— Бабушку убила, — словно провинившийся ребенок, застенчиво бормочет рослая девица.
— А зачем?
— Не зна-аю.
Тяжелая дверь с грохотом захлопывается.
...Провести всю жизнь среди буйнопомешанных способны немногие. Репортер “МК” пробыл в Казанской тюремной психиатрической больнице всего три дня. Слава богу, не в смирительной рубашке. А, наоборот, усмиряя психов и заодно пытаясь понять: почему люди сходят с ума?
Как только появились Кашпировский и Чумак — палаты переполнились “колдунами” и “ясновидящими”. Интерес к неземным цивилизациям привел к тому, что все больше стало попадать в психбольницу “главных по тарелочкам”.
Сейчас на пике популярности — бред преследования. Больному кажется, что его хотят убить. Вполне допустимо, что теракты и войны сыграли в этом не последнюю роль.
— Знаете, есть любители, чтобы их резали, — предупредила меня Ольга Сергеевна, зам. главного врача. — Ради того, чтобы очутиться на операционном столе, чего только не глотают: от гвоздей до черенков ложек. Число “шпагоглотателей” резко уменьшилось, когда у нас появился современный гастроэнтероскоп. Интереса теперь у больных нет: с новым аппаратом хирургического вмешательства не требуется, он сам находит инородное тело в желудке и вытягивает его.
Казанская психиатрическая больница тюремного типа по-своему уникальна. Когда-то здесь наравне с убийцами-маньяками “лечили” диссидентов. Медицинские карты Новодворской, Иоффе и подписанные сотнями менее известных фамилий навсегда останутся в архивах клиники. Сюда же, в старейшую психбольницу России, направили когда-то неудавшегося убийцу Брежнева. Поговаривают, что побывал в Казанской и сын Сталина — Василий, но прямого подтверждения этому факту нет. Самая страшная легенда Казанской СПБ — сведенные с ума психотропными препаратами демократы, превращенные в людей-растений и влачащие жалкое существование на больничных нарах.
Позже здесь начали “специализироваться” на пациентах иного рода. Например, пользовали солдата, расстрелявшего своих сослуживцев в Сочи.
Мы идем по коридору женского отделения. Заведующая открывает дверь за дверью. Пациентки с подозрением смотрят на посетителей. Душевная болезнь уродует женщин сильнее, чем время. Обритые головы неровно обрастают пучками волос. Лица больных, лишенные каких бы то ни было прикрас, похожи друг на друга так, словно на них надевали одинаковую маску: скособоченный рот, прикрытые веки. Личину сняли — выражение осталось.
— Я скоро рожу, — заявляет одна пациентка.
— А от кого?
— От медбрата из десятого отделения.
— Надо бы проверить, — неуверенно произносит главврач.
Выясняется, что женщина постоянно представляет себя беременной. Обычно отцом ее детей она называла инопланетянина Охарта, который прилетал к ней через форточку. Ждала она от него 11 детей и всех различала по голосам, которыми они с ней, будучи в утробе, разговаривали. Медбрат попал в бред потому, что ставил больной клизму. А вздутие живота — от скопившихся газов.
Иногда больные начинают жаловаться на врачей, обвиняя тех в притеснениях. Меня сразу предупреждают, что верить им нельзя. Впрочем, с жалобами здесь борются стандартно: ябед и провинившихся помещают в изолятор.
Сейчас в “одиночке” — мужчина и женщина. Он совершает убийства, она за них расплачивается. Время от времени они ведут душераздирающие диалоги:
— Я тебя убью! — басом грозит мужчина.
— Не надо, — униженно шепчет женщина.
Оказавшись в общей палате, мужчина нападал на соседок и пытался выколоть им глаза. А в изолятор отправили женщину.
Нет, я ничего не путаю: в маленьком скрюченном теле, лежащем на железной койке в изоляторе, борются два человека — грозный убийца и беззащитная жертва. Сама собой пациентка становится на очень короткое время. Ее собственное “я” ни с больным мужчиной, ни с не менее больной женщиной не имеет ничего общего.
Мы переходим в другое отделение. Мужские палаты для выздоравливающих — лучшее, что есть в больнице. Палаты чистые и просторные. Подушки аккуратно взбиты. На окнах занавески. Тут и там развешаны воздушные шары — создают праздничное настроение. По сравнению с тем, что я видела в женском отделении, — небо и земля.
Пациенты здесь с осмысленным выражением лица и золотыми руками.
Один из них рисует иконы. Ими увешана вся палата. Иконы он охотно дарит врачам, и они производят благоприятное впечатление. Над дверью висит еще одна картина, и тоже в исполнении местного гения, — портрет матери в стиле ампир.
— Кто еще картины рисует? — интересуюсь у пациентов.
— Я, — скромно отвечает смазливый паренек.
— Мальчик-херувимчик, — тихонько говорят мне, — а трех таксистов убил.
Пациенты реабилитационного центра живут активной общественной жизнью и посещают кружки по интересам. Один из кружков называется “Этика взаимоотношений” — пациенты изучают Карнеги.
Лечебным учреждениям военизированная охрана не положена. Так что собственно от тюрьмы остались только вертухаи.
Основной же персонал в Казанской — женщины. Они и за больными убирают, и за порядком следят.
— Больные очень часто нападают на врачей. Стоит только потерять бдительность, — рассказывает Ольга Сергеевна. — Однажды пациент воткнул мне в плечо стержень от шариковой ручки, я растерялась и повернулась к нему спиной, а он этой ручкой — мне в затылок. Другой больной разбил стекло и, схватив осколок, начал угрожать медсестрам. Требовал он... человеческого к себе отношения. Получив обещание, что ему будут уделять больше внимания, успокоился. А через некоторое время пошел на поправку.
Сегодня в российских психиатрических клиниках общего и тюремного типов маются больше семи миллионов человек. Спецбольницы для невменяемых преступников забиты до отказа. И еще можно поспорить, где легче мотать срок — среди зэков или среди психов.
Хотя для преступников, которым светит верная вышка в виде пожизненного заключения, принудительное лечение в СПБ — заветная цель. Из больницы можно выйти на свободу, из тюрьмы — нет.
Маньяки и серийные убийцы, как правило, до суда не доживают. Точной статистики нет, но человека, совершившего десяток изнасилований и задушившего своих жертв, часто находят в петле еще в КПЗ.
Если дело громкое (тот же Чикатило) — преступника по неафишируемым правилам признают вменяемым, даже если он полный псих, иначе общественное мнение никогда не простит врачам-психиатрам диагноза, который спасет ирода от тюремной клетки. Так, врачи сочли абсолютно нормальным людоеда, готовившего фарш из человечины.
Выписанных ставят на учет в районные психдиспансеры и наблюдают всю оставшуюся жизнь. Находясь в СПБ, пациенты получают пенсию по инвалидности: за несколько лет у них скапливается сумма, достаточная, чтобы начать новую жизнь.
Дабы хоть как-то адаптировать выздоравливающих к нормальным условиям, пациентам устраивают... танцы. Культтерапия называется. Принаряженные, причесанные пациенты меньше всего похожи на психически больных. Рассматривая фотографии с местной дискотеки, можно решить, что съемка сделана на обычном вечере знакомств в районном ДК. Настоящий двуполый роман завести в больнице вполне реально. Хотя здесь, как и на зоне, чаще процветает однополая любовь. Пациентки за неимением оригинала ублажают вторую половину фаллоимитаторами, скрученными из полотенец, пишут друг дугу любовные записки и делятся посылками. В палате для выздоравливающих больше всего поклонниц у наркоманки Тани. Но она, почувствовав себя лучше, от лесбийских радостей отказалась и терпеливо ждет редких свиданий с женихом.
Но дискотека и встречи с близкими — редкий праздник. Из будничных развлечений — посмолить сигаретку. Перекуры по часам. Пациентов под охраной группами запускают в туалет. Самые неуправляемые курят в неустановленное время. За нарушение режима — уколы. Или тот же карцер.
Больным разрешается выписывать любую литературу. “МК” в больничной библиотеке тоже есть. Сами же больные выбирают что подешевле. Местные газеты и отечественные женские журналы. Причем выписывают их именно мужчины.
— Зачем? — удивляюсь.
— Для общего кругозора, наверное, — неуверенно отвечает зав. отделением.
Но думается, что все-таки ради девушек с обложки.
— Ну почему всем в глаза бросается именно колючка?! — вздыхает зам. главного врача. — Вы посмотрите, елочки у нас какие! Голубые, кремлевские...
Ольга Сергеевна показывает мне на деревья, посаженные вокруг прогулочных двориков, огороженных высоким забором.
Небо и верхушки елей — вот и все, что видят пациенты на прогулке.
Наверное, это тот редкий случай, когда время не рассудило. Давно живут за границей побывавшие в СПБ диссиденты, подхваченные последней волной эмиграции. Оставшиеся в России занимаются правоохранительной деятельностью — работают в адвокатских конторах.
— Здорового человека свести с ума нельзя, — определенно заявил Александр Подрабинек, бывший антисоветчик, знакомый с судьбами сотен политпациентов.
Но тогда, в 70-м, Новодворская оказалась в Казанской с диагнозом “шизофрения, параноидальное развитие личности” (этот диагноз ставят, когда у человека появляются идеи фикс. — Авт.).
В СПБ Валерия Ильинична провела год с небольшим.
“...Я была похожа на тень из Аида, ходила уже с трудом. Впечатляли и полуседые волосы (в 21 год)”, — позже напишет она в книге своих воспоминаний. И подробно расскажет о “казанском арсенале устрашающих средств” — лекарственных препаратах, которые назначали правдоискателям.
“...Аминазин — очень болезненные инъекции, при этом вызывают цирроз печени, непреодолимое желание заснуть — а спать не дают, и губят память, вплоть до амнезии. Галоперидол (аналоги — трифтазин и стелазин, но они слабее) создает дикое внутреннее напряжение, вызывает депрессию, человек не может заснуть, но постоянно хочет спать, не может ни сидеть, ни лежать, ни ходить, ни писать (судороги рук изменяют почерк до неузнаваемости, не дают вывести букву), ни читать, ни думать. Неделя ударных доз — и нейролептический шок. Несколько месяцев — и потеря рассудка гарантирована...”
Все эти препараты до сих пор активно применяются в медицине. И одобрены Всемирной организацией здравоохранения; электрошок тоже. Им сейчас депрессию лечат в платных немецких клиниках.
Как только стали появляться “лекарства от сумасшествия”, психиатры часто испытывали их действие на себе, чтобы понять механизм влияния. Один из таких опытов подробно описал Анатолий Александровский. Приняв препарат, он буквально за несколько часов превратился в невменяемого человека.
Что же касается Валерии Новодворской — в больнице до сих пор работают люди, которые ее помнят, а ведь прошло уже тридцать лет. И, как это ни странно, поминают чаще всего недобрым словом. Скорее всего все-таки не из-за плохого характера, как утверждает здешний персонал, а за ее рассказы о вещах, признать которые — это расписаться в том, что ты на самом деле не доктор, а палач.
За последние годы самым известным пациентом здешнего мужского отделения был Порфирий Иванов. Благообразный старец с длинной белой бородой пропагандировал новый метод лечения — закаливание — и даже издал книгу о новом лечении.
В СПБ его направили за то, что он до смерти залечил двоих детей. В больнице Иванов продолжал ходить по морозу босиком в длинных подштанниках. Но когда подхватил воспаление легких, потребовал, чтобы его лечили традиционной медициной — как всех.
Встречаются в СПБ и такие пациенты, что трудно понять — болеют или жизнь довела?
Одна из пациенток больницы, современная деловая женщина, владелица собственной преуспевающей фирмы, не нашла общий язык с таким же, как она, предпринимателем — только мужчиной. Он стал угрожать ей расправой над ребенком. В какой-то момент женщина от страха потеряла связь с реальностью. Все ее преступление состоит в том, что пациентка сбросила кирпич на автомобиль конкурента. Но судили ее по всей строгости закона и направили на принудиловку. Сейчас женщина чувствует себя хорошо, но возвращать ее в прежнюю обстановку врачи побаиваются — может сработать эмоциональная память.
Мужчины в Казанской психиатрической клинике часто мнят себя вершителями судеб. Женщины, даже если они не в себе, в политику не вмешиваются. Все больше выдают себя за артисток и певиц. Одних Алл Пугачевых в больнице за долгий период концертной деятельности примадонны перебывало несколько десятков. В рейтинге сразу за Пугачевой — София Ротару.
Но иногда больные к выбору бреда подходят более творчески. Сейчас в одной из палат СПБ требует признания своих прав внук Микеланджело.
Сумасшедших преступников масштаба Джека-потрошителя и Ганнибала Лектора в СПБ нет. И никогда не было. Никто из пациентов не посмотрел пристально мне в глаза и не угадал, сколько стоит моя сумка. “Молчание ягнят” после посещения СПБ я смотрю как обыкновенный приключенческий фильм. Настоящий триллер — это наша жизнь, а самые гениальные психи, похоже, пока на свободе.
