Тринадцать лет назад мне очень повезло. Я оказался во Вьетнаме, причем не как турист, а как автор документального фильма. За 20-летнюю телевизионную практику это была, пожалуй, самая удивительная командировка. Сорок дней на микроавтобусе вдоль и поперек объезжали мы Вьетнам. Ханой и Хошимин, мемориал в Сонгми и катакомбы Ку Чи, деревни на водах Меконга и змеиные фермы…
Кстати, одно из самых ярких впечатлений от той поездки связано именно со змеями. Искусство требует жертв, и пришлось пару раз на камеру пить змеиные кровь и желчь да глотать еще бьющееся змеиное сердце. Это традиция такая: дорогого гостя угощают, чтобы хитрость, мудрость и отвага змеи перешли к нему.
А второе незабываемое впечатление — поглаживание вьетнамцами моего живота. Случилось это дело в Хошимине, бывшем Сайгоне. На улице ко мне подошли трое местных жителей неопределенного возраста и по очереди прикоснулись руками к моему животу. Я сначала опешил, а потом принял эти действия за проявление не то агрессии, не то излишней нежности со стороны мужчин и хотел «адекватно» ответить. Меня вовремя одернул переводчик: «Это они хотят стать богатыми и счастливыми, как большой белый человек!» Вьетнамцы стали кланяться и расплылись в улыбках, а переводчик пояснил: «Я им сказал, что ты русский!»
Чувство гордости за то, что я из России, помню, тогда долго не покидало меня.
Но с тех пор, когда среди иностранцев речь в моем присутствии заходила о России, несколько раз меня посещало и другое чувство — неловкости. О некоторых таких эпизодах я хочу рассказать.
Один мой немецкий друг, очень приличный виолончелист, потомственный музыкант, приехал как-то в Москву, чтобы выступить в концерте классической музыки. Как обычно, до выступления были запланированы несколько репетиций с российским пианистом, тоже очень приличным. Мой немецкий друг должен был играть какое-то произведение немецкого же композитора, но слаженного ансамбля у пианиста и виолончелиста никак не получалось. Наш музыкант все время требовал от немца исполнения, как ему казалось, какого-то важного нюанса. А виолончелист никак не мог уловить, чего же конкретно от него хотят. Он играл по-другому, по-своему.
Через год моему немецкому другу уже дома, в Германии, повезло играть с симфоническим оркестром концерт Брамса, написанный для скрипки и виолончели. Скрипачку пригласили из Москвы, студентку Московской консерватории. Во время совместных репетиций она все время была недовольна тем, как мой немецкий друг играет в том или ином месте. Девушка останавливалась и все время объясняла виолончелисту, как надо играть…
Мой немецкий друг — человек интеллигентный. Он не считал нужным спорить с дамой, а просто сыграл на концерте так, как играл всегда. Мне же вечером, за чаем, излил душу: «Я не могу понять, кто вам, русским, сказал, что вы истина в последней инстанции? Я, немец, играю музыку немецкого композитора так, как мы, немцы, ее слышим и понимаем. Меня учил так играть мой выдающийся немецкий учитель, профессор, которого уважают во всей Германии и за ее пределами. А русская девочка, которая еще даже не закончила консерваторию, говорит мне, что я играю не так, как надо, и не понимаю Брамса!»
Я тогда попытался робко возразить что-то про великую русскую музыку и всемирно известную исполнительскую школу, про Чайковского, Шаляпина, Рихтера, Ростроповича, про наш балет и Большой театр. Друг вежливо меня выслушал, а потом произнес целую речь: «А это ничего, что из четырех самых знаменитых и всемирно признанных композиторов — Моцарта, Баха, Бетховена и Чайковского — трое говорили по-немецки? А еще, на минуточку, были Гендель, Брамс, Гайдн и другие. А ничего, что самые лучшие оперы в истории мирового оперного искусства написали итальянцы? И что лучшие певцы тоже из Италии? Но ни мы, немцы, ни итальянцы, ни австрийцы не претендуем на то, чтобы считаться самой великой музыкальной нацией. По крайней мере, мы об этом не говорим и не думаем. Западноевропейское музыкальное искусство дало миру десятки имен гениев! Но только русские считают, что они правильно пишут, исполняют и понимают музыку!»
Эта эмоциональная тирада напомнила мне о другом разговоре, состоявшемся гораздо раньше в Париже. Я спорил с французским коллегой о выдающемся вкладе русских писателей в историю мировой литературы: о Пушкине, Достоевском, Толстом и Чехове. Мой собеседник признал, что это великие мастера слова. Но напомнил и о французских литераторах, которые признаны во всем мире не меньше русских классиков: Бальзак, Мопассан, Флобер, Дюма. «А можно ли сравнить масштабы талантов Пушкина и Лермонтова, с одной стороны, и, например, немецких поэтов Гете и Шиллера — с другой?» — спрашивал французский коллега. И я понимал, что он прав. Что великой можно считать не только русскую литературу. Но где-то в глубине души еще теплилась надежда, что все-таки мы, русские, — самые особенные. Самые великие. И в литературе тоже…
Иногда я слушаю в Интернете лекции замечательного христианского богослова Алексея Ильича Осипова. Удивительно, на мой взгляд, человек объясняет про веру, Бога и смысл жизни. Когда пытаешься выдвинуть контраргументы к его тезисам, понимаешь, что чаще всего они, контраргументы эти, ничего не стоят. Что Осипов прав. И все-таки есть один посыл профессора, который меня лично несколько коробит.
Смысл одной из главных осиповских богословских теорем заключается в том, что христианство, а если конкретнее, то одно из его направлений — православие — единственная истинная вера, посланная людям. Профессор доказывает эту свою теорему, как обычно, применяя такие формулы и формулировки, с которыми нельзя не согласиться. Но подспудный вывод, следующий из доказательства, — некая «особенность», исключительная «правильность» народов, исповедующих православие, — мне не по душе.
Естественно, любой хороший богослов — иудейский, мусульманский или буддийский — приведет вагон неопровержимых, как ему покажется, аргументов в пользу того, что только его религия суть правильная. И я не раз слышал такие аргументы. Лично меня они не убеждают. В отличие от тех, которые предъявляет Алексей Ильич. Вот это-то и пугает. У нас, оказывается (если принимать православные постулаты в трактовке Осипова), еще и вера истинная по сравнению с другими!
Вот и получается: особая — истинная, великая — вера; великий язык; великая литература; великая музыка; великая военная история; великие идеи. А остальные — где-то внизу.
Но вернемся во Вьетнам. На днях товарищ, который живет там уже несколько лет, рассказал, как по-хамски вела себя немолодая уже русская пара в одном из курортных ресторанов. Они, не трудясь подбирать английские слова, кричали гадости на великом и могучем, оскорбляли девочку-официантку, называли ее тупой и узкоглазой. Конечно, среди англичан и голландцев тоже встречаются такие, которые, приехав на юг, в Турцию, например, пьют не просыхая и ведут себя, мягко говоря, неприлично. Я таких видел неоднократно. Но почему-то только мы позволяем себе в хамстве и неуважении к другим, говорящим на иных языках, подниматься до заоблачных высот.
Этих хамов во Вьетнаме вывели из ресторана не сотрудники. Сами отдыхающие. Тоже русские. Вот таких нас, русских, любят везде, не только в Юго-Восточной Азии: справедливых, неравнодушных, готовых прийти на помощь и защитить слабого. Любят за Пушкина и Достоевского, за Чайковского и Шаляпина.
Но когда мы надменно начинаем подниматься над другими, то оскорбляя людей, то называя самих себя великими, когда начинаем учить, как должно быть и как быть не должно, любить нас перестают. И мы превращаемся из великих в смешных.
В последнее время в социальных сетях появился новый тренд: дискуссии о гордости и стыде за себя и свою страну. Причем, как всегда, налицо дихотомическое мышление: одни утверждают, что Россией и россиянами нужно только гордиться, другие бросаются рвать на себе волосы из-за чрезмерного чувства вины за что-то, что происходит в мире якобы по нашей вине.
А надо всего-то найти золотую середину, как учат мэтры психотерапии. Правда, это непросто — иным людям для того, чтобы перестать мыслить крайними категориями, требуется полжизни, а то и вся. И обществам тоже. Но если такую золотую середину найти и постараться жить трезво, точно зная, что в нас хорошего и что в нас плохого, тогда, возможно, мы действительно станем великими.
Только не надо об этом громко кричать.
