Ни одного капитального ремонта за 87 лет. Неудивительно, что сейчас шедевр конструктивизма напоминает скорее разрушенную крепость: разбитые окна, обвалившаяся штукатурка… И вот он, кажется, дождался своей реставрации. Работы будут вестись по проекту внука создателя дома — архитектора Алексея Гинзбурга.
Можно сказать, что разрушаться он начал ровно тогда, когда в него вселились первые жильцы. Люди просто не умели в нем жить: строили перегородки, меняли полы и окна, здание обросло какими-то гаражами и пристройками…
Сейчас бы его назвали «умным домом»: в нем нет высоких технологий, но все выполняло свою определенную функцию, а оптимизация (в хорошем смысле слова) переплеталась с идеологией. Реставрация сейчас — это попытка вернуться в прошлое, начать с чистого листа, восстановить дом таким, каким он был в 1930 году, когда принял первых жильцов.
Сделать это лет двадцать назад мешало так называемое лоскутное одеяло собственников. Некогда жильцы успели выкупить свои квартиры, а первый этаж дома и пятый — коммунального корпуса принадлежали правительству Москвы. Каждый «плясал» как хотел. В коммунальном корпусе появились перегородки, в жилом здании — внешние трубы. Здание, созданное для комфорта, приносило одни проблемы и городу, и жильцам.
По словам внука архитектора дома и автора проекта реставрации Алексея Гинзбурга, до последних двух лет ничего конструктивного со зданием не происходило — велись одни разговоры.
— Там проводились незаконные ремонтные работы, говорили о пристройке гаражей, выносили оригинальные элементы здания… Я лет пять там не появлялся.
В 2015 году у дома появился новый владелец, который объединил здание, выкупив все помещения, в том числе те, которые принадлежали городу. Речь о первом этаже и верхнем уровне коммунального корпуса, которые, кстати, будут демонтированы. Фактически они выкупали площади под снос. Зато получили официальное разрешение на реставрацию здания.
«Куб света» и головоломка для инженеров
В советские годы квартиры «уплотнили» (причем уже в 1930-х); в 1986–1987 годах были первые отселения; в 1990-е квартиры приватизировали. Кто-то продал, кто-то сдал… Последние годы в доме стригли собак и лечили людей, занимались фитнесом и практиковали йогу. Музыканты, блогеры, художники…
Планировка каждой из квартир не случайна. Ячейка типа К — большая, светлая, двухэтажная, с огромным «кубом воздуха» и потолком первого этажа под пять метров. По мнению Гинзбурга, квартиры, которые до революции были в доходных домах, — пяти-семикомнатные, а-ля жилье профессора Преображенского, — не очень эффективны: завышенная площадь ванной, завышенная высота потолков в тех же ваннах и туалетах… В итоге в этой ячейке в спальнях потолки по 2,2 метра — люди там в основном находятся в горизонтальном положении. А в гостиной — как раз под пять метров. Как говорил живший в доме Наркомфина журналист Антон Носик, такие большие гостиные нужны для социализации, а в спальне человеку комфортнее в маленьком пространстве. Общий свет и воздух предполагали, что перегородок в ячейке не будет. Но архитектор предполагает, а страна располагает. В итоге квартиры «уплотняли», и разные семьи старались отгородиться друг от друга.
— Когда потом в здании стали арендовать офисы, то в кухнях они делали подсобки, — рассказывает гид Андрей Тутушкин.
Какие-то перемены диктовало время. Деревянные рамы, износившиеся, вероятно, со временем, заменили на пластиковые. Для аутентичности теперь их снова заменят на деревянные. И сделают опять раздвигающимися, а не распашными: последние занимают больше места.
В 1930-х годах в квартирах была запланирована встроенная кухонная мебель. Выглядело это как большой шкаф с дверцей-гармошкой. Открываешь — внутри плита, шкафчики, мойка, а под ней — мусорное ведро. Предполагалось, что холостяк, например, который не готовит, мог закрыть дверцу и скрыть кухню от посторонних глаз. Но, увы, советская промышленность была еще не в состоянии производить такую мебель. Алексей Гинзбург вспоминает, что, когда он приходил в дом Наркомфина в детстве, в большинстве квартир в ячейках типа F стояли просто газовые плиты. «Я бы очень хотел сделать такие вот «спрятанные» кухни с той самой гармошкой», — говорит архитектор.
Выходим в коридор. Длинные ленточные пролеты на старых фотографиях — как из постапокалиптического будущего: облупившаяся ржавая стена, разбитые стекла… Косметический ремонт владельцы здания, конечно, сделали, но облик его оказался сильно искажен.
По изначальной задумке, в коридоре второго этажа напротив каждой квартирной двери была дверь на балкон. Сам балкон общий, но вся территория неявно поделена колоннами.
— Задумка простая: выходишь из своей квартиры на свой балкончик, видишь соседа, разговорился — социализировался… — объясняет Тутушкин.
В какой-то момент вместо дверей возникла глухая стена — остался только один проход на длинный балкон.
Одна из особенностей дома Наркомфина — инженерные коммуникации. Они в прямом смысле проходят сквозь стены. В блоках есть полости — во-первых, для экономии материала, а во-вторых, как раз для прокладывания труб. Можно спрятать водопровод или канализацию, к примеру. Так, между третьим и четвертым этажами вмонтировали горизонтальные участки. Часть «ножек» первого этажа была толще остальных — именно в них проходили канализация и водопровод.
Экономично и красиво. Но есть сложность. Авторы проекта предполагали, что трубы будут когда-нибудь ремонтироваться. Для этого нужно разобрать часть угловых блоков, вытащить все коммуникации, вложить новые и заново заложить блоки. Даже звучит муторно, поэтому, когда дело дошло до ремонта, современные жильцы не стали заморачиваться. В коридорах просто появились полипропиленовые трубы, которые выходят из одной стены и входят потом в другую. Получается, что сейчас часть труб — внешние. Но, по словам автора проекта, коммуникации в большинстве своем надо менять. Сделать это современными методами не получится — нельзя просто поставить новые стояки, как в наших домах: они в таком случае пройдут через центр квартиры.
— Сейчас это сделают так, как было задумано, — объясняет Тутушкин. — В полости блоков положат новые современные трубы, которые смогут прослужить десятилетия.
Дом снова встанет на «ножки»
Подходишь к дому со стороны Садового кольца — тебя встречает страшный желтый фасад: балкончики с облупившейся и отвалившейся штукатуркой, грязные стены с кирпичом, хотя кирпич даже изначально не использовали…
Визитная карточка дома — так называемые «ножки», на которых он стоит. Гинзбург считал, что жить на первом этаже некомфортно: сыро, темно, прохожие заглядывают в окна… От привычного нам первого этажа оставались подъезд с квартирой привратника и «ножки», или колонны, под которыми можно было проходить. Они были черного цвета и сливались с садом Шаляпина, который окружал дом. Белый фасад поэтично парил над землей.
Но в советские годы под лозунгом «уплотнения» — столько места пропадает! — построили первый этаж. Да и фасад, изначально белоснежный, стал желтым, или «цвета московского ЖКХ», как говорят урбанисты. Чтобы вернуть зданию первоначальный вид, первый этаж разберут, «освободят» заключенные в нем колонны и вернут родной цвет.
По словам архитектора, само здание не было абсолютно белым, как привыкли изображать творения в стиле конструктивизма. Архитектор говорит, что они вернут дому его первоначальный цвет. Витраж коммунального корпуса тоже предстанет в неожиданном виде — не темным, как все считали, а светлым, почти белым снаружи и внутри.
Кстати, разрушился фасад тоже не просто так. Случайным прохожим бросаются в глаза «грядки» под окнами. И нет, это не для заботы об экологии или успокоения нервов жильцов.
— Цветочницы, или «грядки», были нужны, чтобы защитить фасад, — рассказывает Андрей Тутушкин. — Это что-то вроде дренажа. Когда шел дождь, вода не текла по фасаду, а попадала на эти «грядки».
Но в конце 40-х годов она то ли кому-то из начальников сильно капала, то ли просто решили заделать все дренажи. Долгие десятилетия вода стекала по фасаду. Случилось как раз то, чего Гинзбург пытался избежать: стены дома постепенно разрушались. Именно из-за воды, а не по вине камышита — теплоизоляционного материала, предтечи каменной ваты, который был только на торцевых балках. Так что нет, дом не из него построен.
А построен он из блоков двух типов. Одни — блоки Прохорова — использовались для внутренних стен и имели две пустоты. Именно в них и прокладывались коммуникации. Вторые — блоки типа «крестьянин» — использовались для наружных стен. Сейчас в некоторых местах они выглядят весьма плачевно. Где-то достаточно будет их отреставрировать, где-то — переложить.
— На южной, восточной и северной стенах есть фрагменты фасада, где нужен ремонт, — рассказал архитектор. — Мы сделаем копии исторических блоков и восстановим кладку. Пеноблоки или пустотелый кирпич использовать нельзя, причем даже не из реставрационных соображений, а чисто технически.
…Рабочие разбирают надстроенный пятый этаж коммунального корпуса, идут подготовительные работы.
Мы стоим рядом с лифтом, которого в изначальном проекте не было. Он внешний, выступает на западном фасаде, покрашенный такой же убогой «цыплячьей» краской. Все большие начальники, жившие в доме, не надрывались и поднимались в свои квартиры сами. Но все равны, а кто-то равнее. Поэтому сделали выпирающую пристройку.
— Сейчас лифт, объективно говоря, нужен, — говорит Тутушкин. — И сделают его с умом. Там, где он пристроен, есть квадратная труба, ведущая от котельной наверх. И лифт замаскируют под нее.
Чтобы дом Наркомфина снова «встал на ноги», нужно решить сложную проблему — убрать воду. Дело в том, что здание стоит в низине. Во время ливней к первому этажу стекаются потоки воды с соседней парковки и от торгового центра. Уже готов проект, генплан, все согласовано даже с американским посольством, которое находится за домом. Отводить воду будут в коллектор ливневой канализации, а некоторые сети, возможно, придется опускать еще ниже.
«Музей обоев» превратится в ресторан
Сильнее всего пострадал коммунальный корпус. Настолько, что практически неузнаваем внутри. По проекту в нем было два больших светлых этажа, внутри которых — еще по антресольному этажу. В верхнем располагались столовая и общая кухня, в нижнем — спортивный зал, а позже уже — детский сад. Но жителям было удобнее есть в квартирах, поэтому блок уже в конце 30-х перестал работать. Дальше — больше. Через десять лет там появились конторы, типография разместила отдел кадров, бухгалтерию. Появились перегородки, надстроили пятый этаж.
…Сейчас это — «музей обоев». В маленьких каморках на полу — грязь и мусор, обои отваливаются, обнажая старые пожелтевшие слои. Оклеенные колонны смотрятся нелепо. Разные плитки в разных комнатах — как разные эпохи. На маленьком окошке (наверное, для выдачи денег) стоят чьи-то чашки… От старого витража осталось одно название.
Снаружи корпус уже окутан лесами, оттого кажется еще более разрушенным. Что с ним будет? Фактически и он вернется к своим истокам. Пока по планам там должен открыться ресторан. А знаменитый витраж попытаются восстановить, освободить от решеток.
…Сейчас для дома Наркомфина удивительное время: каждый день его облик необратимо меняется. Как будто кто-то перематывает назад кинопленку длиной в 87 лет. До конца года должны разобрать поздние пристройки, отреставрируют наружные стены, кровлю и подвалы.
В следующем году из ячеек, коридоров, вестибюлей исчезнут людские следы, их отпечатки неумелой жизни там. Финальную точку поставят в июле 2019 года. В ячейках снова появятся жильцы. Правда, если аренда в разрушенном доме обходилась в 150 тысяч рублей (речь о ячейке К), то цены в обновленном здании точно будут заоблачными. Хотя это было понятно и так. Главное, чтобы новые люди научились жить в этом особенном доме.
