виде... самого себя. Иногда в структурах российской центральной власти запускаются процессы внутреннего гниения, внутренней деградации, внутреннего распада. И если эти процессы заходят достаточно далеко, то центральная власть внезапно рушится словно карточный домик — а вместе с ней разрушается и несущий каркас нашей государственности.
Я тут же произвел в уме несложные арифметические расчеты. И вот что у меня получилось. За последние сто лет синдром внутренней деградации центральной власти в нашей стране отчетливо проявил себя как минимум шесть раз. Трижды — в феврале 1917 года, в октябре 1917 года, в декабре 1991 года — произошло полное крушение общественно-политического строя. Весьма катастрофичным образом синдром внутренней деградации центральной власти проявил себя и в эпоху Леонида Брежнева: наша государственная система потеряла свой динамизм и безнадежно проиграла Западу экономическое соревнование.
В изданном в 2004 году, к столетнему юбилею брежневского премьер-министра, сборнике «Феномен Косыгина» приводятся расчеты известного французского экономиста, профессора Высшей школы социальных наук в Париже Жака Сапира. Вот его главный вывод: «До середины семидесятых годов динамическая эффективность советской экономики была не такой уж плохой. Но после 1975 года имело место ее значительное снижение». В том же самом сборнике воспроизведен и весьма нелестный для Алексея Косыгина отрывок из воспоминаний многолетнего председателя Госплана СССР Николая Байбакова. Фабула истории: сотрудники Госплана обнаружили резкое ухудшение качества продукции пищевой промышленности. Как пишет Байбаков: «При тех же материальных ресурсах пищевики из прежнего количества мяса производили больше колбасы, увеличив в ней содержание крахмала. Впервые ухудшение качества продукции проявило себя еще при Хрущеве, но тогда такие случаи были не часты. Теперь это же стало своего рода эпидемией».
Не на шутку обеспокоенный Байбаков поручил подготовить обстоятельный доклад для руководства Совета министров. Вот что случилось при представлении этого доклада Косыгину: «Когда (первый заместитель председателя Госплана СССР Виктор) Лебедев вышел на трибуну и начал зачитывать свой доклад... Косыгин стал нервничать. «Почему мы должны слушать Лебедева? — недовольно хмурясь, непривычно резким тоном спросил он. — Ведь Байбаков не видел этого документа». Я возразил, что видел этот документ много раз, к тому же обсуждал его. «Но ты же не подписал его?» — все еще не желая верить тяжелому смыслу доклада, как бы с надеждой обратился Косыгин ко мне. Впервые я видел, как Косыгин пытается увернуться от неприятной правды, которую невесть как и почему родило само время».
Концовка этой истории такова: «Косыгин, вздохнув, отодвинул от себя печатный экземпляр и резким тоном запретил Лебедеву продолжать доклад». Под одобрительные возгласы заместителей Косыгина вопрос был снят с повестки заседания президиума Совета министров. Как очень правильно заметил Байбаков, в этих возгласах было «нечто от страусовой стратегии — спрятать голову под крыло, и все исчезнет само собой!».
Во времена правления Бориса Ельцина возможности спрятать голову под крыло у наших правящих кругов уже не было. В эти бурные годы синдром внутренней деградации центральной власти дважды поставил Россию на грань повторения судьбы СССР. В первый раз это едва не произошло в период, частично совпадающий со временем распада СССР — в 1991–1992 годы. 21 марта 1992 года в Татарстане прошел референдум о статусе республики. На дивно сформулированный вопрос «Согласны ли вы, что Республика Татарстан — суверенное государство, субъект международного права, строящее свои отношения с Российской Федерацией и другими республиками, государствами на основе международного права?» положительно ответили 61,4% голосовавших.
Можно только радоваться тому, что, обладая юридическим мандатом от населения на независимость — именно в независимости смысл понятия «суверенное государство», — руководство Татарстана этим мандатом так и не воспользовалось. За считаные месяцы до описанных выше событий в Казани российский федеральный центр де-факто капитулировал перед сепаратистами в Чечне. Объявив 8 ноября 1991 года о введении чрезвычайного положения в Чечено-Ингушетии и отправив туда войска, Борис Ельцин был вынужден очень быстро отменить оба своих решения.
Второй раз ельцинская Россия оказалась на грани распада летом 1999 года. Еще до вторжения боевиков из Чечни в Дагестан в начале августа того года в российских коридорах власти царило ощущение полной безнадежности. Ельцин в силу состояния здоровья уже не мог контролировать ситуацию в стране. Премьер-министр Сергей Степашин воспринимался всеми как благонамеренная, но очень слабая фигура. И система управления государством начала рушиться как карточный домик. Я хорошо помню, как во время поездки премьера Степашина на экономический форум в австрийский город Зальцбург крупный чиновник аппарата правительства вдруг начал изливать мне душу: мол, в том же Татарстане нас не слушаются... Разве что в открытую не посылают!
Я понимаю, что только что поставил в один ряд совершенно разные исторические явления. Но при всей своей разноплановости эти события имеют общий элемент: мотор нашей государственности или переставал вращаться совсем, или резко сбавлял обороты. Конечно, пять перечисленных выше российских политических драм разыгрывались в условиях крайне агрессивной внешней среды. Но эта агрессивная внешняя среда не была первопричиной наших политических драм. Она была лишь очень важным сопутствующим обстоятельством. Рассмотрим, например, российские события 1917 года.
Ноябрьская революция 1918 года в Германии явилась прямым следствием военного поражения этой страны в ходе Первой мировой войны. 4 октября правительство императора Вильгельма II на фоне безвыходного для Берлина положения дел на фронте запросило мира. 30 октября союзник Германии Турция выходит из войны. 3 ноября капитулирует еще один союзник Берлина, Венгрия. 5 ноября союзники прорывают немецкий фронт. 8 ноября немецкая делегация прибывает в Компьенский лес под Парижем для переговоров об условиях капитуляции. 9 ноября канцлер Германии принц Макс Баденский объявляет об отречении императора от престола.
А вот в России причинно-следственная связь двух революций 1917 года и поражения в Первой мировой войне была прямо противоположной. Поражение в войне стало прямым следствием двух революций, а не наоборот. Конечно, в начале 1917 года скорый конец войны еще не маячил на горизонте. Но на фронте не происходило ничего катастрофического. И, как мы понимаем сейчас, если бы в нашей стране не распался механизм государственного управления, то Россия оказалась бы в числе государств-победительниц. И, кстати, вы знаете, какой приз полагался бы нашему государству в этом случае? По условиям секретного соглашения с Великобританией и Францией от 18 марта 1915 года в состав России должен был быть передан Константинополь (Стамбул) вместе со стратегически важными черноморскими проливами Босфор и Дарданеллы.
Не уверен, что нам стоит горевать из-за того факта, что России так и не достались эти турецкие территории. Но тот факт, что в 1917 году в нашей стране дважды имела место фактическая самоликвидация центральной власти, признать придется. Король Англии Карл I потерял престол из-за того, что его армия в 1645 году была наголову разбита армией парламента в битве при Несби. Император России Николай II не был никем разбит. Он просто выпал из доверия — и из доверия элиты, и из доверия широких слоев общества. И это выпадение из доверия было абсолютно оправданным.
«Никогда Россия не имела такого слабого и бездарного правительства... Состав кабинета слабел прямо-таки с каждым месяцем» — как вы думаете, кому принадлежат эти гневные строки? Никогда не догадаетесь: видному члену этого самого правительства — последнему царскому министру иностранных дел Николаю Покровскому. И эти слова стоит воспринимать не как самобичевание, а как констатацию объективной действительности. Только одна деталь. Обладателем ключевого в тогдашней государственной иерархии поста министра внутренних дел на момент февральской революции был Александр Протопопов — человек, которому в сентябре 1917-го врачи в результате освидетельствования поставили диагноз «циркулярный психоз» (на современном медицинском жаргоне это биполярное аффективное расстройство, маниакально-депрессивный психоз).
В 1917 году «Россия слиняла в два дня» не просто так. Страна потеряла свой управленческий центр, а потом и саму себя.
Проблемы, которые нас ожидают
В апреле 2005 года Владимир Путин стал первым лидером нашей страны, посетившим с визитом Израиль. Одним из пунктов его программы была поездка к одной из величайших местных святынь — Стене плача в Иерусалиме. Однако внезапно старшему израильской охраны ВВП сообщили о проведении недалеко от Стены плача некой потенциально опасной демонстрации, и он сразу же «обрадовал» своих российских коллег: «Мы туда не едем!». «Мы туда едем! — отреагировал на это Путин, когда ему доложили о возникшей проблеме. — Если потребуется, то едем даже без сопровождения!»
Я вспомнил об этой истории, которую рассказал мне близкий путинский соратник, вовсе не потому, что в современной России вновь неожиданно возникла тема антисемитизма. Я вспомнил о ней после прочтения в воспоминаниях Николая Покровского следующего пропитанного горечью пассажа: «К несчастью России, Богу было угодно, чтобы в самую трагическую минуту ее истории на престоле сидел человек, совершенно слабохарактерный, который в критический момент сумел только подчиниться требованию об отречении от престола».
Владимиру Путину можно бесконечно долго предъявлять претензии. Но назвать ВВП «слабохарактерным и робким политиком, который патологически боится риска» вряд ли решатся даже его самые заклятые враги. Назначение Путина на должность и.о. премьер-министра 9 августа 1999 года стало иллюстрацией очень важной особенности нашего политического процесса: у российской центральной власти всегда есть очень значительные скрытые политические резервы. Даже в момент, когда власть напоминает ходячего мертвеца, который вот-вот превратится в мертвеца лежачего, наш управленческий центр все равно еще может спасти себя.
Первый приход Путина в Белый дом доказал: иногда для радикальной смены «политической картинки» достаточным оказывается появление у «пульта управления страной» решительного человека, который не боится идти на риск. Для тех, кто забыл, и для тех, кто в силу возраста не может об этом помнить, напоминаю: во второй половине 1999 года мироощущение российской политической элиты и российского общества за каких-то несколько месяцев изменилось до неузнаваемости.
В момент объявления ВВП новым руководителем правительства и официальным наследником Ельцина все хохотали: мол, совсем они в Кремле дошли до ручки! Неужели они ждут, что кто-то воспримет их нового временщика всерьез? Интересно, он хоть месяц-то продержится? Осенью уже никто не считал Путина «временщиком». А зимой стало ясно: выбрав ВВП, ельцинский Кремль «выиграл в лотерею». Путин стал массово восприниматься как своего рода мессия, как лучшее, что случилось с Россией за долгие годы.
Но то, что появление нового человека у «пульта управления страной» может радикально изменить политическую ситуацию в государстве, необязательно стоит воспринимать как однозначное достоинство нашей политической системы. Одновременно это еще и очень мощный фактор риска — фактор, значимость которого с течением времени будет только нарастать. Официально российская политическая элита живет сегодня мыслями о 2018 годе — моменте, когда Путин с вероятностью в 90% будет переизбран на должность президента. Но неофициально все дальновидные люди в элите думают уже о президентских выборах 2024 года — выборах, в которых Путин, согласно Конституции, уже не сможет принять участие в качестве кандидата. «Предвыборная кампания 2024 года идет уже сейчас», — прямо сказал мне собеседник из ближнего круга ВВП.
Конечно, внешне эта «предвыборная кампания» никак не проявляет себя. Самоубийц в российской политической элите не осталось. Все понимают: смельчаки, которые проявят свои амбиции раньше времени, очень быстро могут превратиться в бывших «политиков с большим будущим». Но это не снижает общий уровень нервозности. Семь лет с небольшим, которые остались до истечения следующего президентского срока ВВП, — это одновременно и очень много и очень мало. Сегодня российская политическая элита живет с ощущением: после 2024 года будущее является абсолютно непросчитываемым.
Конечно, теоретически Путин может еще раз «сыграть в Медведева»: уступить пост президента какому-нибудь «местоблюстителю», но продолжить при этом реально управлять страной. Но даже если подобный вариант, несмотря на всю свою гротескность, вдруг осуществится, он все равно будет временной мерой. Рано или поздно у России все равно появится новый полновластный руководитель. И кто знает, кого из наших прежних правителей он будет напоминать: Путина, Медведева или, не дай бог, Николая II или Сталина?
В любой стране на вершине власти может оказаться человек, не совсем для этого приспособленный. Сейчас, например, американские политические круги пребывают в состоянии перманентного ужаса из-за своего нового президента. Но американское политическое устройство таково, что даже Трампу придется либо «встроиться в систему», либо перестать быть президентом. Уже сейчас Трамп опутан по рукам и ногам. Вспомним, например, что случилось с его решением резко ограничить миграцию в США или с его намерением нормализовать отношения с Россией.
В нашей политической системе все не так. «В момент прихода Горбачева в кресло лидера СССР система власти в стране вовсе не была дряхлой. Система власти в стране была способна к эволюции. Вся проблема в том, что Горбачев нажал на кнопку с надписью «саморазрушение» — так член ближнего круга Путина охарактеризовал мне причины распада Советского Союза. С такой точкой зрения можно или соглашаться, или не соглашаться. Но вот с чем не соглашаться нельзя: нет никаких гарантий того, что какой-либо будущий лидер нашей страны не нажмет на кнопку с надписью «саморазрушение». Как выразился один мой очень умный знакомый, в нынешней России полностью отсутствует проблема преемника, но зато наличествует очень серьезная проблема обеспечения преемственности.
Теоретический способ решения этой проблемы известен давно. Как сказал тот же самый мой умный знакомый: «Ни в начале, ни в конце ХХ века в нашей стране не было силы, заинтересованной в сохранении и развитии государства. Эта сила всегда возникала и побеждала на этапе выхода из острейшего политического кризиса. Но на точке входа в кризис ее не было. И в 1917 году, и в 1991 году доминировали частные интересы: групповые, индивидуальные, местнические и так далее. Проблема России — и России образца февраля 1917 года, и России в другие моменты ее истории — заключалась в отсутствии механизма сложения векторов воли различных групп в единый общенациональный интерес, общенациональную волю. Не уверен, что такой механизм сформировался за последнее столетие. Сегодня все по-прежнему держится на воле одного человека. Эта ситуация должна измениться».
Обязательно должна — пока она не изменится, опасность повторения синдрома внутренней деградации центральной власти будет нависать над Россией как дамоклов меч. Но, к сожалению, такие перемены не происходят одномоментно. Минимальное условие таких перемен — несколько десятилетий спокойного и стабильного развития страны. В отличие от Америки Россия еще долго не будет готова к переходу на «политический автопилот». В обозримом будущем наша страна будет управляться в «ручном режиме». А это значит, что политические уроки февраля 1917 года будут актуальны для нас еще очень долго. Я бы сказал даже, пугающе долго.
