…По иронии судьбы, при советской власти московская городская цензура — Горлит — помещалась в многоэтажном угловом доме Оружейного переулка, куда я и многие репортеры хорошо знали дорогу, потому что цензоры «Московской правды», «Московского комсомольца» и всех газет, печатавшихся в издательстве горкома партии, без согласования с руководством не разрешали давать информацию о новых самолетах, космонавтике и о многом другом, где могла содержаться государственная тайна.
О первом полете на сверхзвуковом «Ту-144» пришлось кроме визы в Оружейном переулке получить еще одну — в Министерстве авиационной промышленности СССР в Уланском переулке. Все о космонавтике «литовалось» в здании ТАСС на Тверском бульваре, где заседали цензоры в этой сфере. Военная цензура помещалась на Пречистенке, где сейчас галерея Зураба Церетели. И там не раз пришлось обивать порог. Мою беседу с маршалом Василевским о Сталинградской битве «правили», вычеркивая фразы, невидимые полковники за монументальной стеной Генерального штаба на Знаменке. И это при том, что именно Василевского с Жуковым осенило, где наносить удары, которые привели к прорыву фронта и окружению германских дивизий, дошедших до Волги.
А постоянно приходилось иметь дело с тихими незлобивыми цензорами — «уполномоченными», которым я не раз портил нервы в комнате на шестом этаже дома на Чистых прудах, 8. Там однажды на вопрос: «Можно ли рассказать о наблюдениях за Солнцем?» — услышал ответ: «На Солнце запрета нет!».
Вспоминал о «Курьере» Владимир Гиляровский незадолго до смерти в 1935 году — и в духе времени начал с упоминания газеты Ленина «Искра», которая «как-то отозвалась, что московский «Курьер» «кокетничает с марксизмом девяностых годов».
Занимались этим «кокетством» не все авторы газеты, а ими были первые лица в русской литературе и публицистике. «Марксистский кружок» составляли три сотрудника, читаемые всеми подписчиками, — Владимир Фриче, Петр Коган и Владимир Шулятиков, великолепно образованные выпускники историко-филологического факультета Московского университета и друзья.
Своими статьями они сознательно приближали революцию. Два из них дожили до 1917 года. Особенно преуспел при советской власти Владимир Фриче, член партии с 1905 года, большевик. После поражения Декабрьского восстания в Москве как лектор МК партии занимался агитацией и пропагандой, разъезжая по городам России, читал лекции в рабочих клубах. В молодости он не последовал за родителями в Германию. До университета, где изучал классическую и западную литературу, с медалью окончил московскую немецкую гимназию при церкви святых Петра и Павла. В «Курьере» обозревал еженедельно литературу Западной Европы, «применяя марксистский метод к искусству», чем и привлек внимание «Искры».
После 1917 года Фриче считался «комиссаром иностранных дел» в правительстве Московского Совета. Ему посчастливилось выжить после мощного взрыва бомбы в 1919 году в Леонтьевском переулке, брошенной в особняк, где шло заседании актива партии и ожидалось присутствие Ленина.
Фриче разрывался на части: возглавлял издательства, институты, входил в президиум Коммунистической академии, назначался главным редактором журналов «Литература и марксизм», «Печать и революция», следил за тем, чтобы искусствоведческие и литературоведческие институты» не сходили с «классовых позиций». По идее Фриче стала выходить «Литературная энциклопедия» с задачей «пересмотреть и заново изучить творчество почти всех писателей русских и западных».
(Изучая в студенческие годы по изданиям 1930-х годов Пушкина, я из предисловия, написанного с «классовых позиций», узнал, что он выражал идеологию «мелкопоместного дворянства».)
В 1929 году на тайных выборах в новые члены Академии наук провалились все три кандидата-коммуниста, включая Фриче. Газеты начали «разоблачать» академиков, обвинять их в «контрреволюционном прошлом», требовать «реорганизовать» академию. При вынужденном повторном голосовании, выломав руки запуганным академикам, трех коммунистов они избрали в действительные члены. Но пожить в этом звании Фриче не пришлось: в том же году он умер.
Критик Петр Коган не претендовал, подобно Фриче, на роль вершителя судеб русской литературы. До революции опубликовал с «марксистских позиций» книги по истории западной, древней и новейшей русской литературе, монографии о Белинском и Чернышевском, Горьком, Чехове. Он литературу искренне любил, боготворил Александра Блока, встречал его на вокзале в последний приезд в Москву в мае 1921 года и в машине председателя исполкома Московского Совета Льва Каменева привез на Арбат, дав кров в своей полноценной квартире, куда не подселили пролетариев из подвалов и бараков.
Пытался Коган помочь больному поэту, ездил с ним в Кремль. Блока осмотрел придворный врач, посчитавший причиной недуга «однообразную пищу», вызвавшую истощение, малокровие, неврастению. Блок читал в кругу семьи и друзей члена Политбюро и председателя исполкома Московского Совета стихи.
То знакомство не помогло, когда в Кремле решался вопрос о срочном выезде Блока для лечения за границу. Политбюро во главе с Лениным отказало в этой милости. Когда же при повторном обсуждении поездку разрешили, было поздно. Поэт умер в мучениях.
Узнав об этом на улице у подъезда дома от знакомого, «сухой Коган ломается пополам, из его рук выпадает сумка для академического пайка, и профессор оседает на руки встречного, как будто рушится карточный домик, и начинает плакать, как ребенок». Свидетелем этой сцены оказался литератор Вадим Шершеневич, автор неопубликованных при советской власти мемуаров «Великолепный очевидец».
Петр Коган возглавил созданную по инициативе наркома просвещения Луначарского Академию художественных наук. В нее вошли Гольденвейзер, Жолтовский, Станиславский, Немирович-Данченко, Малевич, Кандинский, Нейгауз, цвет русской интеллигенции, не покинувшей Россию, в том числе Бердяев, Франк, Флоренский. Что не помешало двух из них посадить на «философский пароход» и выслать из России, а гениального Флоренского помучить в лагерях и расстрелять в 1937 году.
Академия художественных наук, основанная в здании бывшей гимназии Поливанова на Пречистенке, закрылась в 1930 году после отставки наркома, а спустя два года ее бывший президент умер.
Самым радикальным из трех марксистов в «Курьере» считался Владимир Шулятиков, сын народовольца. Ему, полиглоту, знавшему 26 языков и переводившему литературу с 16 языков, не разрешили преподавать в университете за политическую неблагонадежность. Он стал известен как переводчик и автор литературно-критических статей в «Русских ведомостях» и «Курьере», в этой газете он служил ответственным секретарем. Гиляровский, очевидно, не знал, что у Шулятикова, члена РСДРП с 1895 года, ставшего большевиком, была партийная кличка Донат. По следам отца пошли трое детей: Владимир и сестры — Анна и Ольга. За организацию подпольной типографии им грозил арест, они скрывались от полиции. После чего пути их разошлись.
Анну за неудавшееся покушение на министра юстиции России Щегловитова в числе семи членов «Летучего отряда» эсеров-социалистов-революционеров приговорили к смертной казни и повесили. Анна организовала это покушение. (Расстреляли бывшего министра большевики после покушения на Ленина в Петровском парке в 1918 году.) В Москве Анна окончила 4-ю женскую гимназию с серебряной медалью, а в Петербурге — Высшие женские (Бестужевские) курсы. После пятилетней ссылки в Восточной Сибири, где вышла замуж, родила двух дочерей, жила в имении родственника под надзором полиции. Но, бросив детей, нелегально приехала в Петербург и отдалась террору. Готовила покушения на начальника петербургской тюрьмы полковника Иванова, прокурора Главного военного суда генерала Павлова, начальника Главного тюремного управления Максимовского, подавителя московского восстания на Красной Пресне генерала Мина.
Анна послужила прототипом одной из героинь посвященного Льву Толстому «Рассказа о семи повешенных» Леонида Андреева.
Став большевиком, Владимир Шулятиков избирался членом МК и Московского областного бюро РСДРП, от него участвовал в партийном совещании в Париже под руководством Ленина и после возвращения оказался под арестом. Шулятиков создавал газеты партии под разными названиями: «Борьба», «Рабочее знамя», «Пролетарий». До октября 1917 года не дожил, умер за пять лет до революции от язвы желудка после операции.
В «Курьере» Леонид Андреев публиковал отчеты из зала суда — и здесь же вышел его судьбоносный рассказ «Бергамот и Гераська», с которым он вошел в русскую литературу, став известным писателем. На глазах Гиляровского произошел такой эпизод.
За ненаписанный рассказ Андреев запросил у обратившегося к нему издателя Ивана Сытина 10 копеек за строку и 15 рублей аванса. На следующий день вышел журнал «Русское богатство» с хвалебной рецензией на него. Явившемуся на другой день с авансом сотруднику издателя Андреев показал книжку журнала и решение изменил:
— Сегодня условия другие: 25 копеек строчка и 50 рублей аванса…
На страницах «Курьера» впервые появились под рассказами подписи Бориса Зайцева, Гусева-Оренбургского (оба эмигрировали из России), Георгия Чулкова, Евгения Гославского — в свое время известных литераторов.
С сентября 1896 года под газетой стояла подпись «редактора-издателя Я.А.Фейгина», сына антрепренера, по словам Гиляровского, «очень симпатичного и милого человека». И сына его вспоминал с симпатией: «Это был небольшой хромой человечек, одевавшийся по последней моде, сверкающий кольцами и драгоценными камнями на пальцах. Он занимал какую-то видную должность в страховом обществе «Якорь». Его знала вся веселящаяся Москва, на всех обедах он обязательно говорил речи с либеральным уклоном, вращался в кругу богатых москвичей… и неукоснительно бывал ежедневно на бирже, а после биржи завтракал то в «Славянском базаре», то в «Эрмитаже» в кругу московской иностранной колонии».
От «редактора-издателя» шли деньги в газету, он вращался в коммерческом мире, и его знакомые-миллионеры охотно платили за рекламу и заказные статьи сотни рублей, то есть делали то, чем занимаются многие издатели сегодня, живущие за счет таких поступлений в кассу редакций. Платил не скупясь, числясь издателем, некий купец А.Г.Алексеев, которого в редакции сотрудники редко видели; появлялся он порой на «редакционных собеседованиях, происходивших в ресторанах «Эрмитаж» или «Континенталь», а также в «России» в Петровских линиях, которая помещалась рядом с редакцией». Эти «собеседования» — прообраз современных корпоративов в лучших ресторанах Москвы.
Руководивший отделом политики Виктор Гольцев привлек в газету опытных журналистов, ученых и молодых авторов. Этот публицист, критик, историк, правовед и философ среди сотрудников «Курьера» выглядел стариком, ему было около 50 лет. В истории общественной мысли и литературы его имя связано с лучшим ежемесячным журналом «Русская мысль», где печатались часто Чехов, его друг, и другие писатели, ставшие классиками.
Журнала, неофициальным редактором которого Гольцев являлся десять лет, ему не хватало, и он еженедельно вел «Литературное обозрение» в «Курьере», выходившем каждый день. Журналистикой пришлось заняться вынужденно — ему хотелось быть после окончания юридического факультета Московского университета ученым. Выпускника оставили на кафедре финансового права, чтобы подготовить к профессорскому званию. Два года Гольцев собирал в Париже, Гейдельберге, Вене и Лейпциге материалы будущей диссертации. Себя называл «русским конституционалистом», полагая, что Конституция даст рабочим право объединяться и «идти вперед при свете науки».
Не призывал Гольцев к восстанию, но в доносе его обвинили в революционной пропаганде. Диссертацию «Государственное хозяйство во Франции XVII века» в родном университете ему удалось защитить, доцентом его избрали. Но тайный циркуляр министерства из Петербурга предписывал не давать ему места «нигде в империи, ни в каком учебном заведении». Пришлось уйти в отставку. Карьера ученого не состоялась. Приват-доцентом Московского университета с опозданием на 27 лет избрали после революции 1905 года. Но вскоре Виктора Гольцева не стало.
В «Курьере» на Петровском бульваре, 8, выступали самые известные писатели России. Гиляровский назвал фамилии 12 литераторов, среди которых блистали имена прозаиков Ивана Бунина, Мамина-Сибиряка, Станюковича, поэтов Бальмонта, Брюсова, которые сегодня не забыты и переиздаются, а также «многих других».
Редакция «Курьера», как писал Гиляровский, «работала дружно и весело». Но смеяться ей оставалось недолго. Близилась первая русская революция 1905 года. Максим Горький попытался опубликовать в газете «Песню о Буревестнике», стихи в прозе, которые мне в школе пришлось заучивать наизусть. Песня начиналась не забытыми мной словами:
«Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет Буревестник, черной молнии подобный…»
А заканчивалась — призывом:
«Пусть сильнее грянет буря!..»
Запретили «Курьер» не за «Песню о Буревестнике». Но об этом далее.
