В 1981 году в газете “Московский комсомолец” появился первый в СССР хит-парад. Песней года был признан “Поворот” — голос Александра Кутикова звучал на всю страну. Тогда же Владимир Матецкий заявил: “Поворот” стал Гимном Советского Союза”. А весной 1982 года “Комсомолка” разразилась знаменитой статьей о “Машине времени” под названием “Рагу из синей птицы”. На посту главного редактора “КП” тогда трудился Геннадий Николаевич Селезнев. Теперь Селезнев мается на распутье, зато Кутиков — в полном порядке.
Ему сегодня пятьдесят стукнуло.
Давным-давно, когда деревья были большими, а у “Машины времени” еще молоко на губах не обсохло, Кутиков совершил свой первый подвиг во имя будущей легенды российской рок-музыки: чтобы группа имела возможность записать альбом, он устроился в речевую студию ГИТИСа, где числился... уборщицей. Сегодня у него собственная рекорд-компания и целый штат помощников. А еще — семья из двух Кать, старшей и младшей, такса Бруно и два кота, Август и Сентябрь.
— Вы когда-нибудь задумывались, как могла бы сложиться ваша жизнь, не случись встречи с Андреем Макаревичем?
— Неожиданный вопрос: я никогда на эту тему не думал. Но скорее всего я все равно стал бы музыкантом. Музыку я любил с раннего детства. Мама еще до моего рождения работала в цыганском ансамбле Кемалова — танцевала и пела. В нашем доме часто собирались ее друзья по той кочевой, гастрольной жизни. Это были невероятно талантливые цыгане, они потрясающе играли на гитарах и пели, а я слушал и впитывал. Когда подрос, поступил в музыкальную школу по классу трубы. Играл очень неплохо, четыре года оттрубил в школьном оркестре практически на всех духовых инструментах за исключением тубы. А к моменту нашей встречи с Андреем я уже сменил две или три группы — полудетские, полудворовые. Мы строили колонки из старых платяных шкафов, увлеченно репетировали и даже пару раз выступали.
— И какое впечатление произвел на вас Макаревич при первой встрече?
— Я был влюблен в девочку, которая училась в одном классе с Сережей Кавагоэ, первым клавишником, а в дальнейшем — барабанщиком “МВ”. Он и познакомил меня с Андреем.
Впечатление у меня осталось самое лучшее. Все мы были духовно близки и быстро подружились, а уже потом возник вопрос: а почему бы не поиграть вместе? Бас-гитариста “МВ” Игоря Мазаева забирали в армию, и его место предложили мне. Я пришел на репетицию, сыграл “Yellow river”, еще пару известных хитов. А 3 ноября 1971 года состоялся мой первый концерт в составе группы “Машина времени”. И пошло-поехало.
— Истории известно немного групп, сумевших сохранить основной состав на протяжении стольких лет. Были моменты, когда между вами и Андреем пробегала черная кошка?
— Настоящая, большая черная кошка между нами не пробегала ни разу, слава богу. Но я трижды уходил из группы. Первый раз ушел осенью 72-го, а уже в декабре вернулся обратно. Тогда Сережа Кавагоэ и Андрюша Макаревич захотели поиграть другую музыку с другими музыкантами. Я, в силу своей природной осторожности, пытался отговорить их от столь бессмысленной затеи: слишком велика была разница между нами и теми людьми. Хотя это были лучшие музыканты в Москве — барабанщик Юра Фокин из “Скоморохов”, блестящий певец Сережа Грачев, Игорь Саульский. В результате возникших разногласий мне пришлось уйти, но вся затея просуществовала не более трех месяцев, как я и предрекал.
Другой уход был связан с нашей ссорой с Сережей Кавагоэ. Он в очередной раз собирался поступать в институт и предложил нам на три месяца прекратить концертную деятельность. Сережа имел интересную особенность: он поступал в разные институты практически каждый год, потом бросал и поступал заново. Я считал, что надо не дурью маяться, а играть. Мы поцапались, и я ушел в “Високосное лето”.
Третий и последний раз я ушел из “МВ” на профессиональную сцену. Месяцев восемь проработал в Тульской филармонии и очень многому там научился. Профессиональная музыкальная жизнь была очень не похожа на ту жизнь, которую вели мы. Только там я по-настоящему понял, что такое репетиция.
— А “МВ” умудрялась обходиться без репетиций?
— Нет, конечно. Но выглядело все совершенно иначе: много часов совместного музицирования себе в удовольствие, но никакой организации. Мы не представляли, что можно отдельно разучивать голоса, отдельно — инструментальные партии, потом сводить их вместе. У нас все наигрывалось в процессе самой игры.
— Вам часто приписывают амплуа Пола Маккартни: второй лидер, вечно остающийся вторым. Это льстит или раздражает?
— Мне кажется, что все эти “амплуа” притянуты за уши, ведь все относительно. Но, если рассуждать о ролях, могу сказать однозначно: я никогда не стремился быть абсолютным лидером и никогда не стремился быть первым. Первый — это не тот, кто прибегает первым. Потому что, прибежав, можно надорваться и умереть на том же месте. Первый — тот, кто приходит к финишу спокойно, оглядывается и видит: никого нет. На Востоке есть хорошая простая поговорка: торопиться не надо.
— По молодости честолюбие не бунтовало, не возникало ревности?
— Никогда. Я считаю последним делом ревновать друзей и близких женщин.
— Заметьте, не я заговорила о женщинах. Вы сами начали, а я продолжу: какую роль сыграли женщины в судьбе музыканта?
— Я не буду эту тему развивать. Могу сказать только, что моя жена, с которой мы счастливо живем уже девятнадцать лет, — исключительный человек. Ее зовут Катя, это мое самое любимое имя. У меня и дочь зовут Катя.
— Когда вы познакомились, Катя-старшая была вашей поклонницей?
— Нет, она даже не знала о существовании “МВ” и вообще была очень далека от музыки. Я впервые увидел ее в горах на Домбае: мы приехали кататься, я увидел ее глаза и веснушки и сошел с ума. Можно долго рассказывать о том, как я за ней ухаживал. Скажу только, что это было непросто. По приезде в Москву мне пришлось несколько дней разыскивать ее, потому что она не оставила никаких координат. Но уже спустя три-четыре дня я ее нашел и позвонил. А потом ходил за ней, как паж, в течение довольно долгого времени.
— Вот уж не подумала бы, что вы на такое способны!
— Такая женщина достойна того, чтоб за ней ходили всю жизнь, а не просто первые полгода ухаживаний.
— А чем занимаются ваши жена и дочь?
— По первому образованию жена — театральный художник-постановщик, до рождения дочери работала в театре. А сейчас она заканчивает архитектурный институт, получает вторую специальность: ландшафтный дизайн. Она замечательный ландшафтник, ей это очень нравится, она говорит, что наконец-то может полностью себя реализовать. Я вижу ее работы и искренне удивляюсь: настолько они интересны, красивы и талантливы!
— У вас есть собственный кусок земли, где она реализует свои таланты?
— Есть, но на нашем кусочке земли реализовать их достаточно сложно: он маловат, развернуться негде. Но кое-что ей все-таки удалось там сделать. Катя всерьез занимается сагэцу — японским искусством растительной миниатюры. В сагэцу существует четыре уровня обучения, все экзамены сдаются в Японии. Сдавший получает японское имя и право создавать свою собственную школу. Моя жена сумела пройти это испытание.
— Вы так и не рассказали ничего про вашу дочку, Катю-младшую.
— Она учится в хорошей школе, ей скоро исполнится 13 лет. Изучает два языка, английский уже знает вполне прилично. Второй ее язык — французский. Учится еще и в музыкальной школе имени Дунаевского на отделении фортепиано, очень неплохо играет, старается, у нее прекрасные педагоги. Катька отлично рисует для своего возраста — видимо, в маму. Пытается писать стихи, правда, пока они больше похожи на мои, чем на Андрюшины. Но впереди у нее еще очень много времени. Так что у меня нет ни малейшего повода быть недовольным своей дочерью.
— У вас самый плейбоистый вид из всей “Машины”. И это не только мое мнение. У кого было больше поклонниц — у вас или у Макаревича?
— Я никогда не мерился. Я вообще не меряюсь ничем, кроме, пожалуй, количества удачи. И в плане удачи, думаю, у нас ничья. Где-то Андрей более везучий, а где-то я. А к поклонницам я всегда относился очень спокойно. Слава богу, фронтмен — не я, а Макаревич, и ему, конечно же, приходилось тяжелее. А по поводу “плейбоистого вида” — да, я люблю женщин. Я их очень люблю!
— Именно вы написали и спели существенную часть тех хитов “Машины”, которые проложили ей дорогу в историю. Один “Поворот” чего стоит.
— Не все песни, которые я пою, принадлежат мне. Допустим, “Кого ты хотел удивить” написал Андрей, а я просто сказал: “Макар, дай я ее спою”. “Поворот” вообще был написан очень забавно. Я тогда пригласил Петю Подгородецкого играть в “МВ”, и мы с ним часто проводили вместе вечера на студии в ГИТИСе. Из Петьки все время прет какая-то музыкальная энергия (правда, не всегда отягощенная организацией), и в тот вечер он, как обычно, что-то наигрывал. И вдруг я понял, что у меня в голове появилась офигительная тема. Я сказал ему: “Петь, давай я тебе сейчас напою мелодию, а ты ее гармонизируй”. И сходу спел весь будущий “Поворот”. Причем изначально мелодия была медленная, лирическая. Она проходила у меня под кодовым названием “сентиментальное чудовище”. Когда я сыграл ее Макару, он сказал: “Ну нет, я никогда не напишу к ней текст, это ж про любовь”. Но у меня уже был заготовлен другой вариант — рок-н-роллоподобный, и я спросил: “А если вот так?” — “Вот так — пожалуйста. Так — я напишу”, — воспрял Макар, ушел и через два часа принес готовый текст.
— Хоть вы и говорите, что все параллели с Маккартни неуместны, но примерно так же, спонтанно, родилось и “Yesterday”.
— Нет. Для “Yesterday” слова написал сам Маккартни, а Леннон их просто чуть-чуть подправил. В отличие от Маккартни (и к сожалению для самого себя) текстов я не пишу совсем. Попробовал когда-то и понял, что дружба с людьми, которые делают это намного талантливее, не позволяет мне показывать то, что у меня получается. С тех пор за перо не берусь. Исключение сделал совсем недавно: начал работать над несколькими сольными песнями, и так получилось, что в одной из них я был вынужден сам дописать третий куплет. Потом позвонил Макару, он подправил одну фразу, которая и довела мой куплет до блеска.
— Вы поете так, что иногда кажется, что ваши голосовые связки на пределе возможностей, еще чуть-чуть — и порвутся. А у Макаревича, наоборот, звуки кругленькие, мягонькие. Вы сознательно играете на контрасте?
— У каждого человека своя энергетика. Видимо, у меня — вот такая, на пределе. Я вообще не могу петь индифферентно, для меня очень важен текст, я его должен переживать. Не могу петь пустые слова, я их не чувствую. И потом, у всех вокалистов, которые мне нравились, всегда была очень мощная подача — начиная с Литтл Ричарда, Джеймса Брауна и заканчивая “The Beatles”, “Led Zeppelin”, “Slade”, “Creedence Clearwater Revival”. Я люблю старую рок-н-ролльную школу: в ней есть настоящая экспрессия.
— Тем не менее из всей группы вы первым распрощались с обликом волосатого рок-кумира: подстриглись и надели дорогие очки.
— Да, это был порыв, идущий от сердца. Я не люблю дисгармонии в самом себе и считаю, что внешнее и внутреннее должно соответствовать. Как сейчас помню: я тогда записывал альбом “Лицея”. Проходя по студийному коридору, бросил на себя мимолетный взгляд в зеркало и вдруг осознал, что в душе я совершенно другой человек — не тот, которого вижу в отражении. Тут же позвонил своему мастеру Винеру Анварову, у которого стригусь уже много лет, и сказал, что сейчас приеду. Остановил запись, объявил перерыв, примчался к Винеру и с порога выпалил: “Стриги! Коротко стриги!” По моему тону он догадался, что настроен я серьезно. Когда с шевелюрой было покончено, я решил пойти до конца: “Брей усы”. Он сбрил усы, и только тогда я увидел в зеркале настоящего себя. Вернулся обратно на студию — меня не пустила охрана. Потом, конечно, разобрались, но коллеги испытали шок, потому что уехал один человек, а вернулся — другой.
— Друзья-рокеры, наверное, подвергли вас жестокому остракизму.
— Для меня мнение посторонних людей не имеет никакого значения. Я могу отыграть шутку, улыбнуться в ответ, парировать реплику. Но не более того — так уж я устроен. Друзья, разумеется, были очень удивлены. Представьте: лет с семнадцати я носил длинные волосы и усы. И все меня только таким видели, знали и в другом виде даже не представляли.
— Вы в свое время привели в группу Петю Подгородецкого. А в его изгнании вы принимали участие?
— Дело в том, что никакого изгнания не было. Ни журналисты, ни он сам, к сожалению, никак не могут понять одного: его никто не выгонял. Он сам себя выгнал.
— Насколько правдива история, что последней каплей стало шоу, устроенное им на сцене провинциального клуба в объятиях нагой стриптизерши?
— Нет, это ерунда. Вообще, не хотел бы обсуждать эту тему. Моя позиция такова: пусть все “почему” и “как” останутся внутри нашей семьи — “Машины времени”. Если Петя считает, что он имел право высказываться таким образом, каким он высказывался, — ну и хорошо, это его дело.
— Опять-таки одним из первых в группе вы занялись серьезным бизнесом, создав собственный рекорд-лейбл. Вы сделали это ради собственной финансовой стабильности?
— Звукорежиссером я начал работать еще с 70-го года на Гостелерадио. Мне всегда было интересно работать с разными артистами в студии. Поэтому вполне естественным образом я пришел к созданию собственной компании. Но, к сожалению, этот бизнес, как и весь шоу-бизнес в нашей стране, нельзя назвать серьезным. О серьезном бизнесе можно говорить тогда, когда есть крупные доходы, обороты. В российской рекорд-индустрии ничего похожего не наблюдается, потому что больше, чем у нас, не воруют нигде. Многие занимаются этим видом деятельности только ради того, чтоб застолбить пространство на рынке — на тот случай, если когда-то в нашей стране удастся победить пиратство и ситуация изменится к лучшему. Что, по-моему, случится нескоро.
— Почему вы не стали партнером Макаревича в его ресторанных делах? Кулинария вам неинтересна?
— Потому что он меня никогда не приглашал. Не знаю, если б пригласил, я бы посмотрел — интересно мне это или нет.
— Надо же, какой Макаревич частный собственник. А в юности на гастролях он баловал соратников плодами своих гастрономических дарований — ну хотя бы макаронами по-флотски?
— Макар действительно хорошо готовит, и мы довольно часто собирались и до сих пор собираемся у него дома. А на гастролях мы играем музыку, там некогда заниматься приготовлением пищи.
— Тогда опишите свое самое яркое гастрольное впечатление.
— Их было два. Летом 72-го года мы поехали в международный лагерь “Буревестник”. Я до этого никогда не был на море. И когда из окна вагона я впервые увидел море и почувствовал его запах, ощущения у меня были фантастические. Я их на всю жизнь запомнил. В голове сразу же пролетело невероятное количество ассоциаций и образов. У меня даже возникло чувство, что я увидел свою жизнь на много лет вперед. Так подействовало на меня море.
Второе сильное впечатление — когда в 87-м году мы приехали в Японию. Это был настоящий шок, удар. Мы впервые увидели капстрану, и все четверо суток, что мы там находились, я не спал ни часу: настолько все вокруг поражало воображение. Жалко было времени на сон. К тому же мы работали с такими артистами, с именитейшими музыкантами! Я никогда не мог предположить в самых смелых мечтаниях, что мне доведется стоять на одной сцене с Джеймсом Брауном. Концерт был исключительный, он закончился общей вечеринкой и джемом.
— Кем вы себя ощущали? Небожителями?
— Учениками. Я тогда сформулировал для себя одну истину: все они играют рок-н-ролл, а мы все играем в рок-н-ролл. Вот она, разница!
