— Сергей Александрович, вы помните свои тогдашние мысли и ощущения? Изменились ли они по сравнению с первым днем путча — 19 августа?
— На второй день стало гораздо тревожнее. Именно в этот день, 20 августа, я почувствовал, что без крови это не кончится. В этот день мне позвонил член Президиума Верховного Совета Ефим Басин и сообщил, что, по всей видимости, происходит замена воинских частей, введенных в город накануне и уже в значительной мере «распропагандированных». Что у новых экипажей какие-то «полоумные глаза», заставляющие подозревать, что их напичкали какими-то препаратами. Но главное — резко изменилось поведение военных. Они стали вести себя намного более агрессивно. Стреляют поверх голов трассирующими, не вступают в контакт… Если раньше военную технику удавалось останавливать, то эти экипажи не останавливаются. Если и удается воспрепятствовать движению передней машины, то следующая ее подталкивает, не дает остановиться. Вот когда пошли такие сообщения, стало по-настоящему тревожно. Подумалось: сейчас-то все и начнется…
— Возникали мысли о том, что этот день может быть последним в вашей жизни?
— Нет, мысли были далеки от этого. Часто спрашивал себя, почему не пришел страх. И не мог найти ответ на этот вопрос. На протяжении всех этих дней никакого страха действительно не было.
— Но, насколько я понимаю, уверенность в победе тоже была далеко не стопроцентной?
— Я понимал, что победа зависит не от нас. Надо было поднимать людей, надо было объяснять им ситуацию… Это было тогда главным нашим делом, и, мне кажется, это удалось. Количество поддерживающих нас росло с каждым днем и в конце концов достигло критической массы, против которой уже невозможно и бесполезно было применять военную силу.
— Вы были в те дни руководителем депутатского штаба по противодействию путчу. Это была официальная должность?
— Ну как официальная? Никакими документами это не оформлялось. Просто когда я 19 августа прилетел из Железноводска, Хасбулатов (на тот момент — председатель Президиума Верховного Совета РСФСР. — «МК») поручил мне организовать соответствующим образом работу депутатского корпуса. Так и появился депутатский штаб. Надо было обеспечить людей машинами, надо было организовать депутатские группы для ведения разъяснительной работы в военных гарнизонах, надо было найти возможность донести информацию из Белого дома до остальной страны… Вот всем этим я и занимался в те дни.
— Драму, разыгравшуюся в ночь с 20 на 21 августа на пересечении Садового кольца и Калининского проспекта, в результате которой погибли трое молодых защитников Белого дома, сегодня многие называют трагическим недоразумением, поскольку бронетехника, атакованная пикетчиками, вроде как не собиралась сворачивать к российскому парламенту. Иными словами, ребята по большому счету погибли зря. Не согласны с такой интерпретацией?
— Совершенно не согласен. Возьмите любой бой — это ведь тоже «недоразумение». Почему убили этого, а не того? Почему тот бросился в атаку, а не этот? Ну а тот бой был самым настоящим. Ведь путчистов интересовал не только Белый дом — их интересовало все, что могло сопротивляться. Если ребята чувствовали то, что почувствовал и сообщил мне Басин, их действия были резонны и оправданы.
— Известно, что в ночь с 20-го на 21-е вы позвонили президенту Казахстана Нурсултану Назарбаеву. О чем был этот разговор?
— Да, где-то в половине второго ночи, когда пришло сообщение о том, что пролилась кровь, что в этом туннеле погибли ребята, я попросил соединить меня с Назарбаевым, которого я считал самым влиятельным лицом в Союзе за пределами России. Так оно в общем-то и было. Сначала мне ответили, что Назарбаев отдыхает. А через некоторое время телефонистка сама перезвонила мне: «Я все-таки соединю вас — понимаю, что у вас действительно серьезное и срочное дело». Его разбудили. Я сказал, что у нас происходит безумие, пролилась кровь. И что если это безумие не остановить — к утру начнется гражданская война. «Очень прошу вас, — говорю, — использовать все свое влияние». Он действительно после этого позвонил Крючкову и, наверное, еще каким-то членам ГКЧП. И через некоторое время бронетехника стала уходить из Москвы. Трудно сказать, какую лепту в это внес Назарбаев, но свою роль его позиция, наверное, тоже сыграла.
