«Россия, ты одурела!» — в полноценный политический девиз недобитого российского креативного класса превратилась в последнее время эта фраза публициста Юрия Карякина из далекого декабря 1993 года. В течение 90-x в современной истории Россия либеральная интеллигенция всегда находилась в жесткой оппозиции к власти. И это имело свои положительные стороны. В условиях отсутствия иной сильной оппозиции «интеллигентное брюзжание» иногда оказывало на обитателей Кремля сдерживающее влияние. Новостью 2015 года стало то, что российский креативный класс обиделся не только на власть. Российский креативный класс не на шутку обиделся на свою страну.
«С какого-то момента мне стало совершенно плевать, что будет с этой страной... Я не могу ничего изменить в этой стране, где две трети населения съело свой мозг, где зомбоящик превратил людей в не желающую думать, орущую протоплазму с пеной на губах…»
«Я потеряла надежду, что в России что-то изменится. Не в оставшееся мне время, а вообще. Можно жить в стране и думать: о'кей, на моем веку здесь ничего хорошего не будет. Но вот дети и внуки увидят небо в алмазах. Не увидят. Нет надежды».
«Украинцы, и вы всерьез оплакиваете потерю вот этого? Вы, которые выбрали европейский путь развития, думаете прийти в Европу с таким населением? Нет, действительно, Крым все-таки наш — со Сталиным, Аксеновым, репрессиями против крымских татар... То же самое Донбасс. Зачем вы отправляете умирать своих солдат? Чтобы что? Чтобы удержать в своем составе это действительно русское население — людей, готовых жрать землю и умирать за Путина/Сталина/Ротенберга?»
Не важно, какая именно мысль в этом ядовитом потоке сознания принадлежит популярному блогеру, какая — достигшей преклонных лет внучке сталинского наркома иностранных дел, а какая — молоденькой журналистке популярной радиостанции. Важно то, что в российской либеральной интеллигентной среде подобные настроения стали сейчас не исключением, а нормой.
Есть у нашей либеральной интеллигенции реальные основания обижаться на свою страну? И наоборот, есть ли у нашей страны веский повод обижаться на свою либеральную интеллигенцию? Мне кажется, что вести дискуссию в таком ключе как минимум непродуктивно. Думать надо не о том, кто виноват, а о том, что на самом деле происходит. А происходит, с моей точки зрения, следующее.
Спустя без малого четверть века после падения коммунизма Россия до донышка исчерпала свой лимит на розовые иллюзии, взятые из воздуха расчеты и непонятно на чем основанные надежды. Россия столкнулась с суровой реальностью: в силу законов развития общества наша политическая система функционирует в жестких рамках естественных ограничений. Ограничений, которые не сильно зависят от того, кто именно находится у власти. Ограничений, которые останутся со страной на долгие годы — не важно, нравится нам это или нет.
И Пайпс наш великий нам путь озарил
Мое первое знакомство с трудами знаменитого американского специалиста по России Ричарда Пайпса вызвало чувства, близкие к жгучей ненависти. Как я уже однажды писал, бесланская трагедия сентября 2004 года застала меня в Америке. И вот во время долгого перелета из Вашингтона в Лос-Анджелес в мои руки попала газета со статьей Пайпса на тему теракта. В материале под говорящим названием «Дайте чеченцам их собственную землю!» ученый муж доказывал: массовое убийство детей в Северной Осетии — логичное следствие отказа Москва предоставить Ичкерии независимость.
После этого я и слышать не хотел о Ричарде Пайпсе. А когда однажды мне на день рождения подарили его знаменитую книгу «Россия при старом режиме», я не мог заставить себя открыть ее в течение нескольких лет. Но однажды любопытство взяло свое. И тут я убедился: не всегда можно судить о человеке, основываясь на единственном эпизоде.
Один и тот же персонаж может быть стопроцентно не прав в одном и абсолютно прав в другом. Чем глубже я погружался в труд Пайпса, тем больше изумлялся. Книга, написанная в 1974 году про Россию царских времен, имела на удивление прямое отношение к другой стране. К России, которую 41 год тому назад еще не было «видно за горизонтом», — к России времен Ельцина и Путина.
Как вам, например, такой пассаж Ричарда Пайпса: «В преобладающих в России неблагоприятных хозяйственных условиях группы населения, стремившиеся подняться над уровнем экономического прозябания, располагали для этого единственным средством — сотрудничеством с государством, что подразумевало отказ от всяческих политических амбиций.
На всем протяжении русской истории «частное богатство появлялось и рассматривалось как следствие милости Правительство РФ, как правительственная награда за благонравие политического поведения. Смирением, а не в борьбе приобретались частные крупные богатства и дворян, и буржуазии».
В современной России дворян нет — или, вернее, они есть как редкий и диковинный декоративный элемент, забавный отзвук далекого прошлого. Но в остальном все написанное Пайпсом — это про нас, про современное российское общество.
«В России если ты успешен, то ты часть истеблишмента. Нельзя одновременно подчеркивать свою успешность и при этом разыгрывать антиэлитную карту. Либо ты «оппонируешь системе» и «борешься с несправедливостью». Либо ты являешься частью системы и добиваешься успеха в ее рамках. Третьего не надо. Синтез невозможен», — так политолог и бывший член команды спичрайтеров Владимир Путин Аббас Галлямов сформулировал для меня основный неписаный закон функционирования нашего нынешнего общества.
Как Ричарду Пайпсу удалось фактически предугадать этот закон почти полвека тому назад? Вот моя теория на этот счет. Режим, существовавший в нашей стране с 1917 года по 1991 год, с формальной точки зрения был полной противоположностью российскому политическому строю царской эпохи. Но в реальности некоторые наши политические характеристики времен Романовых не были отброшены коммунистами. Эти характеристики были подняты советской властью на щит, возведены ею в абсолют.
Одно из моих самых ярких воспоминаний о 1989 годе — визит в армянский кооперативный ресторан у Белорусского вокзала. Сейчас я посещаю различные частные едальни по нескольку раз в неделю и забываю о большинстве из них, едва выйдя за дверь. Но тот ресторан — сегодня не существует даже дома, где он находился, — произвел настоящий переворот в моем сознании. До этого я, как, впрочем, и все остальное население государства, считал аксиомой: питаться можно лишь в государственных столовых и ресторанах. Отдыхать — только в государственных пансионатах. Покупать продукты — вернее, с переменным успехом пытаться их купить — только в государственных магазинах.
В царской России накануне ее крушения роль государства была нездорово раздутой. В Советском Союзе роль государства стала совсем гипертрофированной. Государство было всем, единственной возможной формой существования. В 1991 году этому был формально положен конец. Но радикальная перекройка писаных законов — лишь один из компонентов изменения многолетних привычек, традиций и мировосприятия людей. Иногда меняющиеся привычки и традиции опережают законы, делают их архаичными. Иногда — как в рассматриваемом нами случае — законы вырываются далеко вперед, оставляя традиции и обычаи далеко позади.
Даже объявив о приватизации всего и вся, Российское государство на деле сохранило за собой роль верховного распорядителя всей имеющейся в стране собственности.
Как такая система работает на деле? Легче всего можно понять на примере Михаил Ходорковский. Став самым богатым человеком в России, МБХ, как известно, вообразил себя самостоятельной величиной. Но на самом деле успех Ходорковского — как и его последующее падение — был всего лишь функцией отношений магната с властью. Статус приближенного «любимчика государства» вознес МБХ вверх. Статус «врага государства» низверг вниз.
«На всем протяжении русской истории одни «группы интересов» боролись с другими «группами интересов» и никогда — с государством... Это политическое бессилие вытекало, прежде всего, из выработанного многовековым опытом убеждения, что путь к богатству в России лежит не через борьбу с властями, но через сотрудничество с ними, и сопутствующего ему мнения, что, когда претенденты на политическую власть воюют друг с другом, умнее всего будет отойти в сторонку» — эта подмеченная Ричардом Пайпсом особенность жизни царской России тоже воспроизвелась в России современной.
Политика — это в абсолютном большинстве случаев концентрированное выражение экономики. А раз логика развития государства делает действующую российскую власть абсолютным верховным арбитром в сфере распределения экономических благ, то из этого прямо вытекает и другое. Действующая власть автоматически становится и верховным арбитром в сфере политики. Можно, правда, зайти в своих рассуждениях и с противоположной стороны. Что в России позволяет действующей власти, любой действующей власти, играть роль арбитра в сфере экономики? Известно что: абсолютный контроль власти в сфере политики и над силовыми структурами.
Вы запутались: что из чего вытекает? Не надо мучиться и заниматься заведомо бесполезным делом. Две приведенные выше логические цепочки никоим образом не противоречат друг другу. Мы имеем дело с железобетонной сцепкой двух тесно связанных друг с другом явлений. И рассуждения на тему, что здесь первично, а что вторично, не менее бессмысленны, чем спор о том, что появилось раньше: курица или яйцо.
Подобное внутреннее устройство государства по определению не может считаться не то что идеальным, но даже оптимальным. И в этом плане его не то что можно — его нужно очень жестко критиковать. Но есть одно маленькое «но». На данном этапе развития страны подобное устройство государства является безальтернативным. И никакой объем критики, никакое количество причитаний и криков «Так жить нельзя!» не изменят этого факта. Изменить его могут лишь время и медленное поступательное развитие России.
Как Россия изменится: лучший сценарий
Иногда то, что незаметно для друга, отлично видно врагу. Отставной британский министр лорд Уолдгрэйв — человек, которого сложно заподозрить даже в тени симпатии к Советскому Союзу. Вот, например, как он описал в мемуарах свой визит на Украину в качестве заместителя министра иностранных дел в период, когда до распада СССР было еще очень далеко.
«На пьяном ужине с диссидентами (и, без сомнения, многими агентами КГБ) в окрестностях Киев я предложил тост: «За независимую Украина последние новости!» На тот момент это еще не соответствовало официальной британской политике. И Саймон Хеманс, мой «надсмотрщик» из числа кадровых британских дипломатов, мгновенно вскочил с места и заявил: «Министр имеет в виду культурную независимость Украины!» Ощутимо пошатываясь, я с трудом поднялся на ноги и повторил свой первоначальный тост».
Однако в ходе своих наездов в СССР Уильям Уолдгрэйв не только предавался пьянству. Именно в его мемуарах я нашел самое убедительное объяснение причин сокрушительного провала политики Михаила Горбачева из всех, которые я когда-либо читал: «Наблюдая с близкого расстояния за Горбачевым и де Клерком (президент Южной Африки, положивший конец политике апартеида), я пришел к выводу: де Клерк был гораздо менее симпатичной фигурой, чем Горбачев. Зато у де Клерка был несравненно более реалистичный план действий.
Горбачев надеялся на возникновение каким-то чудесным и волшебным образом демократической советской империи... А вот де Клерк прекрасно понимал смысл слов (американской поговорки времен покорения Дикого Запада. — «МК»): «Или повозки будут передвинуты, или они будут уничтожены».
Вы обратили внимание на эти слова — «каким-то чудесным и волшебным образом»? С моей точки зрения, они являются ключевыми — и отнюдь не только для понимания причин краха курса Горбачева. Подход российского просвещенного класса к вопросу реформирования своей страны всегда отличался крайним идеализмом. И до сих пор мало кто в России воспринимал это как повод для критики. Но когда предельный идеализм сочетается с предельным же отсутствием реализма, это становится смертельно опасным для страны.
Ставя в своей книге диагноз жаждущим перемен слоям российского общества, Ричард Пайпс написал: «Поскольку погоня за материальными благами столь сильно отождествлялась со старым режимом и раболепием перед государством, любой нарождающейся оппозиции следовало начисто отмести своекорыстие. Ей надлежало быть — или хотя бы выглядеть — абсолютно бескорыстной. Поэтому вышло так, что борьба с самого начала велась в России точно в том духе, в каком, по мнению Берка, вести ее никогда не следовало, — во имя абстрактных идеалов».
Не буду вас мучить дословными цитатами из английского философа XVIII века Эдмунда Берка, на которого ссылается Ричард Пайпс. Мысли человека, который еще в 1790 году осудил французскую революцию за попытку построить «умозрительную и поэтому нежизнеспособную схему общественных отношений», очень актуальны и сегодня. Но в духе тогдашней моды они написаны излишне цветистым и малопонятным для современного читателя языком. Поэтому попробую своими словами объяснить то, как я понимаю посыл Берка и Пайпса.
Когда американские специалисты говорят о том, что лежит в основе внешней политики США, они очень часто употребляют диковато звучащий для русского уха термин «брачный союз между идеалами и интересами». И в такой постановке вопроса, как мне кажется, есть очень веский резон. Если государство строит свою политику на голом самоинтересе, то это обязательно выливается в нечто чудовищное вроде работорговли или истребления соседнего народа.
Но если государство в своей политике ориентируется только на абстрактные принципы и идеалы, то итог тоже оказывается чудовищным. За примерами далеко ходить не надо: французская революция, попытка построения коммунизма в России, вылившаяся в смерть миллионов людей политика «Большого скачка» в Китае при Мао Цзэдуне.
Реальную приверженность самих американцев принципу «брачного союза между идеалами и интересами» можно сколько угодно ставить под сомнение. Но сам этот принцип, по моему глубокому убеждению, очень даже достоин заимствования. К сожалению, российское общество делать это упорно отказывается. Применительно к понятию «общественное благо» термины «интерес» и «самоинтерес» до сих пор считаются у нас чем-то постыдным и недопустимым.
Но такое отношение противоречит всей логике развития мировой истории! Почему на Западе появилось реальное разделение властей? Почему на Западе закрепились принципы неприкосновенности частной собственности и наличия у каждого гражданина неотъемлемых гражданских прав? Почему на Западе медленно, но поступательно вводилось всеобщее избирательное право? Ответ при желании можно было вывести даже из учебников марксизма советского образца: потому, что всего этого потребовали интересы новой зарождающийся общественной силы — буржуазии.
Когда эти похвальные нововведения твердо закрепятся и в современной России? Лучший специалист страны по смене общественных и экономических укладов — это, с моей точки зрения, безусловно, научный руководитель Высшей школы экономики (ВШЭ), профессор и бывший министр Евгений Ясин.
Когда я пришел к Евгению Григорьевичу, он не согласился со многими из моих логических построений. Например, по его мнению, «буржуазия — это термин из XIX века, который там и остался». Еще Евгений Ясин счел чрезмерным мой энтузиазм по поводу применимости выводов Ричарда Пайпса о дореволюционной России к России современной.
Но я упорствовал и задал профессору вопрос: если брать за основу самый оптимистичный сценарий, то когда в России может установиться идущий обычно рука об руку с развитой политической системой конкурентный капитализм? По словам Евгения Ясина, «сейчас темпы перемен достаточно резко усилились».
Для доказательства этого своего тезиса экс-министр экономики РФ привел пример, поразивший меня до глубины души: «В 2000 году наши исследователи обнаружили в некоторых сельских районах Белгородской области сохранение признаков общины (община — это характерная для дореволюционной России система самоорганизации крестьян. — «МК»). При повторном исследовании в 2013 году никаких признаков общины в этих же районах уже не было и в помине. Сложился другой образ жизни, в рамках которого у людей уже не было никакой необходимости в общине».
Однако ответ Евгения Ясина на мой непосредственный вопрос сложно назвать излишне оптимистичным. По его мнению, «если брать за точку отсчета 2000 год, то конкурентный капитализм установится в России не раньше, чем через 60–70 лет после этой даты».
Что делать тем, у кого мало шансов дожить до этого счастливого момента? Для начала вспомнить слова святого Франциска Ассизского: «Господи, дай мне душевный покой, чтобы принимать то, что я не могу изменить. Дай мне мужество, чтобы изменять то, что я могу. И дай мне мудрость, чтобы всегда отличать одно от другого». Более актуального напутствия политически активной части российского общества лично я представить себе не могу.
ХХХ
Современная Россия развивается в границах очень узкого коридора возможностей. Хотелось бы, конечно, чтобы этот коридор был пошире. Хотелось бы, чтобы не был так щедро усыпан зияющими провалами, всевозможными капканами и боковыми пещерами-ловушками. Но «по щучьему велению, по моему хотению» бывает только в сказках. Пока ученые не изобрели способ проникновения в параллельные вселенные, нам придется жить в той реальности, в которой мы есть.
Какие из упомянутых мною чуть выше «мин-ловушек» нацелены прежде всего на креативный класс? О первой из них я сказал в самом начале этого материала. Обижаться на свою страну и публично ставить на ней крест — это, возможно, занятие приятное — в извращенном смысле этого слова, разумеется, — но абсолютно бесперспективное. Мне, например, абсолютно не ясно, что должно последовать за гневным криком: «Россия кончилась!» Еще один крик: «Россия кончилась»? Допустим. А что дальше?
Еще одна ловушка для просвещенной части общества — поиск «секретных тропинок в демократию». Прошлой осенью известный в оппозиционных кругах профессор Европейского университета в Санкт-Петербург Григорий Голосов опубликовал статью под названием «Почему путь России к демократии может лежать через насилие». Сразу оговорюсь: в этом материале не содержится прямых призывов к новой революции. Однако весь пафос статьи заключен во фразе: «Это один из многих окольных путей к демократии».
Не согласен, не согласен и еще раз не согласен. Насилие — неизбежный спутник любого человеческого общества на любом этапе его развития. Но ведь смысл демократии как раз и заключается в минимизации роли насилия, в его максимально возможной замене на компромисс и договоренности. Разве не так?
Я понимаю причины отчаяния, которое толкает современных российских либеральных теоретиков к поиску «окольных путей к демократии». Во многом эти причины заключаются в глубоком разочаровании тем, как в России работает институт выборов.
В среде наших политологов сейчас модно делить все выборы на две категории. На конкурентных выборах идет реальная борьба разных кандидатов за власть. А на референдумных выборах победитель понятен заранее, и речь часто идет лишь о формальном подтверждении его мандата. В чем причина такой моды? В том, что на Западе большинство выборов является конкурентными, в России — референдумными.
Меня референдумный характер российских выборов — или по меньшей мере самых значимых из них — безумно расстраивает. Но вот могут ли сейчас наши выборы быть другими? Подмеченные Ричардом Пайпсом особенности российской действительности вынуждают дать на этот вопрос однозначно отрицательный ответ.
Важно не пытаться изобретать велосипед и не искать окольных путей — они заведут туда, откуда потом очень сложно будет выбраться. Россия должна идти по пути, по которому уже прошли страны Запада: путем укрепления частной собственности и рыночной экономики, путем максимального избегания политических катаклизмов, путем эволюции, а не революции.
Насколько у нас в долгосрочной перспективе это получится? Я не знаю. Но я твердо верю: только такой путь развития России может быть залогом того, что характер наших выборов начнет постепенно меняться. «Самые простые нужды граждан РФ удовлетворены с помощью преобразования экономики нашей страны в рыночную, — сказал мне с высоты своего опыта Евгений Ясин. — Конечно, в будущем у наших людей обязательно появятся запросы второй и третьей очереди. Но этот следующий этап развития пока в России еще не наступил».
Что будет, когда он наступит? Политолог Аббас Галлямов ответил мне на этот вопрос так: «У иных политических институтов — даже у тех, которые многие считают чисто формальными, — есть свойство постепенно, а иногда и незаметно для окружающих вдруг наполняться глубоким смыслом и содержанием».
Уверен, что так оно и будет, а пока во весь голос хочу заявить вот что: Россия не одурела. Россия идет вперед с той скоростью, которую может развить. Надеюсь, что она не собьется с пути.
