Если в обычной жизни «нет приема против лома», то в Совете Безопасности ООН роль такого универсального «решателя проблем» выполняет имеющееся у великих держав право вето. Заблокировав резолюцию о создании международного трибунала по делу о гибели малайзийского «Боинга», Россия одержала ожидаемую, прогнозируемую, даже запрограммированную протокольную победу. Но протокольная победа совсем не равнозначна победе моральной или тем более политической. Кремль выиграл «сражение», но отнюдь не «войну».
«Единственная причина вето — панический страх российских властей перед расследованием и установлением истины в том суде, которому они ничего не могут приказать», — так последние новости из Нью-Йорка прокомментировал известный российский оппозиционный активист, депутат Законодательного собрания Санкт-Петербурга от партии « Яблоко» Борис Вишневский.
Сказано звонко — и, на мой взгляд, излишне категорично. В сверхсложном и всегда запутанном мире международной политики в принципе никогда не бывает «единственных причин». Считать по-иному — опускаться до уровня «пикейных жилетов». Позиция Бориса Вишневского, по моей оценке, основана на его абсолютной убежденности в заведомой презумпции виновности Россия. И поэтому я не могу ее принять — ни на уровне эмоций, ни на уровне логики.
Но при этом ошибкой или лицемерием будет и закрывать глаза на другой, несравненно менее приятный факт. Точно так же, как Борис Вишневский, думают сейчас огромное количество людей — и вне России, и внутри ее пределов. И это является огромной проблемой для нашей власти — проблемой, которая должна быть тем или иным образом решена ради сохранения чести страны.
Россия не может прятаться за процедурными формальностями и юридическими уловками. Если Владимир Путин уверен в абсолютной правоте нашей официальной позиции, то он обязан доказать эту нашу правоту по существу — с помощью исчерпывающих ответов на все неудобные вопросы. Другое дело, что поступить аналогичным образом должны и другие страны и организации.
Лично у меня масса вопросов не только к российским властям и руководителям «повстанческих республик» Донбасс. У меня, например, есть множество вопросов к Украина последние новости — стране, которая в совсем недавнем прошлом сбила гражданский российский самолет и так это и не признала на официальном уровне. У меня множество вопросов к Международной организации гражданской авиации ИКАО — конторе, которая в теории должна регулировать движение воздушных судов и не допускать их залетов в зоны боевых действий.
У меня есть вопросы к США — государству, которое располагает самой разветвленной сетью радиоэлектронной разведки на планете и при этом аргументирует свою убежденность в виновности России с помощью фраз типа «мы это просто знаем!». У меня есть вопросы к «Малайзийским авиалиниям» — компании, которая в прошлом году поставила депрессивный антирекорд в смысле авиационной безопасности. У меня есть вопросы к Нидерландам — о профессионализме проводимого этой страной расследования.
Все это подводит нас к вопросу вопросов: кто в деле о крушении малайзийского «Боинга» должен быть верховным арбитром, верховным следователем, верховным судьей? Запад высказал свои идеи по этому поводу. Россия эти идеи отвергла. Значит, сейчас дело снова за Россией: мы обязаны огласить свои идеи о разумной схеме поиска и наказания виновных в гибели самолета, а затем попытаться убедить весь мир в правильности и целесообразности этих предложений.
Я могу понять аргументацию официальной Москвы о неприемлемости идеи международного трибунала в той форме, в которой она была внесена в Совет Безопасности ООН. Всем бы нам хотелось, чтобы расследование таких масштабных человеческих трагедий, как катастрофа «Боинга», было свободным от политических игр. Но на практике так не получается. На практике политические игры пронизывают всё.
Идею международного трибунала по гибели «Боинга» невозможно воспринимать вне контекста нынешней жесткой конфронтации между Россией и Западом. Трибунал изначально задумывался как антикремлевский политический инструмент в рамках этой борьбы. Если называть вещи своими именами, то Москву фактически просили частично отказаться от национального суверенитета в такой сфере, как армия, спецслужбы и прочие силовые структуры. Предъявлять такие требования крупной мировой ядерной державе — нарываться на заведомый отказ.
Вспомним, например, позицию Америки по вопросу своего включения в сферу юрисдикции Международного уголовного суда (МУС) в Гааге. В 1998 году США были одной из семи стран, голосовавших в ООН против самой идеи учреждения такого суда. В 2000 году президент Клинтон все-таки поставил свою подпись под договором об учреждении МУС. Но за прошедшие с тех пор 15 лет Америка этот документ так и не ратифицировала — и, похоже, в обозримом будущем не ратифицирует.
Россия, кстати, в отношении МУС заняла очень похожую позицию — все подписала, но ничего не ратифицировала. Почему же тогда Запад потребовал от Москвы принять идею международного трибунала по «Боингу»? Потому что это беспроигрышный политический ход. Если бы Москва вдруг ответила согласием, то прекрасно, каких только чудес в мире не бывает! От российского «нет» Запад тоже ничего не теряет. Это наше «нет» обязательно будет использовано для наращивания пропагандистского, политического и иного давления на Москву, усиления ее изоляции. Вот она, скрытая внутренняя логика идеи с трибуналом.
Но тот факт, что в идее с международным трибуналом запрятан «троянский конь», не отменяет необходимости поиска виновных в гибели «Боинга» и их наказания. И, как я уже сказал выше, алгоритм всех этих шагов должна предложить Россия. Страшная смерть пассажиров малайзийского самолета в небе над Украиной не должна остаться безнаказанной. Ведь кто знает, что случилось бы, если виновники гибели сбитого в 2001 году украинской ракетой российского пассажирского самолета были бы вовремя привлечены к ответственности? Вполне возможно, что трагедии 2014 года под Донецк тоже удалось бы избежать.
