По воспоминаниям жены художника Петра Петровичева Ольги: «Врач по профессии, Петр Андреевич Лезин был большим любителем живописи. Стремясь помочь молодым художникам, начинающим свою деятельность, он покупал и собирал их работы. В его доме устраивались вечера, на которых бывали литераторы, артисты, художники, среди них начинающая талантливая художественная молодежь: Аладжалов, Жуковский, Бялыницкий-Бируля, Петровичев, Туржанский…
Все помянутые художники родились в разных городах и селах Российской империи, все стремились в Москву, чтобы поступить в Училище живописи, ваяния и зодчества, все занимались в мастерских у великих мастеров Саврасова, Левитана, Поленова, Валентина Серова… Все стали замечательными пейзажистами, экспонировались на престижных выставках на родине и за границей.
Доктор Лезин принимал художников в квартире на Сретенском бульваре, на Кавказе, в Ессентуках в построенной им трехэтажной даче «Азау». Она считалась самой комфортабельной и дорогой в городе, где знать избавлялась от излишнего веса.
Соседями доктора Лезина в доме были доктора: Николай Баженов, главный врач Преображенской психиатрической больницы; Самуил Вермель, известный физиотерапевт; Артур Иорадан, дерматовенеролог, и его коллега Альфред Лянц, лечивший от венерических болезней.
Среди них оказался и стоматолог Павел Дауге, чья просторная квартира служила для семейной жизни и для практики зубного врача. К нему в кабинет приходили по предварительной записи по телефону состоятельные пациенты.
Кроме них, называя пароль, являлись без зубной боли большевики, члены партии Ленина, представлявшие исключительный интерес для тайной полиции.
Никто из жильцов великолепного дома не знал, что приветливый и респектабельный сосед доктор Дауге ведет двойную жизнь. Одна явная, под своей латышской фамилией, публикуемой в ежегодной адресно-справочной книге «Вся Москва», протекала у всех на виду. Другая таинственная жизнь происходила под партийной кличкой Пик, служившей псевдонимом. Им Дауге подписывал публикации в партийной прессе.
Вспоминая о делах давно минувших дней, нарком здравоохранения Николай Семашко раскрыл былую тайну революционеров: «Не секрет, что в старое время к зубному врачу Дауге, революционеру и смутьяну, любили обращаться сановные люди».
Другой большевик сказал об этом более пространно: «Когда мы снова были в подполье, тов. С. направил меня в кабинет тов. Дауге. Вхожу в просторную, светлую, хорошо обставленную приемную. Там ждут очереди богатые пациенты, бросают на меня полупрезрительные взгляды. Мой пролетарский вид, видимо, шокирует их. В душу вкрадывается сомнение: не ошибся ли тов. С., направив меня сюда?»
Пауль Дауге, ставший в России Павлом, родился в семье сельского учителя, владевшего просторным домом. В нем устраивались сельские праздники, спектакли. Но, как отец, всю жизнь преподавать в школе сын не хотел. По его признанию: «Меня тянуло к искусству, к математике, к техническим знаниям, но жизнь сложилась не по прирожденным наклонностям. Я был вынужден поступить в учительскую семинарию, где вскоре заболел и через год вернулся домой. Тут я приступил к учительской деятельности, сдав предварительно экзамен частным образом».
Пять лет служил в школе народным учителем. Довольно поздно, в 24 года, уехал учиться в Берлин, где сложилась лучшая школа зубоврачевания. Продолжил занятия в Петербурге. А закончил в Московской зубоврачебной школе и после экзаменов при медицинском факультете Московского университет утвержден в звании зубного врача. Казалось бы, теперь бы жить и жить с молодой женой, стоматологи хорошо зарабатывали в царской России, да и сейчас опытные зубные врачи ни в чем не нуждаются. В 1902 году родился сын, названный Львом. Но год спустя Дауге «немедленно примкнул к большевистскому лагерю», вступил в партию, вошел в круг вождей, встречался за границей с Лениным, выполнял его поручения. Увлекательная партийная жизнь не оставляла времени для сына. Пришлось его отдать в семью друга, профессора Рейснера…
Большевики взяли курс на вооруженное восстание. Ради него в Москве образовалось Северное бюро ЦК во главе с Николаем Бауманом. Он же руководил подпольным МК партии. Его имя не забыто, памятник Бауману установлен на Елоховской площади. Его имя присвоено Высшему техническому училищу, где прощались с убитым. Бывшая Немецкая улица, по которой он мчался в пролетке с красным знаменем, называется Бауманской. Призывал Бауман рабочих захватывать Таганскую тюрьму — «Бастилию русского самодержавия». В пролетку неожиданно вскочил с обрезом металлической трубы стоявший у ворот дома дворник. Поединок Баумана с браунингом и дворника с трубой закончился гибелью Грача, как называли обаятельного революционера за легкость, с которой он пересекал границу. В историю Москвы вошли грандиозные похороны Баумана, за его гробом шли толпы под музыку духовых оркестров.
В Северное бюро ЦК и в МК партии входили фигуры исторические, такие как Землячка, будущий заместитель Сталина в правительстве СССР; Шанцер, он же Марат, руководитель Декабрьского вооруженного восстания 1905 года; Скворцов-Степанов, переводчик на русский язык «Капитала» Карла Маркса, редактор газеты правительства «Известия»; Рожков, ставший товарищем министра почт и телеграфов Временного правительства; Воровский, полпред РСФСР в Италии и публицист, убитый белогвардейцем, памятник ему установлен на Кузнецком мосту; Ногин, первый председатель Московского совета. Под его руководством большевики установили власть Советов, именем Ногина назывались площадь и станция метро в Китай-городе, где сохранился его бюст.
Квартира Дауге служила до и после революции 1905 года местом заседаний Северного бюро, МК партии и Литературно-лекторской группы, легально агитировавшей за свержение самодержавия. Она возникла после манифеста Николая II о свободе печати, собраний и союзов. Группа издавала газету «Борьба», разрешенную МВД и после 9 номеров закрытую им же за призыв к восстанию.
В квартире зубного врача хранились деньги партии, добытые легальным и криминальным путем.
Где все это происходило? По справке адресолога Дмитрия Бондаренко, в квартире 126 дома страхового общества «Россия» на Сретенском бульваре, 6.
«Заседания Лекторской группы происходили чаще всего на моей квартире, удобно расположенной и не бросавшейся в глаза ввиду моей обширной практики, привлекавшей много народа, — писал Павел Дауге. — Для вящей демонстративности заседания происходили за накрытым столом, с закусками, пивом и вином — праздновались для видимости именины, иногда ежедневно. Весьма благоприятным моментом явилось то обстоятельство, что местный швейцар, обязанный по долгу службы доносить о всяких сборищах, но подкупленный моим к нему товарищеским отношением и богатыми чаевыми от моих «знатных» и весьма многочисленных пациентов, меня не выдавал, несмотря на то что он (как сам впоследствии признался) был не раз вызываем в охранку, где ему предъявлялись фотографические карточки лиц, ко мне ходивших.
Помимо собраний Лекторской группы у меня весьма часто происходили и другие конспиративные заседания и явки. Бывало не раз, что в моей зубоврачебной приемной сидела дюжина пациентов, а в соседней комнате заседали члены Московского комитета (МК) и обсуждали тоже «зубодробительные» вопросы, но иного порядка. Приезжали к нам и представители из других городов, а также члены ЦК… На одном из собраний присутствовал, говорят, инкогнито и Владимир Ильич».
А что касается Павла Георгиевича, то он вписал свое имя не только в политике. По рекомендации Ленина вошел в коллегию Наркомата здравоохранения РСФСР, где прослужил десять лет. За это время произвел переворот в зубоврачевании. Его признали наукой, а не ремеслом, начали впервые в мире изучать наравне с другими врачебными специальностями в медицинских институтах. По инициативе Дауге создан институт стоматологии и одонтологии. Благодаря ему стала «обязательной санация полости рта детей школьного возраста». Меня и всех первоклассников в 1940 году подняли с парты и отправили к школьному зубному врачу. За одно это замечательный врач, как мало кто умевший лечить зубы без боли, достоин памяти.
В 1929 году Дауге избрали членом Международной зубоврачебной академии в Вашингтоне. Спустя два года избрали почетным членом Венского зубоврачебного общества. И его же в 1934 году убрали с дороги, когда начались гонения на старых большевиков. Дальше — больше. Сына Льва, командира подводной лодки, взявшего фамилию и отчество воспитавшего его профессора Рейснера, в 1937 году арестовали. За два года до ареста за героический поход под льдами Баренцева моря его наградили орденом Ленина. И присудили 15 лет лагерей, где он вскоре погиб.
Имя Павла Дауге попало под номером 34 в список с резолюцией «За», подписанный 29 сентября 1938 года Сталиным и членами Политбюро. Он оказался в числе «лиц, подлежащих суду Военной коллегии Верховного суда СССР по 1-й категории». По ней приговаривали к расстрелу. До суда дело не дошло после расправы над самим наркомом НКВД Ежовым, представлявшим на подпись Сталину чудовищные списки. Его самого расстреляли.
Павлу Дауге партия, ради которой он пожертвовал сыном, дала умереть на родине, в Риге, спустя год после Победы.
■ ■ ■
Судьба еще одного врача Феодосия Бородулина, историка медицины, члена партии с 1919 года, во многом напоминает судьбу члена партии с 1903 года Павла Дауге. И это сын сельского учителя. После гимназии в Витебске — два года студент медицинского факультета Московского университета. Потом устанавливает советскую власть, начальствует в Витебском революционном комитете, выполняет задание Ленина — присылает дрова замерзавшей Москве. Служит фельдшером в детском приюте, политруком в Красной Армии. В Москву вернулся делегатом IХ съезда партии. Из Кремля с другими делегатами попал под огонь на льду Финского залива. За подавление Кронштадтского мятежа матросов награжден часами с надписью: «Честному воину Красной Армии от Петроградского Совета рабочих и красноармейских депутатов».
Завершив высшее образование, с дипломом врача поступил в Институт красной профессуры на естественное отделение. Учился так хорошо, что его отправляют за казенный счет стажироваться в Германию. С такой кристальной чистоты биографией доктора Бородулина назначают заведовать терапевтическим отделением Кремлевской больницы, где лечится элита партии. Дают квартиру в доме страхового общества «Россия». Но «в год великого перелома», когда расправлялись с противниками Сталина, его бывшими соратниками, получает Бородулин строгий партийный выговор «за непроявление политической линии во время чистки профессуры в 1929 году».
С него снимают выговор и отправляют в Махачкалу директором созданного Дагестанского института, где нет квартир преподавателям, общежития студентам, лечебной базы. Ставит институт на ноги. Но первого выпуска дагестанских врачей не увидел. Его настигает арест в 1937 году. Два с лишним года томился в тюрьме. Как Дауге, не расстреляли. Вернулся в Москву. Добровольцем пошел на фронт, служил армейским врачом, тяжело ранен, закончил войну в Праге.
Всего десять лет ему удалось заниматься тем, к чему стремился душой всю жизнь. В те годы заведует кафедрой и читает курс лекций по истории медицины в Первом Московском мединституте, начиная с родового строя, античных времен до современности. Создает научную школу и завершает колоссальный труд «200 лет развития медицинской науки в истории». Весной 1956 года со слезами слушает на закрытом партсобрании доклад Хрущева о культе личности. И в декабре умирает, не увидев изданной свою монографию.
Спустя три года Первая Всесоюзная научная историко-медицинская конференция единогласно решает ее издать.
