Не проходит и дня, чтобы информация об очередном деянии так называемого «Исламского государства» (также известного как ИГИЛ) не появлялась бы в СМИ. На сегодняшний день эта джихадистская структура, деятельность и пропаганда которой запрещены в Российской Федерации, контролирует значительные территории Ирака и Сирии. Ее следы прослеживаются в конфликтах в Ливии, Йемене. Позиции ИГ в последнее время значительно укрепились в Египте, Афганистане, республиках Центральной Азии, Нигерии. В рядах «Исламского государства» сражаются не только жители неблагополучных стран Ближнего Востока и Африки, но и граждане государств Европейского Союза и даже Северной Америки. Это движение стало своеобразной франшизой для исламистских радикалов, готовых к переустройству мира на основе своих принципов.
В какой степени угроза со стороны ИГ актуальна для России, прежде всего для Северного Кавказа? Об опасности «Исламского государства» постоянно говорят высокопоставленные представители страны. В июле нынешнего года на саммитах БРИКС и ШОС в Уфа из уст министра иностранных дел РФ Сергея Лаврова прозвучала характеристика ИГ как «абсолютного зла».
Но не переоценивают ли они степень опасности, надеясь на достижение стратегических компромиссов со странами Запада, которые обеспокоены и растущей дестабилизацией Ближнего Востока, и потоком мигрантов на территорию Евросоюз - ЕС? На первый взгляд, для алармизма нет значительных поводов. ИГ, несмотря на заявленные глобальные цели и задачи, концентрируется в Ирак и в Сирии, где далеко не все население в восторге от методов джихадистов и готово разделить с ними пафос их борьбы. Более того, игиловцы смогли за короткое время нажить себе немало врагов, включая Саудовскую Аравию. И сегодня неприятие ИГ объединяет даже таких стратегических оппонентов, как Эр-Рияд и Тегеран. «Исламское государство» видится как вызов и в Москве, и в Вашингтон, и в Пекине. Следовательно, при наилучшем сценарии возможны общие действия различных центров силы по подавлению джихадистского очага. Если же говорить о Северном Кавказе, то на сегодняшний день количество террористических атак в регионе снижается. И это тенденция не одного лишь нынешнего года, а последних нескольких лет. При этом исламистское подполье, представленное «Имаратом Кавказ», деморализовано, лишено многих ярких лидеров. Ряд экспертов, занимающихся изучением особенностей северокавказского ислама, отмечает, что те экстремисты, что покинули свою родину ради обретения «истинной веры» в Сирии и в Ираке, скорее всего, не захотят возвращаться. Просто потому, что для них это не выбор «рыцарей удачи», а поиск новой идентичности, отрицающий (как минимум ставящий на второй план) этническое происхождение и своеобразные северокавказские исламские традиции. Как правило, выходцы из республик этого российского региона, пошедшие под знамена ИГИЛ, декларируют приверженность к «чистому исламу», не испытавшему влияние местных традиций. Следовательно, выбор в пользу «Исламского государства» — это в какой-то степени выбор в пользу «новой родины».
Однако все описанное выше является лишь одной стороной медали. И если углубиться в изучение проблем (как внутриполитического, так и международного характера), то станет ясно: не существует твердых оснований, позволяющих рассматривать ИГ как незначительный фактор для российской безопасности. Во-первых, «Исламское государство» в отличие от других джихадистских структур, претендовавших на роль оплота «правильной религии», четко и недвусмысленно обозначило Северный Кавказ в числе своих политических приоритетов. Та же «Аль-Каида», например, рассматривала в качестве своих приоритетных фронтов Ближний Восток и Афганистан. На российском Кавказе «засветились» некоторые ее представители, но системно на данном направлении сторонники Осамы бен Ладена не работали. «Исламское государство» не просто выступало с угрозами в адрес российского руководства, но и призывало кавказскую молодежь активнее включиться в борьбу на стороне моджахедов против «евреев, крестоносцев и их союзников», в число которых попадают и Россия, и США, несмотря на жесткие расхождения по сирийскому вопросу. Во-вторых, в верхушке ИГИЛ представлены выходцы из Кавказа. Так одним из приближенных к лидеру «Исламского государства» Абу Бакру Аль Багдади является Омар аш-Шишани (также называемый Умаром Чеченским). Ранее он был известен как Тархан Батирашвили. Выходец из Панкисского ущелья, сын грузина и кистинки (так в Грузия называют вайнахов — чеченцев и ингушей), имеет собственный счет к Москва. Он участник «пятидневной войны» 2008 года в качестве грузинского военнослужащего. Присоединение же к джихадистскому движению добавило к его мотивации дополнительные радикальные черты. В-третьих, по разным оценкам (разброс в цифрах связан с трудностями в определении гражданства и места жительства), в рядах ИГИЛ присутствует порядка 2000–2500 граждан России. Преимущественно это выходцы из республик Северного Кавказа, хотя есть и жители Поволжья, и даже центральных российских регионов. Но, даже принимая тезис о том, что на Ближнем Востоке такие активисты ищут «новое отечество» и отрицают свою прежнюю жизнь, нельзя не признать, что для кого-то на родине они могут быть и примером. Более того, связи между джихадистами из Северного Кавказа и самим регионом могут сохраняться. Тем паче что главари «Исламского государства» заинтересованы в своем укреплении в этой части РФ и борьбе против единства Российского государства.
Но, пожалуй, самое важное это то, что для Северного Кавказа исламистская риторика не является чем-то абсолютно незнакомым. Она возникла задолго до появления ИГИЛ. Здесь уже предпринимались попытки реализации идеи и практики вооруженного джихада. Вехами на этом пути стали трагедия в Беслане (сентябрь-2004), нападение боевиков на Нальчик (октябрь-2005), провозглашение «Имарата Кавказ» и ликвидация т.н. «Чеченская республика Ичкерия» (октябрь-2007). С этого времени язык антироссийского движения на Кавказе перестал базироваться на сепаратистских символах и лозунгах. На первое место вышли другие цели: создание исламского государства (чьи границы в перспективе могут и не ограничиваться Северным Кавказом) и участие в глобальном джихаде против всех «врагов ислама» (включая не только Россию, но и США, Европу, Израиль). «Мы неотъемлемая часть уммы. Меня огорчает позиция тех мусульман, которые объявляют врагами только тех кафиров, которые на них напали непосредственно. При этом ищут поддержки и сочувствия у других кафиров, забывая, что все неверные — это одна нация», — заявлял в свое время лидер «Имарата» Доку Умаров. Во многом именно поэтому он сам и ведомая им структура попали в «черные списки» Госдепа, обычно не столь активного в проявлении солидарного отношения к российской антитеррористической борьбе.
В контексте радикализации на Северном Кавказе стоит обратить внимание и на чисто внутренние проблемы, связанные с качеством управления, как в самих республиках, так и из федерального центра, не говоря уже о системных социально-экономических вызовах. Нередко рост популярности исламистских и джихадистских настроений в основном связан не с успешными усилиями проповедников, а с распадом светских систем регулирования различных сфер жизни. В этом контексте следует отметить земельный дефицит и продолжающуюся урбанизацию в республиках Северного Кавказа. Сельские населенные пункты (особенно в горах) пустеют из-за отсутствия работы, а жесткая конкурентная среда городов превращает многих (особенно молодых людей) в маргиналов. При этом далеко не всегда власти и правоохранительные структуры держат данный процесс под адекватным контролем. Мы уже не говорим про работу на опережение, особенно на информационно-идеологическом поле. Структуры официального ислама, поддерживаемые государством, далеко не всегда в состоянии дать теологически грамотную отповедь сторонникам «чистого ислама», предпочитая пресловутый административный ресурс. Как следствие — опасность радикализации сохраняется. И воспользоваться этим могут те, кто хотел бы вдохнуть новую жизнь в старые структуры типа «Имарата», только теперь в качестве части игиловской франшизы.
Все это требует качественного, но главное — системного ответа. Очевидно, что крайне важна системная (а не разовая) кооперация структур, призванных заниматься внутриполитической проблематикой (собственно Северный Кавказ) и внешней политикой (Закавказье, постсоветское пространство в целом, Ближний Восток). Не менее важно понимание того, как и в чем можно добиться кооперации с Западом, прежде всего с США. На сегодняшний день это крайне проблематично ввиду определенной избирательности Вашингтона. Признавая право Москвы на жесткие действия внутри границ РФ, Штаты с подозрением относятся к ее политике на просторах бывшего СССР и на Ближнем Востоке (особенно в Сирии). Игнорируется тот факт, что многие проблемы вне периметра российских границ имеют прямую или косвенную связь с внутриполитической повесткой. И разделить эти сюжеты не получается даже при большом старании. Свержение светского режима Асада и превращение Сирии в большое «Исламское государство» вряд ли будет интересно Москве, которая сталкивается с джихадистским вызовом на Северном Кавказе. Пусть и в меньшем объеме, чем ранее.
Однако, какими бы ни были сложности в понимании российских подходов на Западе и на Востоке, самой РФ нужны системность и стратегическое видение. Только таким образом можно выработать адекватные формулы сдерживания угроз, как для Северного Кавказа, так и для России в целом.
