Сколько я себя помню, я всегда любил летать. Но сейчас мысль о том, что вскоре мне предстоит вновь оказаться на борту самолета, не вызывает у меня никакой радости. И дело здесь даже не в страшной авиакатастрофе в Египте, память о которой еще до боли свежа. Дело в том потоке странных событий, что последовал за трагедией на Синае.
Я понимаю и принимаю тот факт, что даже самый безопасный вид транспорта не может быть полностью свободен от происшествий, приводящих к массовой потере человеческих жизней. Но вот чего я не могу понять и принять, так это поведения политиков и чиновников из разных стран и разных ведомств одной и той же страны.
Я не могу понять неспособность лидеров России и стран Запада договориться и скоординировать свои действия даже перед лицом общей страшной угрозы. Я не могу понять, почему то же самое относится и к двум конкурирующим ведомствам, которые совместно пытаются рулить российской авиацией.
Со дня самой страшной катастрофы в истории российских воздушных перевозок не минуло еще даже десяти дней. Но почему-то Межгосударственный авиационный комитет (МАК) счел этот момент самым подходящим для того, чтобы затеять скандальную публичную бюрократическую разборку с Федеральным агентством воздушного транспорта (Росавиацией). Я не знаю и не хочу знать, какое из этих ведомств право, а какое виновато. Но я в шоке от последствий их перебранки: в период, когда еще нет ясности, почему рухнул российский А321, под вопрос была поставлена еще и возможность безопасной эксплуатации всех российских «Боингов-737».
Разумеется, если бы спор между МАК и Росавиацией имел хоть какое-то отношение к безопасности полетов, ни у кого не было бы оснований для критики. Но всем ясно: речь шла о межведомственном конфликте, имеющем чисто формальные основания. Некоторое время назад Росавиация отправила «бюрократический пас» в «ворота» МАК. Теперь вот МАК перебросил этот «бюрократический пас» обратно. Все это создало стойкое ощущение: управляемость российской авиационной отраслью в значительной мере потеряна.
Еще более тяжелые чувства у меня вызывает и происходящее вокруг египетских аэропортов. «Если у стран Запада есть реальные данные, свидетельствующие о том, что на борту российского самолета произошел теракт, почему они нам не дают эти данные? Они же нам ничего не дают, несмотря на все наши просьбы!» — сказал мне высокопоставленный собеседник из свиты Путина.
Если дело обстоит именно таким образом, то это повод для серьезной тревоги. Конечно, нынешний острый политический конфликт между РФ и Западом не может не наложить своего отпечатка на взаимодействие политических лидеров и специальных служб противостоящих сторон. Но одна из черт цивилизованного человека — умение правильно расставлять приоритеты. Когда на кону жизнь людей, политики и боссы спецслужб должны уметь отбрасывать свои разногласия в сторону.
А еще люди из упомянутой выше категории должны уметь своевременно принимать необходимые решения. «До тех пор, пока мы не определимся с истинными причинами произошедшего, считаю целесообразным приостановить полеты российской авиации в Египет. Это касается прежде всего туристического канала», — заявил в пятницу директор ФСБ Александр Бортников.
Другие страны — например Великобритания — приняли в отношении своих авиакомпаний аналогичное решение несколько раньше. Спрашивается: почему Россия оказалась в этом плане в «хвосте очереди»? Возможно, разумное, логичное и убедительное объяснение этого факта существует. Но если это так, то я подобного объяснения пока не слышал.
Я в полной мере осознаю, как сейчас тяжело всем российским структурам, имеющим отношение к расследованию крушения самолета. И у меня и в мыслях нет их в чем-либо упрекать. Но политика — вещь безжалостная. Отсутствие стремительных действий Москвы на фоне стремительных действий Лондона создало питательную среду для самых разнообразных «теорий заговора».
Множество людей поверили в то, что российская власть поддалась на уговоры военного лидера Египта и осознанно не предпринимает действий, способных «навредить имиджу» египетской туристической отрасли. Еще одна группа людей пришла к убеждению, что Кремль счел версию теракта политически невыгодной для себя и поэтому целенаправленно постарался выбросить ее из информационного поля.
Я не думаю, что обе версии имеют отношение к действительности. Я не верю, что Путин осознанно рисковал жизнями граждан РФ для того, чтобы «сделать приятное» иностранному лидеру. И я не вижу никаких оснований считать, что версия технической неисправности самолета более «выгодна» для Кремля, чем версия теракта. «Для нас нет выгодной версии, — сказали мне в Кремле. — Для нас все версии одинаково невыгодны».
Я склонен согласиться с подобной точкой зрения. Но в политике восприятие событий почти так же важно, как и их суть. Если смотреть на ситуацию с этой точки зрения, то в последние несколько дней наши руководящие круги наделали сразу несколько ошибок.
Вечером в пятницу российская власть приняла все решения, которые казались назревшими и очевидными. Путин согласился с предложением Бортникова о приостановке авиационного сообщения с Египтом. Одновременно МАК отозвал свое скандальное письмо о запрете эксплуатации «Боингов-737». Лучше поздно, чем никогда? Однозначно. У нас и так много поводов чувствовать в эти дни невыносимую горечь и непонимание. Не надо искусственно увеличивать их число.
