Когда я был ребенком, самый главный человек в стране имел предельно незатейливый титул — секретарь. И даже пафосная приставка «генеральный» не могла затушевать тот факт, что высший лидер государства и дама за столом у дверей любого начальственного кабинета в теории были людьми одной профессии. Но четверть века тому назад все изменилось.
15 марта 1990 года Михаил Горбачев в придачу к должности генсека получил еще и новый пост Президента СССР. Одновременно КПСС официально лишилась монополии на власть. Из Конституции была исключена ставшая к этому времени скандально известной шестая статья: «Руководящей и направляющей силой советского общества, ядром его политической системы является Коммунистическая партия Советского Союза».
В период описываемых событий мне было 15 лет без хвостика. Но я прекрасно помню: большая часть мыслящих людей в стране восприняли кончину шестой статьи как нечто давно назревшее и перезревшее. Подобной же позиции я придерживаюсь и четверть столетия спустя. Но одновременно я полностью отдаю себе отчет: март 1990 года стал неким рубежным моментом, после которого развал Советского Союза вдруг приобрел лавинообразный характер.
За год или даже за несколько месяцев до получения Горбачевым президентского титула он был бесспорным «царем горы» советской политики. Московский центр мог по собственному усмотрению менять руководителей союзных республик. И он этим правом периодически пользовался. До сих пор правящие соответственно Казахстаном и Узбекистаном Нурсултан Назарбаев и Ислам Каримов пришли в 1989 году к власти в своих республиках именно благодаря тому, что их одобрил Горбачев.
Уже через несколько месяцев после марта 1990 года союзный центр бесповоротно потерял политическую инициативу. Из шефа, обладающим непререкаемым авторитетом, Горбачев стал стремительно превращаться в своего рода зиц-председателя. По привычке и инерции президенту Михаилу Сергеевичу все еще отбивали поклоны. Но чем дальше, тем больше с ним переставали считаться.
Почему так произошло? Не буду притворяться, что я знаю точный ответ на этот вопрос. Все нижеследующее — не более чем размышления вслух, попытка нащупать ключ к пониманию событий на этом критическом отрезке нашей истории.
В новой статье Конституции 127.1. было записано: «Президент СССР избирается гражданами СССР на основе всеобщего, равного и прямого избирательного права при тайном голосовании сроком на пять лет». Но в конституционной статье 171 была сделана «маленькая» оговорка: «Установить, что первый Президент СССР избирается Съездом народных депутатов СССР сроком на пять лет».
Избавив себя от хлопот по организации своего всенародного избрания на пост президента, Михаил Сергеевич одновременно катастрофически понизил уровень собственной легитимности? Думаю, что это обстоятельство сыграло свою роль. Если бы Горбачев мог заявить: «я обладаю прямой поддержкой избирателей в большинстве союзных республик», его было бы гораздо сложнее отбросить в сторону. Отменив шестую статью для всех, Горбачев как бы оставил ее для себя. И это сыграло с ним злую шутку.
Но при всем уважении к институту всенародного избрания главы страны отсутствие всеобщих выборов Горбачева уж точно не было главной причиной распада СССР. Первая зримая трещина в фундаменте союзного единства появилась еще за четыре дня до превращения Михаила Сергеевича в президента и отмены шестой статьи. 11 марта 1990 года Верховный совет Литвы нового созыва принял акт о восстановлении независимости.
Мне кажется, что той весной 25-летней давности себя впервые — открыто и во весь рост — проявили два начавшихся уже довольно давно скрытых кризиса. Это кризис лидерства Михаила Горбачева и кризис воображения у всего советского политического класса.
Как-то раз в середине 1990-х тогдашний лидер британской оппозиции, глава Лейбористской партии Тони Блэр отпустил очень верный и язвительный упрек в адрес своего основного конкурента — премьера страны и лидера консерваторов Джона Мейджора: «Я веду за собой свою партию, а вы плететесь за своей!»
К 1990 году Михаил Горбачев тоже уже плелся в хвосте — но даже не в хвосте своей партии, а в хвосте событий. Затеяв нечто крайне грандиозное, Михаил Сергеевич даже сам не сумел толком понять, что же именно он делает. В результате контроль над происходящим в стране был потерян — это происходящее приобрело собственную динамику, на которую было очень сложно повлиять. Горбачев это, конечно, видел и чувствовал, но на любые кризисные проявления реагировал лишь новыми идеями по ремонту «политического фасада».
Помню, как осенью 1990 года все в стране стало совсем худо. И Михаил Сергеевич предложил исправить это «худо» с помощью введения поста вице-президента и преобразования Совета министров в кабинет министров. Даже моему подростковому разуму это казалось абсурдом: как появление в государстве вице-президента может чудесным образом сгенерировать товары на пустых полках магазинов?
Члены традиционного советского политического класса видели, что Горбачев ведет дело к развалу. Наиболее дальновидные из них понимали, что шестая статья Конституции не была пустой декларацией. КПСС не на словах, а на деле была становым хребтом советского государства. Как только этот каркас был убран — или по меньшей мере кардинальным образом дискредитирован, — страна начала расползаться на куски словно плохо сшитая материя.
Однако консервативная оппозиция Горбачеву не смогла предложить никакой разумной альтернативы его политике. Вступив в 1801 году на престол, внук императрицы Екатерины II, Александр I, сразу провозгласил: «При мне все будет как при бабушке!» Лозунги тех, кто упрекал генсека-президента в забвении идеалов советской власти, сводились к чему-то очень похожему: хотим, чтобы все было как при дедушке! (Не важно, при каком — дедушке Ленине, дедушке Сталине или дедушке Брежневе.)
Эти люди не понимали, что Горбачев затеял свое «нечто грандиозное» совсем не от скуки или от того, что ему было нечем заняться. Как и Китай после смерти Мао Цзэдуна, Советский Союз на момент прихода Горбачева к штурвалу остро нуждался в реформах. Но в Поднебесной такие реформы стал проводить дальновидный и мудрый прагматик Дэн Сяопин, а у нас — склонный к скольжению по поверхности явлений Михаил Сергеевич.
Я не знаю, был ли возможен в СССР китайский вариант реформ — и если да, то обязательно ли это было бы хорошо для страны. Я знаю другое: в первые четыре или даже пять лет правления Горбачева у Кремля были возможности повернуть государство на другой, пусть менее быстрый, но и менее опасный курс — курс, не связанный с таким количеством односторонних уступок Западу и с отказом от того, что было создано упорным трудом предыдущих поколений. К марту 1990 года эти возможности были исчерпаны — или почти исчерпаны.
И это может вызывать только сожаление. Я не хочу возвращения в наше советское прошлое. Но наше постсоветское будущее во многих своих аспектах оказалось совсем не таким, каким мы себе его представляли лет эдак 25 назад.
