Было бы странно, если бы он изменил семейной традиции и выбрал иную, не танцевальную карьеру. Его дед — легендарный Игорь Моисеев; бабушка — Тамара Зейферт — в прошлом супруга Игоря Александровича, ярчайшая звезда его ансамбля; мама — ведущая танцовщица, а теперь ассистент и режиссер у Игоря Моисеева. Естественно, что Владимир МОИСЕЕВ стал танцовщиком, хотя в его судьбе была и некоторая странность. После хореографического училища он пришел не в ансамбль к деду, а поступил в Большой театр. А теперь он создал свой собственный балетный коллектив.
— Чем объяснить, что родному фамильному гнезду ты предпочел Большой театр?
— Дед, безусловно, хотел меня видеть в своем коллективе. Но я рискнул и поступил в Большой театр. Наверное, это было вызвано юношеской категоричностью, желанием быть независимым ни от кого, даже от фамильных традиций. Хотя с генами не поспоришь, и та танцевальная кровь, что кипит в моих родных, передалась и мне. Я не жалею, что поступил в Большой, мне удалось то, о чем я мечтал: стать ведущим характерным танцовщиком первого театра страны.
— Когда ты появился в Большом, балетную труппу возглавлял Юрий Григорович. А, как известно, Игорь Александрович находился тогда в конфликте с Юрием Николаевичем...
— Они были творческими оппонентами.
— Твоя фамилия не помешала тебе в этой тонкой ситуации?
— Все, что касается фамилии, — это всегда было трудно. Фамильный груз на меня свалился уже в детсадовском возрасте. Меня все время одергивали, предупреждали: “Не позорь фамилию!” Фамилия и тогда обязывала, и сейчас.
— Когда ты учился в хореографическом училище, то жил в интернате, а не дома. Почему? Ведь в интернат отдают только иногородних детей?..
— Вся семья колесила по миру, поэтому и отдали меня в интернат. И это сыграло положительную роль. Когда ты рано начинаешь жить в коллективе, то быстрее взрослеешь. Интернат — это хорошая школа жизни.
— То, что ты станешь характерным танцовщиком, было ясно сразу?
— Да, на классического премьера я не подходил по данным. А что касается репертуара, то он у меня весьма разнообразный: Визирь в “Легенде о любви”, Ганс в “Жизели”, Дроссельмейер в “Щелкунчике”, Фея Карабос в “Спящей красавице”, Тореадор в “Дон Кихоте”... Бог дал мне хорошую координацию и слух, поэтому я быстро входил в спектакль. В некоторых балетах я знаю по три-четыре партии. В первые годы, когда я работал в кордебалете, то одновременно заучивал сольные партии.
— Это очень утомительная структура — кордебалет?
— Да, безумно тяжело. Особенно когда идут постановочные репетиции. Практически ты живешь в театре. Утром — класс, потом, в половине третьего, — репетиции, а вечером либо танцуешь, либо кордебалетная репетиция. Чтобы подготовить свой сольный репертуар, я оставался после класса в театре и учил новые партии. И так каждый день с десяти утра до девяти вечера.
— Большой театр — это картина Айвазовского “Девятый вал”. Всегда бури, ураганы, ветры. Одного руководителя срочно снимают, другого срочно назначают. Когда менялось руководство, ты подписывал какие-нибудь письма в защиту или против?
— Один раз, после чего дал себе слово никогда не участвовать ни в каких закулисных битвах. Поскольку правильные порывы в итоге извращаются теми, кому это выгодно.
— Что же это был за эпизод?
— Когда Юрия Григоровича отправляли в отставку, близкие к нему артисты в знак протеста против действий дирекции сорвали спектакль. Пришел зритель, а спектакля не было. Другие артисты написали в дирекцию письмо, где осуждали подобные действия, говоря, что зритель не должен страдать, ему неинтересны внутренние разборки, он хочет видеть спектакль. Среди тех, кто подписал письмо, был и я. А потом все было перевернуто с ног на голову, и нас обвинили, что это письмо направлено против Григоровича. Поэтому я считаю: артист должен танцевать, а администрация обязана заниматься художественно-производственными проблемами.
— Но теперь ты тоже художественный руководитель, поскольку возглавляешь театр. Скажи, а диктатура в театре — это обязательное условие творческого существования коллектива? Ведь Юрий Григорович — абсолютный диктатор; Игорь Моисеев — это тоже диктатура?
— Я согласен с дедом, который как-то сказал, что в коллективе не может быть диктата — должно быть разумное властвование. И все эти годы дед разумно властвует над ансамблем.
— Твой коллектив называется очень громко: Русский национальный балетный театр. Сейчас в Москве балетных театров слишком много. Чем твой будет отличаться от других?
— В основе нашего репертуара — классика. На презентации показали “Лебединое озеро”, есть у нас “Спящая красавица”, “Щелкунчик”, сейчас будем ставить “Дон Кихот”. Но не классикой единой будет жить наш театр. Мне хочется — и тут вновь играет моя кровь — сделать то, что делает дед в ансамбле. Только если у него в репертуаре фольклор, доведенный до высочайшего академизма, то я хочу создавать фольклорные композиции на основе классического танца. В этих композициях будет и то, чем славятся постановки Игоря Александровича: драматургическая основа, сюжет. Движение ради движения мне неинтересно. Кстати, уже есть идея подобного балета — это “Шотландская сюита”, которую будет ставить Кристина Камерон-Давыдова. Сюита на классической основе, но весь фольклор — шотландский.
— Ты помнишь, как танцевала бабушка?
— Я был маленьким, когда она заканчивала танцевальную карьеру, но хорошо помню ее номер “Полька через ножку”. Вообще бабушка пользовалась огромным успехом у зрителей, среди ее поклонников были Сталин, Молотов, Микоян... Бабушка многим занималась в ансамбле: репетировала, вводила молодых артистов, следила за костюмами, а во время гастролей еще и лечила артистов. Возила с собой сумку с медикаментами и оказывала первую медицинскую помощь. Ансамбль создавался в очень трудные, тяжелые годы: война, два года коллектив прожил в поездах, разъезжая с гастролями по Сибири, Дальнему Востоку... И, несмотря ни на что, уровень был высочайший. В этом, конечно, заслуга тех, кто служил ансамблю верой и правдой.
— Я видел рисунки твоей бабушки — они очень необычные. А у тебя не было тяги к рисованию?
— Я родился и вырос в Крыму, в Коктебеле, где у бабушки с дедушкой дача. Там необыкновенные места. К нам приезжало много гостей — артистов, художников, писателей... Атмосфера дома, аура самого места действовали волшебно. Я увлекся акварелью, писал горы, море, места, связанные с Волошиным... Получалось, наверное, неплохо, потому что когда показывал кому-то, то просили подарить. И так я раздарил почти все работы — у меня самого осталось работ пять.
— А как мама выглядела на сцене?
— Она и в жизни необыкновенно темпераментный человек. Что говорить о сцене, — огонь! Мама и в профессии мне очень помогла и помогает.
— Что она сказала после презентации театра?
— Что теперь начинается самое сложное: надо безустанно работать на театр, доказывая всем, а в первую очередь — себе, что этот театр всерьез и надолго.
