Заявление президента о том, что патриотизм и есть наша национальная идея, вызвало волну — от сервильного одобрения до едкого сарказма.
Ход был заведомо рискованный. Злые языки тут же вспомнили и «прибежище негодяя» Сэмюэля Джонсона, и «опять проворовались» Салтыкова-Щедрина. Но дело не закончилось предсказуемыми остротами. Прорыв случился в реакции аудитории, и не какой-нибудь, а крайнего газетного официоза. Даже в комментариях читателей на сайтах как минимум двух благородных изданий не видно ни одного (!) доброго отклика, но льется сплошной поток злых и ядовитых, подчас убийственно метких оценок. Это надо видеть (если еще не закрыли)! «К вопросу о патриотизме: я жизнь за Родину отдам, все равно на питание денег нет». «Какой патриотизм — народ злой и голодный». «Волком бы выгрыз «патриотизм»…». «Дела нужны, а не пустая брехня и эти понты чиновничьи!»
Лучше бы безмолвствовали. Полное впечатление, будто все это строчит фабрика оппозиционных троллей, зеркальная той, что круглосуточно работает на власть. Но в отличие от тружеников Ольгино (теперь — Старой деревни) эти авторы в целом интеллигентнее, часто оригинальны и оставляют ощущение искренности, а то и начитанности. Один из первых откликов: «Патриотизм в самом простом, ясном и несомненном значении своем есть не что иное для правителей, как орудие для достижения властолюбивых и корыстных целей, а для управляемых — отречение от человеческого достоинства, разума, совести и рабское подчинение себя тем, кто во власти. Так он и проповедуется везде, где проповедуется патриотизм». Лев Николаевич Толстой». И не поспоришь: предок советника президента…
Эту социологию спичрайтеры и аналитики обязаны были предвидеть. Тем более что ее нельзя переломить: эффект будет еще более диким, если специально обученным людям велят залить прессу восторгом. А ведь был бы бесценный материал!
Ранее мне довелось руководить известной группой, которая в Волынском-2 помимо прочего вела аналитику, связанную с дискуссией о национальной идее. Вопреки общему мнению (которое нельзя было разрушить никакими клятвами) мы не занимались и не собирались заниматься сочинением очередного слогана или комбинации из трех слов под графа Уварова. Мы исследовали проблему идеологии в целом, методом «идеологического конструктора» анализировали идейное творчество масс (в том числе литературных и академических), которое тогда полилось полным потоком. Отказ сочинять формулу был осмысленным. Мы не вполне разделяли популярный интеллигентский скепсис: идеи нации якобы не сочиняются на госдачах «на кончике пера», но вырабатываются веками, где-то в глубинах народной души. Сочиняются, и еще как: Израиль, Южная Африка… Но народ всегда может проявить невинный интерес: «С чего вдруг?» и «А ты кто такой?..»
Проще говоря, это проблема «контекста» и «инстанции». Тогда можно было сочинить любую, сколь угодно яркую национальную идею (например, «Поправь забор!»), но она бы не прошла, поскольку не было явного запроса общества и самого времени. И достойной «инстанции изречения» — от кого идею могли бы принять. Теперь вдруг решили, что страна созрела, и есть достойный герой? По «подвальным» комментариям и живой реакции такого не видно.
Ситуацию можно не обострять — если из нее не будут делать нечто величественное сами функционеры, партийцы и нездоровые энтузиасты. Высказывание было проходным. Оно прозвучало на встрече с каким-то клубом каких-то предпринимателей, которых кто-то назначил «лидерами» чего-то. Это было не сообщение о давно выстраданном, а всего лишь ответ на «вопрос из зала» (хотя степень спонтанности таких вопросов понятна). Скорее тут проблема неосторожного употребления слов, которыми всуе лучше не бросаться. И необязательного, слишком категоричного нагнетания: «У нас нет никакой и не может быть никакой другой объединяющей идеи, кроме патриотизма». Национальной идеей уже побывали как минимум «конкурентоспособность» (2004) и «сбережение народа» (2011).
Есть и скрытые противоречия. Когда говорят, что «и бизнес, и чиновники, и вообще все граждане работают для того, чтобы страна становилась сильнее», поначалу тянет чем-то уловимо мобилизационным («сила» всегда против кого-то — то, что ломает). Но тут же все легко съезжает на мирные рельсы: «Потому что, если так будет, каждый гражданин будет жить лучше. И достаток будет больше, и комфортнее будет, и т.д. Это и есть национальная идея». Выглядит прямым и уместным одергиванием патриарха, который в последнее время (и именно под кризис) назойливо проповедует едва ли не аскетизм и голодную духовность, торжествующую над низменным потребительством Запада. Это проблема для всей нашей «упакованной» элиты и даже для народных масс, хранящих национальную идею шопинга в сердцах. Почему-то вспоминается фраза, брошенная Александром Разумовым одному якобы философу, стенавшему о том, как народ голодает… как раз в ресторане Дома ученых: «Ты сначала прожуй».
При всем уважении к лидеру есть мнение, что его исторической миссии перед Отечеством слегка не хватает для окормления нации единственно возможной идеей. Поскольку взваливание на себя такой духовной миссии говорит о высокой самооценке, могут припомнить первый из смертных грехов. Даже Сталин отирался где-то на задворках языкознания, а тут — «я все державы покорил».
Или могут подсказать, что это вообще не царское дело, но прерогатива интеллектуальных и духовных лидеров, писателей и мыслителей, моральных авторитетов. Каким бы персоналистским ни был наш режим, лучше такие инициативы поручать кому-то из лояльной элиты — Михалкову, Яровой… Даже не Мединскому с его полевыми кухнями, после которых в очереди на Серова вдруг разом кончились люди.
При царизме о национальной идее высказывались гении мысли: «Идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности» (Владимир Соловьев). Это к проблеме множественности жанров, в которых возникают и живут идеи. Чтобы помышлять о том, что Бог думает о тебе в вечности, надо пребывать в предельно укорененном и устойчивом, возвышенно-спокойном состоянии. Служение таким Идеям не терпит суеты. Но есть и другие идеологические жанры (своего рода виды спорта). Уже триада «Православие, самодержавие, народность» была не абстрактным символом, но кодексом служения для «государственных людей». А в нестабильных, критичных, переходных состояниях востребованы идеи куда более ситуативные, заточенные на злобу дня, но оттого не менее сильные и действенные. Как у немцев после войны с их раскаянием и «планом Белля».
«Патриотизм» в этом смысле ни к чему не привязан, плывет где-то вне времени и пространства, мимо истории и географии. Это на все времена и для всех. Если не врать себе и людям, то патриотизм американцев, британцев, немцев, французов, евреев, японцев или китайцев по ряду параметров оставляет нас позади. Трудно представить, что в России понесут государству драгоценности на модернизацию, как это было в Сингапуре. Про утечку лучших мозгов и рук я уже не говорю.
Или наоборот: с патриотизмом сейчас все так плохо, что лидеру нации приходится самому взбадривать тему. Впереди — испытания трудно предсказуемого масштаба, и от народа явно потребуется взлет патриотизма в форме долготерпения и беззаветной лояльности. Классическая формула войны и беды: патриоты — это те, кто без лишних сомнений «за». И наоборот, всякий недовольный или слабо ликующий — враг и агент.
Что до содержания, с патриотизмом у нас те же проблемы, что и с «традиционными ценностями», как они были перечислены в проекте «Основ государственной культурной политики». Там все эти благостные свойства, записанные через запятую, выглядели злой пародией на моральные качества нынешних россиян, и особенно элиты: нестяжательство, целомудрие… Если теперь кто-то из последователей президента рискнет внятно раскрыть суть патриотизма в понимании власти, это тоже будет пикантно.
Проблема не новая, из тех, что лучше не бередить. Д-р Сэмюэль Джонсон, автор культового высказывания о «патриотизме – последнем прибежище негодяя», в своем рассуждении не был однозначен. В середине текста он говорит о правильном, неспекулятивном патриотизме спокойно и положительно. Но вместе с тем общий пафос остается критическим: в заключение он призывает нацию «выздороветь от своего заблуждения и объединиться в общем отвращении к тем, кто, обманывая доверчивых мнимым вредом, подчиняя слабых смелой ложью, апеллируя к суждениям невежества и льстя тщеславию посредственности, клевеща на честность и оскорбляя достоинство (…), присваивают себе имя патриотов». Подобный настрой лучших умов, деятелей культуры и авторов комментариев нельзя игнорировать, бросая лидера голым на информационную амбразуру. Элементарная осторожность и некоторая эрудиция — необходимые качества тех, кто работает с текстами в политике и идеологии. А то получается вовсе отвязанный постмодернизм — эклектичный, но без иронии.
Это не просто плохая работа текстовиков — если не сказать халтура. Дело — в системном истощении политического языка и речи. Клиент должен регулярно «звучать», удивляя население, — а неиспорченных сюжетов и слов не осталось. И вот будто в спешке затыкают сюжетные дыры. Лучше это делать чем-нибудь не столь великим.
