С 21 июля, сроком на девяносто дней, в Турецкой Республике введен режим чрезвычайного положения, впервые в истории в масштабе всей страны. Про него широкой российской публике, по большому счету, известно немного. В наших СМИ иногда пишут про «сотни закрытых общественных организаций и учебных заведений, тысячи задержанных и десятки тысяч отстраненных от госслужбы». Ну и, разумеется, про то, что Путин позвонил Эрдогану и выказал ему решительную поддержку, в отличие от того же Запада, который после попытки госпереворота, предпринятой 15 июля, в рот воды поднабрал.
Тут у читателей, весьма вероятно, может возникнуть часто задаваемый вопрос: а зачем, собственно, российской публике во все эти международные дела вдаваться, коль скоро внутри страны есть своя повестка и она нынче ой как непроста?
Стремясь по возможности избегать повторения мантр вроде той, что «современный мир — глобальный», просто отметим, что немало из происходящего внутри России, так или иначе, имеет отношение к положению нашей страны на международной арене и реализуемой ею внешней политике.
Возвращение Крыма и украинский трек политики в целом? — санкционная-контрсанкционная война с Западом, конца и края которой не предвидится...
Начало ВКС России операции в Сирии? — усложнение и без того нерадужных отношений со странами Персидского залива и «самолетный кризис с Турцией». Опять же вылившийся в санкционную экономическую войну против Турции, которая, заметим, невзирая на рукопожатия между президентами Путиным и Эрдоганом, формально еще не завершена.
Примеры можно приводить и дальше. И пусть кто-нибудь аргументированно возразит, что это все не имеет прямого отношения к экономическому положению страны и благосостоянию российских граждан. Короче, роскошь, которую могут себе позволить те же американцы — воспринимать мир через призму новостей своего квартала, городка или в крайнем случае штата, нам, к сожалению, не по карману.
Так вот, легко предсказать, что роль Турции с ее геостратегическим положением в ближайшие годы будет расти. Представляется, что для России эта роль не будет исчерпываться исправно наполняющими казну поступлениями за газ и нефть. И, невзирая на стратегическую важность газопровода «Турецкий поток» и атомной электростанции «Аккую», это тоже еще не все...
В 2016 году исполнилось ровно восемьдесят лет с подписания действующей ныне конвенции Монтрё, которая коренным образом изменила условия ранее заключенного Лозаннского мирного договора с точки зрения ремилитаризации черноморских проливов и установления над ними полного турецкого суверенитета.
Таким образом, в 1936 Турецкая Республика стала единоличным и полноправным держателем ключей от важнейшей для России судоходной артерии, соединяющей Черное, Мраморное и Эгейское моря. Артерия эта, заметим, имеет не только экономическое значение, допустим, для развоза российской «нефтюшки» по всему миру, но в ничуть не меньшей мере военно-политическое.
Конвенция Монтрё, принятая потом и кровью советских дипломатов, придала Черному морю особый правовой статус с ограничением универсального международного принципа свободы судоходства. В частности, были установлены жесткие регламенты прохода военных судов нечерноморских стран через проливы Дарданеллы и Босфор, а также допустимое время их нахождения в черноморском бассейне. Наличие конвенции вкупе со следованием Турции ее положениям — это единственное, что не дает возможность судам НАТО свободно барражировать вдоль российского побережья. Исключение составляют, конечно, флота Болгарии, Румынии, самой Турции, а также пусть не находящейся в составе НАТО, но от этого не более дружественной Украины. Однако прецедентов, когда Турция перекрывала американцам эту задвижку, в последние годы было предостаточно.
Неслучайно после кризиса со сбитым российским Су-24 все российское экспертное сообщество было брошено, по сути, на решение одного ключевого вопроса. Какая судьба ждет Конвенцию Монтрё в складывающейся новой реальности российско-турецкой «холодной войны» и может ли Турция перекрыть проливы? А если ответ — «может», то какие симметричные или даже ассиметричные действия может предпринять в этом случае Российская Федерация?
И если бы это было еще все... Не один год руководством Турции рассматривается реализация так называемого безумного проекта, или, выражаясь чуть понятнее, сооружение канала «Стамбул». Как ожидается, будущий канал свяжет Черное и Мраморное моря по европейской части Турции. Протяженность его составит приблизительно 50 километров, бюджетная стоимость, согласно последним заявлениям Эрдогана, оценивается в 13 миллиардов долларов. Турецкий строительный бизнес, близкий к завершению главных строек в стране, испытывает сильный голод до новых проектов и готов приступать к прокладке «безумного» канала хоть завтра. Важная подробность: незадолго до попытки военного переворота правительства Турции и Панамы заключили соглашение об обмене опытом, в частности по эксплуатации Панамского канала. Какие-то пояснения нужны в отношении того, чьим протекторатом является Панама?
Последствия ввода в строй канала «Стамбул» для Российской Федерации можно условно разделить на две группы: экономические и политические.
Во-первых, Турецкая Республика предпримет все возможное для того, чтобы российский танкерный трафик переключить с условно бесплатного, за исключением лоцманских услуг, пролива Босфор на пользование альтернативной артерией. Разумеется, уже безусловно платное.
Оснований у турецкого правительства, создающего себе постоянный источник пассивного дохода за судоходный транзит, предостаточно. Скажем, перманентная угроза экологической катастрофы в уникальном памятнике природы, коим является Босфор. Плотность потока по этому узкому и непростому для судоходства проливу год от года лишь возрастает, а аварии нефтеналивных танкеров нет-нет да и случаются. Так что опротестовать этот дорогостоящий переход России будет, по всей видимости, непросто.
Второй блок вопросов хоть и не имеет прямого денежного выражения, но куда как более важен. С возникновением на географической карте еще одного маршрута, альтернативного Босфору, в юридическом смысле возникает правовая пустота, неурегулированная положениями Конвенции Монтрё. То есть как минимум на повестке дня должен встать вопрос о созыве международной конференции с целью внесения в нее поправок. Начавшись за здравие, все там вполне может закончиться за упокой. Подуем чуть-чуть на воду, если не возражаете?
Воспользовавшись каналом Стамбул как поводом для дискуссии, нашими «партнерами» по НАТО вполне может быть поставлен вопрос о том, что Конвенция Монтрё должна быть, в принципе, обновлена. Так сказать, с учетом новых рисков и угроз миру, возникших в бассейне Черного моря, исходящих от неназванного государства, как в том детском анекдоте, «с наглой рыжей мордой»...
Мы вот почему-то склонны думать, что нынешнее мировое устройство с Организацией Объединенных Наций, Советом безопасности и российским правом вето, в конце концов, с Конвенцией Монтрё — это все незыблемо и навсегда. Предлагаю очнуться хоть на минуту от этого сладкого заблуждения и понять простую вещь: это всё — такое же богатое наследство Советского Союза, как и созданный десятилетия назад ядерный щит России. И многим на Западе очень бы хотелось, чтобы это наследие было признано рудиментом прошлого, нуждающимся в кардинальном пересмотре...
Тут, в открытом печатном органе, конечно же, не место углубляться дальше и писать про возможные стратегии Российской Федерации в отношении такого, без малейшего преувеличения, беспрецедентного по своей значимости проекта, как канал «Стамбул». Но одно понятно — заблаговременно до начала его реализации России надо начинать стелить соломку и достигать полной ясности по судьбе Конвенции Монтрё, прежде всего со стороной — инициатором проекта, то есть с Турецкой Республикой и президентом Эрдоганом. В противном случае правовые коллизии неизбежны. И это еще мягко сказано — десятилетия действующая конвенция может попросту посыпаться на глазах.
Так что, возвращаясь в начало нашей беседы, отношения с Турецкой Республикой и все те дрязги, которые в настоящее время происходят у нашего южного соседа, не могут не занимать отечественных экспертов, да и в принципе любого думающего человека. И здесь на первый план выходит целый комплекс вопросов, связанных с трансформацией турецкой политической системы, скорость которой сильно возросла после введения в стране чрезвычайного положения.
Понятно, что правозащитников как в Турции, так и за ее пределами волнует судьба тысяч задержанных по подозрению в причастности к попытке переворота и в связях с так называемой террористической организацией Фетхуллаха Гюлена. Безусловно, вопрос беспристрастности следствия и судопроизводства является важным. Но ведь расследования, аресты и суды — это лишь одна сторона чрезвычайного положения.
Другой же является то, что Турецкая Республика с 21 июля перешла на режим ручного управления. Турецкое правительство, читай президент Эрдоган, в настоящее время получило право принимать постановления, получающие силу закона автоматически, то есть без рассмотрения и утверждения их меджлисом страны. И, ознакомившись с текстом принятых документов, нетрудно убедиться в том, что наряду с пожарными мерами, предусматривающими, к примеру, временное ограничение отдельных прав и свобод граждан, ряд положений направлен на перестройку политической системы страны в целом.
Устремления Реджепа Тайипа Эрдогана по превращению страны в президентскую республику всем хорошо известны. Маховик этой реформы на глазах постепенно раскручивается. И России очень важно понимать, в каком направлении движется Турецкая Республика, и иметь внятную всеобъемлющую стратегию взаимодействия с ней, хотя бы по ключевым аспектам, включая проливы и Конвенцию Монтрё. Было бы опасно недооценивать роль Турции на международной арене или считать, что с рукопожатием между Путиным и Эрдоганом «game is over». Нет, господа и товарищи, пока еще играется миттельшпиль...
