Погасли огни латышского популярного театра в доме на углу бульвара с Большой Дмитровкой. Сгинули актеры, закрылись латышский клуб, библиотека. Не стало постоянной публики, приходившей и на спектакли, и на встречи с однополчанами поговорить на родном языке. Им было что вспомнить. Ведь если бы не латышские стрелки (а летом 1918 года под Москвой в военных лагерях, когда вспыхнул мятеж левых эсеров, насчитывалось 80 тысяч хорошо вооруженных умелых бойцов), не удержаться бы у власти правительству Ленина.
Исчезло много постоянных жителей бульвара в 1937—1938 году. Из каждого дома увезли на Лубянку где двоих соседей, а где 14, как это случилось в стоящем во дворе на заднем плане доме 13А, заселенном работниками наркоматов, как называли тогда министерства. Наконец, закрыли занимавший на площади комплекс зданий бывшей женской гимназии Университет трудящихся Востока имени И.В. Сталина. Разъехались сотни китайских, вьетнамских, корейских студентов, изучавших военное дело, язык, историю и географию стран, где им предстояло бороться за власть. Разъехались студенты из советских республик Средней Азии. Пришлось искать новое прибежище преподавателям, востоковедам, таким, как руководительница сектора университета Софья Мельман. В год закрытия университета она защитила диссертацию доктора экономических наук, слыла знатоком экономики Индии и влияния английского капитала в этой стране. Слушала лекции востоковедов Руфь Боннэр. О ней мы знаем из воспоминаний Андрея Дмитриевича Сахарова, потому, что эта женщина стала тещей трижды Героя Социалистического Труда, лауреата Сталинской и Ленинской премий, «отца водородной бомбы».
После женитьбы у 49-летнего вдовца Сахарова и 47-летней в разводе Елены Боннэр «началась жизнь, — по его словам, — каждый год которой, как мы говорили между собой, надо зачитывать за три». К тому времени Сахарова отлучили от секретной работы, и он числился сотрудником физического института — ФИАНа. Жена повезла мужа на Тверскую, в так называемый Коминтерновский дом, бывшую гостиницу «Люкс» (потом «Центральную», с коридорной системой), где жили остатки семей сотрудников разгромленного Коминтерна, в том числе Руфь Григорьевна Боннэр, вдова бывшего первого секретаря ЦК партии Армении, отсидевшая много лет за одно родство с ним.
Знакомство с тещей состоялось на кухне дома. Руфь Григорьевна по случаю прихода зятя поставила пластинку с концертом Альбинони (венецианский композитор и скрипач XVII—XVIII вв. — Л.К.) По словам растроганного Андрея Дмитриевича: «Великая музыка, глубокое внутреннее потрясение, которое я переживал, — все это слилось вместе, и я заплакал. Может, это был один из самых счастливых моментов в моей жизни». Сахаров запомнил и другой особый день своей жизни: «24 августа 1971 года — мы с Люсей». Так началась семейная жизнь пожилых людей, вписавших свои имена в историю.
Руфь, судя по словам Сахарова, училась в Университете трудящихся Востока. Биография тещи заинтересовала зятя. По его описанию, она родилась в 1900 году в семье сибирских евреев, жизненный стиль которых сильно отличался от традиционного представления о евреях, живших в европейской части России, в особенности в черте оседлости, характеризуясь большей уверенностью в себе, обостренным чувством собственного достоинства и жизнестойкостью. Руфь — совсем юная — участвовала в Гражданской войне на Дальнем Востоке, работала в Средней Азии, в Ленинграде, в Москве на партийной работе. Ее дочь Елена родилась в 1923 году.
Муж Руфи Григорьевны — Геворк Алиханов — провозгласил советскую власть с балкона в Ереване перед собравшейся толпой и частями Красной Армии. Тогда же послал вошедшую в историю телеграмму об установлении советской власти: «Вождям мирового пролетариата — Ленину, Троцкому, Зиновьеву». Ее подписал как первый секретарь ЦК КП(б) Армении…. Для Сталина прошлая заслуга не имела никакого значения. Алиханова арестовали в рабочем кабинете Коминтерна и вскоре расстреляли. Руфь Григорьевна не признала обвинений, предъявленных мужу, получила 8 лет каторги в Казахстане, восемь лет после нее провела в ссылке.
Как пишет Андрей Дмитриевич: «После реабилитации ее восстановили в КПСС, дали двухкомнатную квартиру в Москве (ту самую, в которую я пришел как муж ее дочери и жил вплоть до высылки)». Квартира самого академика находилась в большом монументальном доме на Земляном Валу, 48Б, где установлена мемориальная доска.
Его жену все звали Люсей, но когда она получала паспорт, назвалась Еленой — как тургеневская девушка Елена Инсарова. Ушла добровольно на фронт, выносила с поля боя раненых, дважды попадала под огонь. Второй раз контуженную Елену откопали из-под завала проходившие мимо моряки. Когда в КГБ несколько часов допрашивали дряхлого старика, бывшего начальника санитарного поезда, где служила во время войны Люся, то слышали от него одно и то же: «Мы все ее очень любили».
Лейтенанту медицинской службы после демобилизации врачи предсказывали слепоту. Она изучила азбуку Брайля. Инвалиду запретили иметь детей, учиться, работать. Но ей удалось поступить в медицинский институт. Когда на собраниях требовали расправиться с «врачами-убийцами в белых халатах», и эта участь грозила любимому профессору Василию Васильевичу Закусову, Люся поднялась и сказала студентам: «Ребята, вы что все с ума посходили, требуя покарать Василия Васильевича?!» Она получила диплом врача. Вышла замуж, родила сына и дочь. Побывала в командировках в Ираке, Польше, Франции, где жили ее родственники. Но самыми близкими людьми с годами для нее стали те, кто отважился бороться с неправедной властью и подвергался гонениям.
Процитирую еще один эпизод из мемуаров Сахарова: «У Люси дома — Эдуард Кузнецов. «Эдик, ты что-нибудь скрываешь от меня?» — «Не спрашивай, я не могу тебе ничего сказать, и мне очень не хочется тебя обманывать». Она не настаивала (потом горько жалела)». Эдик задумал тогда захватить самолет и улететь с друзьями за границу…
Я писал об Эдуарде Кузнецове в «МК» как о герое. Его отец погиб на фронте; первый раз студент философского факультета Московского университета семь лет провел в ИТЛ особого назначения за самиздат. В 31 год, после попытки захвата самолета, чтобы улететь из СССР, приговаривался к смертной казни, замененной 15 годами. Из них 6 лет не досидел: пятерых осужденных по «самолетному делу» обменяли на заключенных в США трех советских разведчиков.
Как рассказал мне на днях по телефону Эдуард Кузнецов, когда в США президентом избрали Рейгана, то у него и руководителей СССР возникло обоюдное желание смягчить обострившиеся отношения. Родилась идея обмена…
В Израиле Кузнецов редактировал популярные русскоязычные газеты «Время» и «Вести», альманах «Нота Бене». Он автор книг. Живет в пригороде Иерусалима в своем доме, где я брал интервью для «МК». У него считают за честь побывать известные политики.
В предыдущем «хождении» я упомянул о Федоре Ивановиче Ширяеве, начальнике регулирования и управления движением Управления милиции г. Москвы, ставшего жильцом Страстного бульвара, 2. В квартире 76 ему предоставили одну комнату под номером 7. В том же доме 2 получил квартиру начальник Московского уголовного розыска Виктор Петрович Овчинников. То была должность видная, но незавидная. МУР, как называют поныне эту тайную организацию, не Московское управление рыбоохраны. За убийства и бандитизм в столице, грабежи сберкасс, за похождения банд спрос был с начальника МУРа.
С октября 1918-го по 2012 год в МУРе перебывали 26 начальников; одни удерживались на этой высоте несколько месяцев, другие — год-два. Овчинников Виктор Петрович занимал кабинет начальника пять лет.
Прославило его раскрытое им и его группой «Мелекесское дело». Оно послужило основанием для награждения начальника МУРа орденом Красной Звезды и сюжета детективной истории, описанной Львом Шейниным. Кроме занимаемой должности начальника следственного отдела прокуратуры СССР он занимался публикацией детективных историй.
Имя этого литератора свыше полувека как прокаженного избегают литературные и исторические энциклопедии. О «Семене Шейнине, операторе» — есть заметка в энциклопедии «Кино» 1989 года. В ней 640 страниц. О Льве Шейнине — ни слова, будто не он получил Сталинскую премию за сценарий фильма «Встреча на Эльбе», не он сочинил сценарий «Поединка» и других популярных в свое время картин, будто не его «Записки следователя» неоднократно переиздавались и читались миллионами.
В Москву Лев приехал после революции из местечка Витебской губернии с мечтой стать писателем, учился в Литературно-художественном институте, основанном Валерием Брюсовым, где подружился с Юрием Домбровским, будущим автором известного романа «Факультет ненужных вещей», и послужил ему прообразом прокурора Штерна, о котором сейчас скажу. После Литинститута Шейнин учился на юридическом факультете Московского университета и служил в прокуратуре РСФСР. Уголовная практика давала ему поразительные сюжеты в Москве и Ленинграде, где он работал четыре года, откуда с повышением вернулся в столицу следователем по особо важным делам прокуратуры СССР. Лев Шейнин мог распутать во благо невинного самую запутанную нить следствия и мог скрутить из нее смертную петлю, если того требовало от него руководство.
Юрий Домбровский воспроизвел в романе речи Шейнина-Штерна, который в годы «большого террора» охлаждал пыл местных следователей, тащивших на расправу без суда и следствия в зловещее ОСО — Особое совещание — невинных людей: «Будьте щепетильны, будьте крайне щепетильны в отношении ОСО, — заклинал на общем собрании наркомата в Казахстане Роман Львович Штерн — высокий гость из Москвы… — А вот, например, такой случай: арестовывается какой-нибудь любитель политических бесед и анекдотов. Скажем, бухгалтер Иван Иванович Иванов. А вместе с ним заодно Марья, Дарья и тетка Агафья — и вот вся эта компания пропадает без суда и приговора. Что это за совещание? Почему оно Особое? Где оно? Зачем оно, если есть суды? Тут — председательствующий, заседатель, защитник, прокурор. Свидетель уличает, защитник защищает, прокурор обвиняет, судья осуждает. Обвинили, осудили, усадили в «воронок» и покатили! Подавайте кассации! Адрес такой-то! Срок для обжалования такой-то! Все ясно, зримо, просто. К сожалению, далеко-далеко не всегда бывает так. Товарищи, берегите ОСО! Это острейшее орудие борьбы за идейную чистоту и сплоченность нашего общества. Будьте гуманны и справедливы».
Не каждый мог решиться на такие призывы, рискуя доносом в Москву.
После гибели Кирова Шейнин допрашивал убийцу. Сталин, по-видимому, остался доволен его расследованием и поручил с Генеральным прокурором СССР Вышинским по сфабрикованному делу «о Московском центре» приговорить к смертной казни друзей Ленина — Каменева и Зиновьева, управлявших Москвой и Ленинградом. Шейнин выступал обвинителем от СССР на Нюрнбергском процессе. Курировал известных психологов МГУ, создававших задолго до американцев прибор, ныне известный как «детектор лжи».
Жизнь Льва Шейнина похожа на качели. За высокими взлетами, наградами (а ему вручали в Кремле ордена Ленина и Трудового Красного Знамени) следовали глубокие падения. Дважды его жизнь висела на волоске. Вместо кабинета следователя по особо важным делам попадал в камеру, откуда редко кто выходил живым. Когда Сталин решил бороться с «космополитами», «убийцами в белых халатах», Шейнин сидел как «организатор антисоветской группы еврейских буржуазных националистов» в одной камере с арестованным министром госбезопасности СССР, генерал-полковником, начальником военной контрразведки Красной Армии «СМЕРШ», успешно противостоявшей в годы войны германской разведке, Виктором Семеновичем Абакумовым.
По указанию Сталина, в чем Абакумов признался после ареста, он поручил двум генералам и нескольким офицерам тайно в Минске убить председателя Еврейского антифашистского комитета народного артиста СССР Михоэлса и его друга. Но даже в тюрьме в объяснительной записке генерал-полковник утверждал, что их «заманили под благовидным предлогом на загородную дачу и там наехали на обоих колесами грузовика». До того как стать соседом генерал-полковника, Шейнин по долгу службы провел тщательное расследование убийства Михоэлса и установил: обреченных на смерть просто-напросто застрелили.
Генерала казнили в конце 1954 года. Шейнин вышел тогда на свободу, но больше испытывать судьбу не стал. Писал книги, сценарии, руководил «Мосфильмом», о чем в 2012 году поведала Московская энциклопедия.
Его первая книга «Записки следователя» вышла в 1938 году. В ней и рассказал он о начальнике МУРа, слывшем грозой уголовного мира. Овчинников ликвидировал банды, наводившие ужас на москвичей, лично «задержал особо опасного преступника Шрага, орудовавшего под несколькими фамилиями и выдававшего себя за сотрудника ОГПУ с Дальнего Востока».
Начальнику МУРа и его группе довольно быстро удалось выполнить задание правительства и найти в Мелекессе убийц, ограбивших и зарезавших учительницу. Никто бы не командировал из Москвы бригаду самых лучших, как сейчас говорят, сыскарей, если бы эта учительница не избиралась депутатом Верховного Совета СССР и не состояла членом комиссии, редактировавшей текст Конституции СССР, получившей название Сталинской. Дело из уголовного предстало, неожиданно для убийц и грабителей, политическим.
Учительница по железной дороге вернулась ночью в Мелекесс с «актива» в областном центре, шла от станции с чемоданом, где лежали купленные пластинки и детские вещи, недоступные в магазинах ее городка. Чемодан стал легкой добычей грабителей, зарезавших несчастную женщину.
Овчинников смог довольно быстро в разваленном до предела местном уголовном розыске в груде дел найти анонимный донос с фамилиями убийц. На эту записку местные милиционеры не обратили внимания…
О раскрытом преступлении доложили товарищу Сталину. Начальнику МУРа в Кремле вручили орден, его сотрудники получили повышения. Казалось бы, все замечательно. Но служба начальника МУРа завершилась на 40-м году жизни, в 1938 году. Погиб и его сосед — начальник отдела регулирования и управления движением…
Известно, сколько тысяч чекистов «почистил» нарком НКВД Ежов. Нарком обороны СССР Ворошилов докладывал, что из РККА в 1937—1938 году «вычищено» более 40 000 человек. Некоторых заключенных, ставших маршалами, Рокоссовского, Мерецкова и других генералов, выпустили из лагерей. Но это исключения, и они, как и «правила», установленные Сталиным и его соратниками, опровергают измышления «известного историка» Юрия Жукова, не признающего явный геноцид.
Сколько погибло в те годы милиционеров — я без углубленного изучения не смог установить.
