— Михаил Эгонович, ситуацию в стране, пожалуй, лучше всего описывает известный анекдот: кризис дошел до дна и начал копать...
— В некотором смысле это правда. Второго падения цен на нефть, превысившего уровень падения начала года, нельзя было, скажем так, ожидать с высокой вероятностью. Базовые сценарии властей строились на том, что это не повторится в таких масштабах. Ну а низкие цены на нефть тянут вниз все остальные экономические показатели.
— Вы, кстати, тоже предсказывали в начале года, что нефтяной рынок вскоре оттолкнется от дна и среднегодовая цена барреля составит 60–70 долларов.
— Да, хотя я и допускал тогда возможность сохранения более низких цен на нефть, более вероятным мне казался сценарий восстановительного роста.
— До июля события развивались именно так, как вы прогнозировали, но потом, как говорится, что-то пошло не так. Какие события не вписалась в первоначальные расчеты?
— Пожалуй, самое главное — это быстрое урегулирование иранского ядерного вопроса, означающее скорый выход иранской нефти на мировой рынок. Кроме того, в начале года никто не мог предвидеть, что так резко будет тормозиться китайская экономика, являющаяся главным потребителем дополнительных объемов нефти на мировом рынке. Это очень сильно изменило траекторию цен на нефть.
— Чего нам ждать в ближайшем будущем?
- Второе полугодие обещает мало хорошего, негативные факторы для российской экономики явно преобладают. С точки зрения валютного курса для нас традиционно неблагоприятен третий квартал.
Это связано прежде всего с сезонным падением спроса на нефть: в летний период топлива в мире требуется меньше. А спрос на валюту у населения из-за зарубежных турпоездок, наоборот, растет. Соответственно, ухудшается платежный баланс, снижается положительное сальдо экспорта. На это накладывается очередной пик выплат по внешним долгам: в сентябре российским компаниям предстоит погасить 14 миллиардов долларов.
В четвертом квартале свои риски. В первую очередь они связаны с выходом на рынок резервов иранской нефти. Это порядка 30 млн баррелей. Если срок снятия эмбарго — октябрь текущего года — будет выдержан, то Иран сможет начать продавать эту нефть уже в ноябре–декабре. Проблема еще и в том, что по химическому составу она практически идентична нашей Urals. В странах-потребителях ее перерабатывают одни и те же нефтеперерабатывающие заводы. Соответственно, цены на Urals может ожидать дополнительное падение из-за ее конкуренции с иранской нефтью.
— Президент Казахстана призвал готовиться к длительному периоду низких цен на нефть — на уровне 30–40 долларов за баррель. Но не кажутся такими уж невероятными и прогнозы, согласно которым нефтяная бочка подешевеет до 15–20 долларов...
— Ну 15–20 долларов — это, конечно, уже экстрим. Такой уровень цен делает нерентабельными примерно две трети нынешних активных мировых месторождений. Большинство серьезных аналитиков пока ориентируются на то, что за пределами краткосрочной перспективы — скорее всего уже в следующем году — начнется устойчивая повышательная коррекция цен на нефть.
— И это несмотря на то что на мировой рынок хлынет иранская нефть?
- Иран не может заместить объемы нефти, добываемые на месторождениях с высокой себестоимостью. Между тем более половины месторождений американской сланцевой нефти не будут окупаться при ценах ниже 50 долларов за баррель. Даже 80 долларов для них — это маловато.
Нефтедобытчики в Соединенных Штатах выживают сегодня в основном благодаря резкому падению цен на буровое оборудование и сопутствующие услуги по добыче и транспортировке. Но это временное явление.
То же самое относится и к России: большинство новых проектов — в том числе разработка месторождений в Восточной Сибири, под которые строился нефтепровод в Китай — нерентабельны при нынешних ценах.
Сегодня в целом намечается сокращение предложения со стороны месторождений, требующих затратных технологий. Скажем, в тех же Соединенных Штатах количество действующих буровых упало уже более чем в два раза. Эта тенденция носит фундаментальный характер. В среднесрочной перспективе она может привести только к одному — к снижению суммарного предложения нефти.
— Иными словами, ваш прежний среднесрочный прогноз — цены на нефть не смогут долго продержаться ниже 70 долларов за баррель и вернутся на уровень 80–90 долларов — остается в силе?
- Да, и пока что его разделяют большинство специалистов.
Если взять, например, последний консенсус-прогноз, подготовленный Центром развития Высшей школы экономики, то подавляющее большинство аналитиков исходит именно из такого сценария: в среднесрочной перспективе, то есть в районе 2018 года, цены на нефть вырастут до 80 долларов за баррель и выше.
— Не опрокинет ли эти расчеты «энергетический поворот» — переход на возобновляемые источники энергии и повсеместное внедрение энергосберегающих технологий?
- Эти структурные сдвиги касаются главным образом производства и потребления электроэнергии, нефть же в электроэнергетике практически не используются. В первую очередь она идет на производство моторного топлива.
Да, транспорт, конечно, тоже становится все более энергоэффективным, в том числе за счет появления гибридных моделей и электромобилей. Но снижение потребления бензина ожидается в основном в странах Запада, то есть там, где уровень автомобилизации уже достиг максимальных значений и вряд ли будет расти.
Что же касается остального мира, то он пока еще только стоит на пороге настоящего автомобильного бума. Рост потребления моторного топлива предстоит колоссальный, он с лихвой перекроет повышение энергоэффективности автомобильного парка.
— То есть будущее у нас, несмотря ни на что, светлое?
— Будущее Россия связано с поиском несырьевых источников роста. Нефть и газ уже перестали быть локомотивами экономики, с каждым годом они вносят все меньший вклад в ВВП. Если правительство всерьез не озаботится этим, то долгосрочная перспектива тоже не сулит нам ничего хорошего.
- Понять логику действий власти порой очень непросто. Возьмем, например, продуктовые эмбарго. Даже эксперты Аналитического центра при Правительство РФ, по сути, признали, что контрсанкции принесли больше вреда, чем пользы.
Однако вместо «работы над ошибками» власть вводит публичные «аутодафе» запрещенной к ввозу еды. Это тонкий стратегический расчет или, как считают некоторые, потеря связи с реальностью?
- В действиях властей надо четко разделять внешнюю политику и политику экономическую.
Контрсанкции, конечно же, преследовали исключительно внешнеполитические цели. Поскольку арсенал возможных ответов России на санкции развитых стран весьма ограничен, продовольственное эмбарго было избрано как наименьшее из зол. Но очевидно, что для российского населения оно имело серьезные негативные последствия: выросли цены, сузился выбор товаров, снизилось их качество.
Характерный пример — ситуация на рынке молочной продукции. Поставки молока, включая внутреннее производство и импорт, в первом квартале этого года сократились почти на четверть. При этом выросло производство сыров. Реально это привело к росту использования суррогатных компонентов, типа растительных масел. От такого «импортозамещения» население, конечно, не выигрывает.
Кроме того, контрсанкции наложились на первое с 1998 года значительное сокращение реальных доходов и, соответственно, потребления. Если мы посмотрим, за счет чего падают покупки товаров на розничном рынке, то примерно половина этого падения приходится на продовольствие.
— В вашем декабрьском исследовании политических настроений россиян указывалось, что формирование образа внешнего врага — в лице США и их союзников — перенаправило социальную агрессию вовне. Однако «усиление экономической нестабильности, вероятнее всего, приведет к обратному разворачиванию агрессии вовнутрь». Разворот уже начался?
- Пока нет. Пока по-прежнему доминирует крайне негативное отношение к западным странам, особенно к Соединенным Штатам. Оно ослабело лишь незначительно: доля тех, кто негативно относится к Америке, снизилась с 80 до примерно 70 процентов. То есть внимание людей по-прежнему сфокусировано на внешнеполитических вопросах.
Как долго это продлится, сказать очень трудно, потому что аналогичных ситуаций в развитии нашего общества мы не наблюдали. Нам не с чем сравнивать эти процессы.
— Получается, что конфронтация с Западом является важнейшим политическим ресурсом власти. Стоит начаться разрядке — и рейтинги посыплются.
- Да, пока это работает. Но вопрос, как долго можно эксплуатировать тему внешней угрозы в условиях углубляющегося экономического кризиса.
На мой взгляд, потенциал общественной поддержки власти за счет внешнеполитической тематики начнет постепенно истощаться. Падение уровня жизни населения по своей глубине сопоставимо с дефолтом 1998 года. В результате люди вынуждены все больше фокусироваться на экономических проблемах. В опросах общественного мнения эта тенденция еще не отразилась в полной мере, но это лишь вопрос времени.
— А в чем может выразиться направленная внутрь агрессия?
- Выбор здесь небогатый: помимо внешних врагов объектами социальной агрессии у нас традиционно являются этнические мигранты, чиновники и олигархи. Что касается олигархов, то, видимо, в силу утраты ими влияния на экономическую и социально-политическую ситуацию — по крайней мере если говорить об олигархах старой, ельцинской генерации, — население в значительной степени потеряло к ним интерес.
Остаются мигранты и чиновники. Пик негатива к ним пришелся на конец 2013 года, а затем был вытеснен внешнеполитическими конфликтами. Но если внимание населения вновь сфокусируется на внутренних проблемах, то следует ожидать новой волны негативного отношения к этим «источникам зла».
— То есть, образно говоря, следует ждать новой Манежной и новой Болотной?
— Скорее Манежной и экономических протестов в других регионах. Протесты типа Болотной гораздо менее вероятны. Ведь экономический кризис еще больше ослабляет интерес к социальной и политической модернизации. Хотя конкретные формы проявления недовольства предсказать сейчас сложно.
— Представители оппозиционного лагеря призывают не верить в высокие рейтинги власти. А вы верите?
- Абсолютно верю. Это подтверждают и наши исследования.
Мы проводили фокус-группы, и у нас нет никаких оснований считать, что люди боялись высказывать свое мнение. В этих фокус-группах звучало и много критики в адрес властей, но доля людей, высказывавшихся в поддержку Путина, практически совпала с имевшимися на тот момент результатами соцопросов.
— Но ведь очевидно же, что чем больше страна превращается в осажденную крепость, тем менее достоверной становится социология. На вопрос «одобряете ли вы политику президента» у многих сегодня — особенно в глубинке — просто язык не повернется ответить «нет».
- Такого рода искажения действительно присутствуют, но, по мнению социологов, они незначительны и носят систематический характер — в разные периоды проявляются примерно одинаково.
По данным «Левада-Центра», например, каких-то радикальных изменений в этой пропорции в последнее время не произошло. То есть эта погрешность никак не может объяснить резкого всплеска популярности президента, «Единая Россия» и правительства, наблюдавшегося нами после начала украинского кризиса.
Кстати, судя по нашему опыту, гораздо чаще респонденты прибегают к самоцензуре при ответах на вопросы, имеющие большую символическую и идеологическую заряженность. Например, о включении Крыма в состав России, о России как о великой державе, об отношении к Великой Отечественной войне. По таким вопросам высказывать мнение, которое противоречит мнению большинства окружающих, людям довольно дискомфортно.
— Вы, наверное, слышали о нашумевшем предсказании основателя издательского дома «Коммерсант» Владимира Яковлева, призвавшего, так сказать, всех, кто его слышит, поскорее уезжать из России и увозить детей. Мол, в самое ближайшее время — речь идет о месяцах и даже неделях — в России случится «тяжелейший социальный взрыв». Как вам такой сценарий?
- Поскольку экономическая ситуация ухудшается, полностью исключить кризисный и очень конфликтный политический сценарий уже нельзя.
Однако падение уровня жизни в России влияет на отношение к власти с довольно большим лагом. Например, после кризиса 1991–1992 годов примерно пять лет российское общество оставалось, как тогда говорили, островом политического спокойствия на фоне бушующей Восточной Европы. Зато потом Россия удивила весь мир мощной волной протеста, совпавшей примерно по времени с дефолтом и продолжавшейся до начала 2000-х годов. Видимо, сказываются размеры страны.
Недовольство накапливается и проявляется медленнее, чем в небольших государствах. Или возьмем кризис 2008 года: волна экономических протестов началась в России через 1,5 года после его пика, а политические протесты еще позже — через три года. Поэтому ожидать, что теперь, когда население до сих пор сфокусировано на внешних проблемах, общественное мнение переломится в течение нескольких месяцев, да еще так, что наступит катастрофа, на мой взгляд, оснований нет.
Рост социальной напряженности будет, скорее всего, растянут по времени. Однако в любом случае угроза для властей серьезна: падение рейтингов может совпасть с периодом думской и президентской избирательных кампаний. А это, как мы знаем по опыту предшествующих выборов, создает очень серьезные политические риски.
— Ну, народ у нас довольно часто безмолвствует. Элита реагирует на изменение ситуации гораздо быстрее. С этой стороны для власти может исходить угроза?
— Надо понимать, что политическая система в России сильно централизована, и то, что мы называем элитой, не является сегодня автономным политическим субъектом. Думаю, активность элиты будет нарастать по мере изменения настроений у населения в целом.
— Вы говорите, что нынешнюю ситуацию не с чем сравнить. Но нельзя не видеть просто-таки пугающее сходство с событиями столетней давности. Тогда ведь тоже вначале была практически тотальная поддержка власти в противостоянии с внешним врагом. Но ввиду отсутствия побед и нарастания экономических проблем эйфория быстро сменилась разочарованием и недовольством «режимом». Причем в первых рядах недовольных была как раз элита. История может повториться?
— Конечно, она может повториться. Экономическая компонента кризиса налицо. Но что касается внешнеполитической компоненты, то надо помнить, что Первая мировая война была периодом тяжелейших военных потерь и жестоких военных поражений. Сейчас на внешнеполитическом фронте признаков таких поражений пока не просматривается.
— На этот счет есть разные мнения.
— Мнения наблюдателей могут быть различными, но вот точка зрения населения вполне однозначна. Министры обороны и иностранных дел стабильно входят в пятерку наиболее популярных политиков страны, а это явный признак позитивного восприятия внешнеполитического курса властей.
— В общем, уезжать из России вы пока не рекомендуете?
— Не мое дело давать советы в подобных вопросах. Но, как я уже сказал, апокалиптическую интерпретацию ближайшего будущего страны я не разделяю.
— Ключевое слово здесь «ближайшего»?
— Именно так.
