Спасти СССР было невозможно
Аскар АКАЕВ, академик РАН, президент Киргизии с 1990 по 2005 год:
— Я не думаю, что Беловежские соглашения стали причиной геополитической катастрофы, поскольку необратимый распад СССР начался после августовского путча ГКЧП — и к декабрю уже все было предрешено. Именно попытка государственного переворота 19 августа 1991 года сыграла ключевую роль в том, что из Союза решила уйти Украина, которая наряду с Россией была цементирующей силой единения. Сразу после путча Украина задумалась о «незалежности», а Леонид Кравчук, который был готов подписать новый Союзный договор (это должно было произойти 20 августа, но ГКЧП разрушил планы. — Авт.), резко сменил риторику. Он заявил, что теперь ничего подписывать не станет, а сначала спросит мнение украинского народа о том, оставаться ли республике в составе СССР? Референдум на Украине сказал: уйти из СССР (за это высказались 96% граждан УССР. — Авт.). Беловежские соглашения были подписаны уже после этого, и они поставили точку в истории СССР — страны, которую уже невозможно было спасти. Если бы они не были подписаны, страна распалась бы все равно, только этот распад мог бы произойти по страшному сценарию гражданской войны в бывшей Югославии. А так произошел цивилизованный и почти бескровный развод, если не считать армяно-азербайджанского и приднестровско-молдавского конфликтов, которые к тому времени уже разгорелись. Позже на территории бывшего СССР возникли новые «горячие точки», включая Чечню и современную Украину, но если бы не Беловежские соглашения в 1991 году, то вся распадающаяся советская страна могла превратиться в такую «горячую точку».
— То есть республики бывшего СССР в основном выиграли от Беловежских соглашений?
— Однозначно выиграли политические элиты республик, которые стали независимыми и свободными от жесткого контроля Кремля. Они получили собственность, абсолютную власть, стали господами. Народы, конечно, проиграли, но тут я еще раз оговорюсь, что они проиграли бы еще страшнее, начнись большая война всех со всеми.
Конечно, по сравнению с нахождением в СССР народы почувствовали себя хуже. Мне кажется, что в Советском Союзе жителям республик было уютнее: они не замыкались в одной республике, а свободно перемещались по одной шестой части суши. У активных людей в СССР были социальные лифты, они могли выстроить любую карьеру, у менее активных граждан имелись социальные гарантии.
Какие-то республики, богатые природными ресурсами, выиграли от того, что перестали делиться своими богатствами с общей союзной казной. Это и Казахстан, и Азербайджан, и Туркменистан. Но даже их народы все-таки проиграли, потому что в великой державе им было комфортнее и уютнее, у них было предсказуемое будущее.
— Как лично вы восприняли весть о Беловежских соглашениях и о том, что СССР распущен?
— Я — советский человек, был активным участником подготовки Союзного договора и верил до последнего, что мы останемся вместе. У меня в руках был мандат народа Кыргызстана, который на референдуме в начале 1991 года высказался за сохранение Союза. Более девяноста процентов жителей республики проголосовали за сохранение Союза. Поэтому я воспринял Беловежские соглашения с болью в сердце. Я почувствовал, что больше не гражданин великой державы, а всего лишь президент одной из республик. Но нас поставили перед фактом не три политика — Ельцин, Кравчук и Шушкевич, а непреодолимые обстоятельства.
Запад от распада Советского Союза пострадал не меньше, чем мы
Руслан ХАСБУЛАТОВ, член-корреспондент РАН, заведующий кафедрой мировой экономики Российского экономического университета им. Плеханова, председатель Верховного совета России (1991–1993):
— Словосочетание «геополитическая катастрофа» приписывается нашему уважаемому президенту Путину, хотя оно сотни раз произносилось намного раньше: на заседаниях Верховного совета, в котором я был председателем. И все-таки это не точная фраза. Произошла мировая катастрофа, а не катастрофа одной империи. Никто не сомневается в эффективности конкуренции. А после распада СССР конкуренции в мировой политике не стало. Советский Союз ослабило и разрушило отсутствие внутренней конкуренции, в том числе по формам собственности. Но пока был СССР — в мире существовали две экономические системы, как две ноги, на которых стоит цивилизация. Когда существовали и СССР, и США — планета устойчиво располагалась на двух гигантских платформах. Распалась одна система — и не стало устойчивости, не стало одной ноги, и перестала существовать глобальная конкуренция. После этого начались трудности и на Западе. Весь мир оказался на попечении одной сверхсилы, но США не смогли выполнить роль единого мирового шерифа и тоже стали «загибаться». Я вовсе не радуюсь трудностям Америки, я как экономист был бы рад, если бы вся сила исчезнувшего СССР перешла под контроль США, но этого не произошло. Наоборот, силы разрушения, сломавшие Союз, теперь ломают и Штаты, и весь мир. Вот раньше неформальные национально-освободительные силы, из недр которых сегодня выросли глобальные террористические организации, контролировались двумя странами. Одну часть контролировали США, другую СССР. Это давало равновесие. Эти силы выбирали, к какому из двух гигантов примкнуть. Но когда вдруг исчез Союз, они стали думать: а зачем нам примыкать к США? Если так легко пал один гигант, то может пасть и второй. Так, может быть, выйти из-под его контроля, а его самого подтолкнуть к падению? Так эти организации вышли из-под контроля США и начали террористическую войну против них же самих.
А в экономике мировой капитализм потерял стимулы к саморазвитию, когда у него не осталось конкурента. Перестали бояться, что коммунизм станет более привлекательным для рабочего и среднего класса, соответственно, можно эти классы зажать, получая больше прибыли. И как следствие — на Западе, а далее везде ухудшилась социальная политика, бедность стала наступать на большинство, а небольшая кучка — стремительно богатеть. Это и есть результат исчезновения межсистемной глобальной конкуренции двух миров.
Поэтому распад СССР — нечто более страшное, чем просто геополитическая катастрофа. Это нарушение глобального равновесия, и последствия той мировой катастрофы мы ощущаем до сих пор, и долго еще будем ощущать. И Запад от этого страдает не меньше, чем мы.
— Когда вы узнали о Беловежских соглашениях и как эмоционально на них отреагировали?
— Меня искусственно удалили из процесса, направив в командировку в Южную Корею, поэтому я не сразу узнал о встрече в Вискулях. Когда я получил информацию о соглашениях, то понял, что произошел кошмар, хотя сразу и не представил всего масштаба произошедшего. Я начал связываться с президентами и руководителями парламентов союзных республик, делиться с ними впечатлениями и предположениями о том, что мы будем делать дальше. Позвонил Горбачеву. Но абсолютно все были растеряны, и ничего конкретного мы придумать уже не смогли.
— Можно ли было избежать распада СССР в 1991 году или Беловежские соглашения стали неизбежностью и всего лишь зафиксировали свершившийся факт крушения империи?
— Мы к тому времени безвозвратно потеряли Прибалтику: большинство населения этих республик было за уход из СССР на Запад. Что касается остальных, то они рано или поздно признали бы свое участие в Союзе на новых основах и подписали бы тот вариант Союзного договора, который предложил Горбачев. Я думаю, что если бы не Беловежские соглашения, то Горбачев сумел бы по крайней мере десяток бывших республик сколотить в новый Союз. Это было бы нечто среднее между федерацией и конфедерацией, с большой свободой для республиканских властей, но сохранились бы единые вооруженные силы, единая внешняя политика, общая инфраструктура. Стратегические объекты, с которыми ни одна республика самостоятельно не могла справиться, остались бы общими.
Но в итоге получилось другое. Они не просто распустили Союз, но даже отрубили возможность для новых перспективных политиков предложить какие-то концепции будущего развития единой страны. А в республиках были политики, которые хотели единства, их было много. Эти трое собрались, раз — и обрубили: все, теперь каждая республика гуляет сама по себе.
Никто не верил, что мы расстаемся навсегда
Игорь БУНИН, президент Центра политических технологий, эксперт Горбачев-фонда (1991–1993):
— Я бы не назвал события конца 1991 года геополитической катастрофой. Это было особое состояние, когда требовалось провести срочные реформы, чтобы как раз избежать катастрофы. Внятный план реформ был только у Гайдара — шоковая терапия. И если бы не провели эти реформы, то все постсоветское пространство просто не выдержало бы и рухнуло в такой ужас, что нам и не снилось. Но эти реформы, не имея полного контроля над территориями, проводить было невозможно. Горбачев эти территории уже не контролировал, президенты республик — еще не контролировали. И чтобы восстановить контроль — потребовалось провести такую сложную операцию: убрать Горбачева и СССР, при которых такие глобальные экономические реформы были невозможны, и дать всю полноту власти республиканским президентам. Для того чтобы провести реформы, нужно было найти какой-то рецепт, который и был найден в виде Беловежских соглашений. Которые, в частности, расставили точки над «i» в вопросе о том, кому достанется ядерное оружие после развода республик: оно полностью отходило под контроль России. Другое дело, что после подписания этих соглашений многие еще полагали: развод будет временным, а потом, через какое-то время, все вновь объединятся в общую страну.
Наверное, если бы не было августовского путча, так и произошло бы: можно было договориться о какой-то комбинации, не предполагающей окончательного расставания. Но после него элиты разных республик почувствовали вкус личной власти, они уже не хотели быть «под Москвой». Да и Москве нести на своих плечах все республики с их вооруженными конфликтами (например, армяно-азербайджанским) было уже не по силам. К моменту подписания Беловежских соглашений специалистам было очевидно, что сохранить советскую империю абсолютно невозможно, как невозможно и реформировать ее.
— В итоге Борис Ельцин получил полный контроль над Россией, как и другие президенты над своими республиками. Но весь удар от шоковой терапии приняла на себя именно Россия, остальные ее проводить не спешили…
— Да, шоковая терапия прошла только в России. Все остальные запаздывали: им нужно было осознать факт развода, разделить имущество, создать свою валюту. Они начали реформы позже. Но поскольку Россия начала их первой, то и встала на ноги как самодостаточная держава она тоже первой. В любом случае состояние страны на момент декабря 1991-го было невыносимым, на уровне паралича. И только с помощью шоковой терапии Россия первой вышла из паралича.
— Как лично вы оценили Беловежские соглашения в 1991 году, когда о них узнали?
— В тот момент почти никто не предполагал, что этот разрыв — всерьез и надолго. Я не исключение. Великие эксперты публиковали статьи о том, что будет создана конфедерация, в составе которой почти все республики сохранятся и будут друг с другом взаимодействовать по-прежнему. В это верили и старые коммунисты, и новые либералы, тем более что Беловежские соглашения дали этой умозрительной конфедерации и название — СНГ. Почти никто не предполагал полного разрыва, а ожидали, что начался поиск новой формулы, который будет успешным. Лишь спустя несколько месяцев пришло понимание, что никакое новое союзное государство уже невозможно, а слава богу, что у нас произошел цивилизованный развод, а не югославский сценарий.
— Вы в этот период работали в Горбачев-фонде и общались с Михаилом Сергеевичем. Сам Горбачев как оценивал Беловежские соглашения на тот момент?
— Он смотрел на это через призму своей личности: то есть воспринимал это как операцию Ельцина по захвату власти и свержению Горбачева. Он расценивал Беловежские соглашения как свое личное поражение, он понимал, что потерял власть раз и навсегда. Но у меня есть ощущение, что Горбачев не понимал факта распада СССР. До конца этого в тот момент не понимал никто, кроме Гайдара. Даже Ельцин, я думаю, не осознавал, что произошло непоправимое и бесповоротное, и питал некоторое время иллюзию, будто мы быстро создадим конфедерацию.
