Одной из особенностей русской культуры, которую нам про себя следует сознавать, является восприятие в качестве источника повседневных норм и образцов поведения не писаных законов, не традиций, не религиозных норм, а деятельности своего непосредственного руководства. Это можно долго и подробно объяснять и обосновывать разнообразными культурно-историческими причинами, это может нравиться или не нравиться, но для практической жизни важно просто понимать: это так.
Даже само слово «начальник», кажущееся нам само собой разумеющимся, свидетельствует, что мы неосознанно приписываем и тем навязываем своему руководству, по сути, богоподобные функции. Ведь «начальник» — это ни много ни мало, а «дающий начало». Даже когда он прораб на стройке или заместитель директора коммерческого ларька по общим вопросам.
К сожалению, когда 27 лет назад руководство страны, как сказала одна пожилая женщина (настолько пожилая, что запретить ее не под силу даже Госдуме), разрешило врать и воровать и назвало это демократией и рынком, оно еще и стало подавать в этом пример, внедряя в общество соответствующие стандарты поведения.
А воровство на уровне государственного управления, пышно называемое и учеными, и недоучившимися людьми «коррупцией», заключается, если отвлечься от моральных и уголовных сторон дела, в непубличном управлении активами. Непубличность обусловлена объективно: когда имуществом государства или корпорации управляют в сугубо частных интересах управляющего за счет нанесения прямого ущерба владельцу, такое управление поневоле приходится скрывать: заметят — накажут.
При этом коррупционное управление, в отличие от обычного, требует не раздувания штатов, но минимизации числа вовлеченных в него людей: меньше риск, что проболтаются, да и делиться придется меньше. Поэтому основная часть сотрудников пухнущего как на дрожжах управленческого аппарата остаются честными. В первую очередь, разумеется, в силу воспитания и общих особенностей человеческой натуры, но в том числе и потому, что им просто не дают шанса «припасть к кормушке».
И они, разумеется, в своей повседневной жизни бессознательно подражают своему руководству — но, не будучи вовлеченными в коррупцию, подражают лишь тому, что могут увидеть.
А что им позволено видеть?
Их руководитель может быть трудягой. Если он вовлечен в коррупцию, он может пахать по 16, а то и больше часов в сутки, урегулируя конфликты, разбираясь в запутанных спорах, прорабатывая и реализуя стратегию наилучшего грабежа своей страны или своей корпорации, убеждая в своей правоте вышестоящих и неусыпно контролируя исполнителей, совершая интеллектуальные прорывы и непрерывно постигая новое.
Но его честный сотрудник, не вовлеченный в систему коррупционного управления, всего этого не видит. Он видит лишь легальную, куцую часть его деятельности: что его руководитель иногда чем-то занимается, выполняя свои прямые служебные обязанности в режиме хобби. Что он совершенно очевидно не интересуется формально порученным ему делом, пренебрегает своими прямыми служебными обязанностями, а когда вдруг начинает ими заниматься — демонстрирует потрясающий уровень незаинтересованности и некомпетентности.
Соответственно, он опаздывает с неотложными решениями и делает нелепые ошибки, которые дорого обходятся системе, частью которой он является.
И при этом он — абсолютный авторитет. Его носят на руках, к его слову прислушиваются, его называют лучшим в своей сфере и благодарят по каждому поводу. Он может критиковать свое руководство (в том числе глупо) и публично не соглашаться с ним, а его не только не увольняют, но и повышают, и зовут на важные мероприятия — снова и снова.
Подражая такому начальнику, честный подчиненный подражает не его реальным достоинствам, а лишь тому, что видит: разгильдяйству, безответственности и расхлябанности.
И это становится нормой его служебной жизни, нормой его отношения к своим обязанностям.
Для страны это означает массовый качественный перелом управленческой культуры, ставший несколько лет назад очевидным на примере конкретных трагических событий.
В самом деле, одним из невидимых со стороны факторов жизнеспособности нашей страны — и при царе, и при советской власти, и при либеральных жуликах безвременья 90-х и «нулевых» — была постоянная готовность низшего и среднего уровня власти к самостоятельной мобилизации.
В обычной жизни руководитель этих уровней мог быть (и часто действительно был) воплощением всех реальных и придуманных недостатков и даже пороков.
Он действительно мог быть трезвым несколько минут в день, мог воровать со стройки ведро цементного раствора и даже искренне считать «право первой ночи» аналогом само собой разумеющейся квартальной премии.
Однако в критической ситуации, в том числе и возникшей в силу его собственного бытового идиотизма, такой руководитель автоматически, без всякого внешнего принуждения, сам собой переходил, по сути, в режим военного времени.
Зверел, трезвел, обретал жестокую ясность сознания и начинал с потрясающей энергией, самоотречением и сосредоточенностью заниматься подвигами, принуждая к ним же не только подчиненных, но и вышестоящих, и вообще всех окружающих.
И «расейский» колосс на глиняных ногах и с глиняной головой, многократно воспетый интеллигентными критиками всех мастей, внезапно прорастал стальным скелетом с железными мышцами — и являл миру очередное «русское чудо», после совершения которого руководители низшего и среднего уровня расслаблялись до своего привычного состояния — пока не наступал очередной кризис.
Катастрофа последних лет заключается в том, что практика демонстрации безответственности на всех уровнях, продолжающаяся вот уже более поколения, сломала традиционную российскую управленческую культуру. Подражая видимой для них стороне деятельности коррумпированного начальства, значительная часть руководителей среднего и низшего звена утратили свою способность к самостоятельной мобилизации — и вместе с ними Россия утратила важнейший и совершенно не видимый со стороны ресурс прочности и жизнестойкости.
В целом ряде разнообразных катастроф и стихийных бедствий руководители низшего и среднего уровня не только не мобилизовывались сами, но зачастую и в принципе отказывались исполнять даже свои самые простые, повседневные, естественные служебные обязанности — многократно усиливая тем самым последствия катастроф. Сказанное в полном отрицании своих прямых служебных обязанностей после катастрофического наводнения в Крымске: «Мы что, в каждый дом должны были зайти?» — представляется наиболее полным и концентрированным выражением всей сегодняшней культуры управления — несовместимой не просто с выживанием в кризисы и с преодолением их последствий, но и с самой обычной повседневной жизнью.
И в глубоком социально-экономическом кризисе, в который мы входим и который через 2–3 года станет психологическим и политическим, это кардинальное изменение управленческой культуры, привычной нам до такой степени, что мы давно уже перестали ее замечать, надо будет обязательно учитывать.
Иначе не выплывем.
