Скажу больше: очень может быть, что действия России в Сирии в начале мая вновь резко усилили нашу зависимость от развитии ситуации в этом государстве.
В середине этой недели на сайте крупнейшего американского информационного агентства Associated Press появилась информация следующего содержания: “Боевики Исламского государства (запрещено в России - «МК») продвинулись по направлению к центральному сирийскому городу Пальмира, угрожая осадить это недавно освобожденное правительственными войсками месторасположение древних памятников... Дружественные ИГИЛ СМИ и другие активисты заявили, что боевики захватили стратегически расположенный район... в менее, чем 60 км от Пальмиры. Для правительственных сил этот захват означает... появление угрозы перерезания каналов снабжения”.
Не буду ходить вокруг да около. Если бы я прочитал подобное сообщение, скажем, 13 апреля, оно не вызвало бы у меня столь сильного беспокойства. Такова уж специфика гражданской войны в Сирии: здесь все зыбко, все фрагментарно. Города и местности постоянно переходят из рук в руки. Конечно, Пальмира – это место совершенно уникальное, место силы, место, где можно особо остро и пронзительно почувствовать связь с давно канувшими в лету эпохами. Но, даже несмотря на такой статус Пальмиры, в апреле я бы счел дальнейшую судьбу этого города проблемой в первую очередь президента Сирии Башара Асада.
Но данное сообщение пришло во второй декаде мая. И это обстоятельство самым кардинальным образом изменило его смысл и значение. Сейчас я уже не могу охарактеризовать судьбу Пальмиры как “проблему Асада”. Сейчас судьба Пальмиры – это, к моему огромному сожалению, уже наша, российская проблема. Проблема, от которой совершенно невозможно отмахнуться. Проблема, от которой зависит наш престиж и международная репутация.
Какое событие всего за один месяц так кардинально изменило роль Пальмиры в “мировой истории”? Ответ на этот вопрос знает каждый, кто следит за новостями: прошедший 5 мая в амфитеатре Пальмиры концерт российских исполнителей классической музыки, участников которого с помощью телемоста поприветствовал лично Владимир Путин.
Британский министр иностранных дел Филипп Хэмонд, помнится, назвал это событие “безвкусицей”. Но мне почему-то кажется: произнося эти положенные ему должности слова – предельно враждебное отношение к России по любому поводу или даже без повода является сейчас официальной британской политикой – даже сам Хэммонд полностью осознавал всю их пустоту, бледность и неубедительность. Концерт в Пальмире стал исключительно мощным политическим символом, своеобразным посланием России всему цивилизованному миру, доказательством того, что путинская политика в Сирии работает.
Но вы знаете, в чем заключается проблема – если это, конечно, проблема – мощных политических символов? С такими символами невозможно просто покрасоваться и забыть. За подобные символы надо отвечать и, если потребуется, бороться – даже если делать этого особо не хочется. Устроив концерт в Пальмире, Россия сделала себя ответственной за судьбу этого города в ближайшем будущем. И с этим фактом, увы, ничего поделаешь.
Если боевики вновь возьмут Пальмиру, во всем мире это будет воспринято как символическое поражение или даже унижение России. Мы будем выглядеть смешно. Мы будем выглядеть как пустые хвастуны. Учитывая, что главная цель действий России в Сирии заключается в восстановлении нашего должного влияния в международных делах, такой исход является совершенно неприемлемым.
Уверен, что Владимир Путин это прекрасно понимает и, при всей ограниченности наших ресурсов в Сирии, сделает все возможное и невозможное, чтобы ничего подобного не произошло. Реальный вопрос дня заключается поэтому даже не в судьбе Пальмиры. Реальный вопрос дня, с моей точки зрения, звучит так: не стоит ли России быть более осторожной в плане мощных символических действий в Сирии?
Москва, естественно, никоим образом не должна отказываться от своих политических позиций в Сирии. Но нам нужно определенное дистанцирование от происходящего в Сирии и от официальных властей этой страны. Война в Сирии не должна становится нашей собственной войной.
Вместо этого мы имеем парадоксальную ситуацию: судьба одного конкретно сирийского города является сейчас для официальной Москвы, как минимум, ничуть не менее важной, чем для официального Дамаска. Меня подобный поворот событий несколько смущает и озадачивает.
Из этого, разумеется, вовсе не вытекает, что России не следовало проводить концерт в Пальмире. Оправданный и просчитанный риск – это неотъемлемая часть политического ремесла. Из этого вытекает нечто совсем иное – то, с чего я начал этот материал. “Сирийскую главу” современной российской истории еще рано считать закрытой. Нас могут ждать неожиданности самого разного рода – как приятного, так и очень неприятного. А пока давайте пожелаем стойкости Пальмире и ее защитникам. Не знаю, есть ли им куда отступать. Но позади них – точно Москва.
