Как вы думаете, почему «Левиафан» сразу вызвал такое неприятие со стороны чиновников, когда почти никто из них самого фильма еще не видел?
Ответ прост: художник сделал фильм о России, а чиновники его об этом не просили — это раз.
Далее: этот фильм критикует российскую действительность — это два.
Еще дальше: этот фильм немедленно начал получать международные награды — это три!
Последнее — самое главное, и это нужно понимать. Ведь логика чиновника проста: есть то, что «в струе», а есть то, что против течения. Есть то, что государство считает патриотичным, а есть «другое» — то, что художник делает по своему разумению. Так вот, от этого «другого» чиновник стремится немедленно отгородиться, доказать руководству, что он к этому не имеет никакого отношения.
Российская история знала подобные прецеденты, вспомним хотя бы «Доктора Живаго» Пастернака, получившего Нобелевскую премию по литературе в людоедские советские годы. Пастернака уничтожали не потому, что власть была с ним в личном конфликте, не потому, что сам он был против власти, а потому, что его творение наградил Запад — враг, с которым велась перманентная война.
И вроде бы давно истлели кости гонителей Пастернака, вроде бы и Россия теперь современная рыночная страна…
Но нет, все на местах!
«Мы Пастернака не читали, но осуждаем…» — именно такова была логика многочисленных собраний трудовых коллективов.
«Мы «Левиафан» не видели, но если он критикует нашу жизнь и его награждает Гейропа, то фильм этот вражеский!» — такова позиция современных пролеткультовцев. И против художника организуется кампания ненависти: в «аналитических» программах никому не известные критики громят фильм, а жители городка, в котором фильм снимался, пишут письма властям, чтобы кино запретили, потому что оно «порочит действительность».
Ну а когда фильм не получает «Оскара», то наступает момент злорадной расплаты: центральный телеканал делает неполучение (!) «Оскара» первой новостью, а диктор на экране смакует подробности, буквально подмигивая: «Вот видите! Даже наш враг, Америка, понял, что так клеймить свою Родину немыслимо! Вот почему этот гадкий пасквиль на Россию и пролетел мимо награды».
То есть художник не имеет права на осмысление действительности, на собственную ее оценку. И чтобы «попасть под раздачу», ему даже не нужно касаться политики — чего бы он ни коснулся, на все найдется газетная статья. А теперь и административная, судебная.
И вот уже прокуратура Новосибирска возбуждает дело о правонарушении в отношении режиссера Тимофея Кулябина в связи с его постановкой оперы Вагнера «Тангейзер» в Новосибирском государственном академическом театре оперы и балета. Режиссер Кулябин неосторожно перенес действие оперы Вагнера в современность, сделав рыцаря Генриха Тангейзера кинорежиссером.
Представляете, ки-но-ре-жис-се-ром!
И вот уже митрополит Новосибирский и Бердский Тихон строчит бумагу в прокуратуру, обвиняя театрального режиссера в «унижении чувств верующих людей, оскорблении Православной церкви и разжигании религиозной вражды».
Вот вы можете себе представить, чтобы «Тангейзер» в любой постановке (подчеркиваю — в любой!) мог унижать Православную церковь? Я такого представить не могу, а российская правоохранительная система — смогла: найдено «умышленное публичное осквернение религиозной или богослужебной литературы, предметов религиозного почитания, знаков или эмблем мировоззренческой символики и атрибутики либо их порча или уничтожение», что наказывается штрафом в размере до 50 тысяч рублей для граждан (до 200 тысяч рублей для должностных лиц) либо обязательными работами на срок до 120 часов.
Особо радует словечко «умышленно». Конечно, раз Кулябин режиссер и ставил спектакль, то, конечно, все это «умышленно» — ведь не зря великий Станиславский говорил, что любой спектакль должен иметь замысел. А тому, кто не имел замысла, великий Станиславский выкрикивал в лицо: «Не верю!»
Так вот я тоже хочу выкрикнуть: «Не верю!»
Я не верю, что в наше время художник может сделать творение, подпадающее под компетенцию прокуратуры; не верю, что можно радоваться пролету российского фильма на «Оскаре»; не верю, что роль художника во взаимоотношениях с государством сведена до обслуги последнего; не верю, что руководство российской культурой ввело немыслимый критерий для оценки культуры — «патриотизм».
Я не верю, что министр культуры может заявлять, что не даст денег на фильмы о «Рашке…» — ну, второе слово вы знаете. Мне не верится, что министр может сказать так: «Ни один проект Манского, в том числе и «Артдокфест», не получит никаких денег, пока я являюсь министром культуры».
Поясню: Манский — это документалист, который делает фильмы, критичные к российской действительности. Однако министр, как видим, говорит не о фильмах самого Манского, а о том, что он, министр, камнем ляжет, но не даст денег на его фестиваль. А на фестивале, как мы знаем, показывают самые разные фильмы, а разные фильмы — это разная оценка действительности. Но министр «патриотизма» декларирует свою позицию открыто; он гордится тем, что заведует не культурой, а пропагандой. А о знаменитом писателе и историке Борисе Акунине иронично говорит так: «Первая часть истории России Акунина — пещерный романизм, идеологический труд, а вторая — более государственническая. Глядишь, к пятому тому Акунин станет сторонником графа Уварова и империалистом».
Министр, подобным образом характеризующий книгу всемирно известного писателя, — это, конечно, нечто. Но давайте скажем прямо: у нас культуре предлагается встроиться во власть. А что не встроилось — то, по мнению власти, культурой не является.
Постараюсь тут высказаться мягко. Думаю, что это чудовищный перегиб!
Что бы ни написал художник, что бы ни нарисовал, ни снял — это не более чем осмысление действительности. Понимаете, осмысление! Но саму действительность создает не художник — ее создают власть, народ, технологии, время и еще миллион прочих малозначимых факторов, которые лишь лежат в основе работы творца.
Говорят, что Леонардо да Винчи годами перерисовывал улыбку той самой Джоконды, добиваясь ее неконкретности, абстрактности. И если посмотреть на нее, то так и не понятно, о чем она улыбается, да и улыбается ли вообще. Может, она радуется жизни и прекрасному пейзажу позади. А может, ее улыбка — это грустное прощание с надеждами и признание в разочаровании действительностью?
«Улыбку Джоконды» можно назвать как угодно: самой дорогой картиной в истории человечества, гениальным портретом, величайшей загадкой... Ее только нельзя назвать «пиаром прекрасного руководства Флоренции в 1503–1506 гг. и любимого руководителя товарища Чезаре Борджиа».
Джоконда не прославляет власть, она прославляет Италию, жизнь и самого человека — что и должно делать искусство.
Я не сравниваю Леонардо и наших современных творцов, но они имеют право изучать жизнь, как хотят, и показывать ее так, как считают нужным.
В конце концов, даже если художник нещадно критикует власть, он говорит не о ней, а о людях, которые преодолевают трудности и лишения.
Что бы ни творил художник — это всегда гимн гуманизму, человечеству и в конце концов своей стране. Ведь если творение художника останется в общечеловеческой культуре, то о нем всегда будут говорить: «Он из России».
