“Деточка, вот сейчас ты закончишь институт и ни о чем не будешь думать, а только рисовать. И все будут абсолютно счастливы”, — напутствовала театральный художник Татьяна Бруни одну из своих учениц. Вера в счастье и бесконечная доброта отличали Татьяну Георгиевну, принадлежавшую к древнему роду Бруни, на протяжении четырех столетий дарившему миру архитекторов, музыкантов, живописцев.
Что касается творчества Татьяны Георгиевны, то ею оформлено более двухсот спектаклей в оперно-балетных и драматических театрах Ленинграда, Москвы, Перми, Киева... В октябре исполняется 100 лет со дня рождения замечательного мастера и удивительного человека.
— Татьяна Георгиевна была необыкновенно добродушна и доверчива, — рассказывает художник Алла Коженкова, учившаяся на курсе у Бруни в Ленинградском институте театра, музыки и кино. — Мне кажется, Татьяна Георгиевна не представляла, как можно совершить не то что подлость, а просто нечестный поступок. Поэтому с ней порой случались странные истории. Однажды Татьяне Георгиевне предложили оформить “Лебединое озеро” в Мариинском театре. И она, считая, что слово и дело — одно и то же, принялась за работу. Три месяца Татьяна Георгиевна занималась “Лебединым”, сделала множество эскизов. Она всегда работала тщательно, все у нее было чисто, гармонично, прозрачно. Никогда ничего плохого. Даже Злой гений выглядел у нее приятным мужчиной. И вот с огромной папкой Татьяна Георгиевна поднимается по лестнице Мариинского театра, а ей навстречу спускается другой ленинградский художник, тоже с большой папкой под мышкой... Оказывается, этот художник за минуту до прихода Татьяны Георгиевны сдал свои эскизы к “Лебединому”, которые ему заказало руководство театра, ничего не сказав Татьяне Бруни... Но самое удивительное — это ее реакция: никакой злости, никаких выяснений отношений.
От нее я узнала множество секретов, с которыми связано создание костюмов для балета и оперы. Как сшить кринолин, чтобы он был легким и в нем можно было танцевать, как нужно раскроить лиф корсета, чтобы балерина могла дышать и выглядеть при этом худенькой... А еще мы брали разные куски ткани и бросали их под музыку и, исходя из ее совпадения с музыкальным материалом, выбирали ткань на костюмы: если музыка резкая, агрессивная, то не может быть легкой, летящей ткани, а вот в “Шопениане” — это, конечно, прозрачный, невесомый газ.
Татьяна Георгиевна меня очень любила, а после выпуска сказала мне: “Знаете, Аллочка, у меня никогда не будет такой замечательной деточки, как вы, поэтому я здесь больше преподавать не буду”. И она ушла из института, а я уехала в Москву, где первое время все складывалось для меня очень трудно, и того счастья, о котором говорила Татьяна Георгиевна, не было. Но то, что мне это счастье обещал мой учитель, помогало в реальной жизни. А еще Татьяна Георгиевна присылала мне письма, где рисовала картинки, и не просто акварелью, которую любила, а разводила клеем бронзовую пыль и создавала волшебные рождественские рисунки. А обращалась ко мне всегда так: “Душа моего сердца!”
