В субботу вечером вырубился свет. Муж полез смотреть пробки — нет, не пробки виноваты.
Вызвали электриков. Пока я ждала их со свечным фонариком, жуткия картины представлялись внутреннему взору. Вот не идут электрики — день, другой, третий. Уже привычно гваздаться стеарином, доставать еду с балкона, а не из холодильника. Играть в лото и дурачки при дрожащем пламени.
Но беда не приходит одна: уж и трубы разморожены (заморожены?), слабеет газ. Наконец супруг привозит на санках “буржуйку”, и, боже мой, как славно наконец снять в квартире полушалок и согреть озябшие пальцы! Жаль дубового паркету с испанским шкафом, зато горят они бойко, бойко...
Электрики пришли. Через полчаса. Их вердикт: “В стояке полетела фаза”. Начали копаться в стояке, и, по образному выражению очевидца, “все рассыпАлось у них в руках, будто у археологов в египетской гробнице”. Однако мастера (еще старой школы, в ушанках) нашли, за что зацепиться, какую фигню привернуть к растакой ерунде. И были снова свет и счастье. Какое счастье, что я живу в Москве, столице нашей Родины!
Коммунальная катастрофа — очень модное выражение. Чиновникам и политикам понравилось употреблять его, как Швондеру и К° нравилось говорить о разрухе. По версии большевиков, в разрухе была виновата буржуазия. По версии буржуазии — большевики. Удобно!
То же и с коммунальной катастрофой: одни указуют на правительство, другие — на губернаторов, третьи — на мэров, мэры — на замов, замы — на слесарей.
Отовсюду, однако, вылезают почти одинаковые свиные рыла, только какие-то понажористее, а на других поменьше лоску. Одно сидит в ложе для приглашенных в Госдуму и весело хихикает: депутаты насмешили, отказались выслушать гениальный доклад. В докладе было написано черным по белому: “В России замерзают всего 8 населенных пунктов”.
Другое рыло, начальство гораздо мельче рангом, высунясь из теплой квартиры, кричит корреспонденту: “Не знаю, кто там в районе замерзает, — у меня ничего не мерзнет, у меня тепло дома!” И хлоп дверью...
У начальства ничего никогда не замерзает, заметьте. Даже носы на горных лыжах — для того есть специальный крем.
И ничего не боится начальство, даже начальства вышестоящего. Воруют ведь вместе, снизу наверх отстегивают. Прокурор — друг семьи, МЧСник — сват, фининспектор — брат.
Понимаешь: ну, затей даже реформу коммунального хозяйства, такую, как предлагает “Яблоко” — чтобы все поделить между фирмами, чтобы тендеры устроили — кто лучше и дешевле, ведь снова все выльется в безобразие. Сват отдаст тендер брату и другу семьи, а деньги опять поделят.
А что замерзающие? Надеются на Путина: приедет и наладит им батареи с котлами. Или, в крайнем случае, надеются: придет весна, а там как-нибудь.
Наивные граждане! Вы еще не знаете, что, по прогнозам футурологов, весной и летом должна дать слабину канализация (в Иркутске уже дала). Тогда зажалеете о Дедушке Морозе...
Если поглядеть в толковый словарь на слово “катастрофа”, выясняется: это или “событие”, или “бедственное положение”, но непременно с “трагическими, тяжкими, глобальными последствиями”.
Право, еще не созрели ягодки — мы пока наблюдаем цветочки.
В России когда-то была похожая ситуация с “коммуналкой”. Начиналось, как и теперь, потихоньку-полегоньку. Там со стены покапает, здесь ассенизатор бочку не вывезет, дворник полномочия сложит...
Цитирую по книге историка Игоря Нарского “Жизнь в катастрофе. Будни населения Урала в 1917—1922 гг.”.
Девятнадцатый год. Вятка. Акт осмотра дома № 18 на Орловской улице.
“Пол сеней и коридора при кв. 3 и 4 покрыт толстым слоем замерзшей жидкости, по-видимому, сточного характера; ватерклозетом пользоваться совершенно нельзя — дверь его крепко вмерзла в замерзшую сточную жидкость пола и сеней и не открывается; дверь, ведущая из сеней в специально устроенное рядом с ватерклозетом помещение с водопроводным краном и раковиной, также вмерзла в пол. Пользоваться водопроводом нельзя, так как раковина переполнена замерзшей водой, спускающейся целой горой льда”.
Девятнадцатый год. Челябинск. Жалоба заведующему городским хозяйством от жильцов. Коряво, зато от души.
“Вследствие неоднократной подачи заявлений в управу о присылке мастера, об исправлении печей и их очистке, но до сих пор таковой не присылается; ввиду чего мы, квартиранты, находимся в большой опасности в пожарном отношении, а равно ввиду приближающихся холодов лишаемся возможности отапливать свои квартиры и готовить кушанья. Еще раз просим скорейшего распоряжения Вашего, а в противном случае мы вынуждены будем за могущий быть несчастный случай сложить с себя ответственность”.
И вот апофеоз. Ответственность с себя сложили все.
“Наши улицы, — пишет в 1920-м журналист из Уфы, — превращены в форменные помойные или выгребные ямы. Обыватели уфимских домов разучились, пожалуй, даже ходить так называемыми черными ходами. Выметенный ли сор, слитые ли помои, выеденную от яйца скорлупу и тому подобные лоскутки и объедки они смело и безнаказанно выносят в парадные двери и выливают в соседнюю с тротуаром канаву, рассчитывая на бесплатное санитарное действие дождевой воды. Даже еще проще бывает, сплошь да рядом все это летит из окна, попадая подчас прямо на головы проходящих. В результате вышеизложенного уличные канавы до того изгажены и загружены без всякой периодической чистки, что мостики совершенно закупорились, и бурлящей дождевой воде приходится размывать и без того разбитые тротуары. Ко всему этому необходимо еще прибавить целое кладбище собачьих, кошачьих да крысиных трупов — и вот вам полная картина санитарного состояния нашего города”.
Это, надо понимать, светлое будущее и нынешней провинции. Очень обидно: тогда, по крайней мере, была революция, война, за что-то кто-то боролся. А сейчас такая гадость на ровном, казалось бы, месте.
Но заметьте, что историк Нарский во глубине веков разглядел такие знакомые нам свиные рыла! Пусть пример, который я приведу, не из области жилищно-коммунального хозяйства, но суть от этого не меняется.
Одному молодому человеку по фамилии Сударев неслыханно повезло. Он получил портфель, да какой — в службе контроля за семенным материалом при губернском земотделе. В Оренбуржье. Самое начало двадцатых. Время, сами понимаете, не хлебное. А тут — заведовать хлебом! Сударев от избытка чувств начал вести стихотворный дневник.
Никогда в моем кармане
Не водилися гроши,
Лишь в белье моем дырявом
Завсегда водились вши.
Но теперь, когда в России
Наступил голодный год,
Я живу великолепно,
Без нужды и без забот.
Я теперь и сыт, и пьян,
Я одет по лучшей моде,
И под видом проб семян
Граблю хлеб
при Наркомпроде.
Купил себе штаны, рубаху,
Ботинки, брюки
с гимнастеркой,
Приличный френчик, одеяло
И много мелочей различных.
Теперь живу я, слава Богу,
Богато, сыто и тепленько,
Нужду забыл и ежедневно
Расход веду
на двести тысяч.
Историк резюмирует: “В условиях невиданного ослабления государственного контроля у вчерашних подданных российской короны голова пошла кругом: открылись небывалые возможности для безнаказанного разбазаривания и растаскивания казенных средств”.
За что мерзнем, граждане?!
Да все за то же: чужой приличный френчик, чужой расход на двести тысяч.
И много мелочей различных.
