— Юрий Игоревич, у вас день рождения в один день с Константином Мельниковым, если брать во внимание старый стиль календаря. Вас что-то связывает с этим архитектором?
— Я делал выставку Мельникова к его столетнему юбилею еще в 1990-м. Проектировал его дом как музей. Готовил первую выставку, посвященную ему, в Бахметьевском гараже. И разделил его любовь к диагонали.
— Вы, как и Мельников, большую часть жизни прожили и проработали в Москве. Столица каких годов вам была бы комфортна для глаза и жизни?
— Я родился в Тирасполе, живу в Москве с 1968 года. В раннем детстве часто приезжал на каникулы к бабушке. Моя первая московская фотография сделана в Серебряном Бору в 1958 году. Детство — самое замечательное время для воспоминаний. Белый снег зимой, звездное небо летом — теперь в Москве такого не увидишь.
— Разве?
— Под Москвой есть, а в городе нет. Или вы не видели настоящего звездного неба.
— Каким, по-вашему, должен быть комфортный мегаполис?
— Нужно стараться уберечь исторический центр города, его архитектуру, парки, общественные пространства и сооружения. То, что находится за пределами исторического города, средствами благоустройства в состояние комфортной городской среды привести невозможно. Оно там в виде детских площадок и пластиковых окон и так есть, а полноценной жизни нет.
— Какой выход?
— Ввести автономию в каждом спальном районе. Строить учреждения культуры, спортивные и развлекательные сооружения. Ведь чего не хватает периферии? Центра. Представьте на секунду, что Москвы в пределах Садового кольца не существует или что она застроена офисами — для культуры и общения останется Интернет. Теоретически это возможно, а практически к этому все идет. Можно предположить, что периферия начнет производить предприятия культурного досуга в шаговой доступности, как рынки выходного дня. Как филиал Эрмитажа на территории ЗИЛа. В противном случае город станет поселением, а поселение можно построить где угодно, хоть на Луне.
— У вас есть любимые места в Москве?
— Музеи. Я в них бываю и как зритель, и как архитектор — работаю. Не любил бы — не работал бы. Кроме того, в музейных залах всегда комфортно, в любую жару и мороз.
— Можете назвать недостатки столичных музеев?
— Их пока невозможно сравнивать с музеями Парижа, Лондона или Нью-Йорка. Ни по качеству коллекций, ни по уровню презентации, ни по числу посетителей. Это общий недостаток.
— Часто путешествуете?
— Стараюсь. Ровно половину жизни (в СССР) я пропустил, теперь наверстываю.
— Какой ваш любимый город?
— Люблю города с музеями и историей — Венецию, Рим, Флоренцию, Барселону, Лиссабон…
— В Москве есть музей, который вам близок?
— ГМИИ им. Пушкина. Ближе не бывает. Уже четвертый год мы заняты реставрацией и реконструкцией усадьбы Голицыных, в которой разместится бывшее собрание Музея нового западного искусства, вернее, то, что от него осталось — то есть коллекции московских купцов-старообрядцев Щукина и Морозова.
— Над чем еще сейчас работаете?
— Над выставкой в Магадане. Над выставкой в Академии художеств. Над книгой о «бумажной архитектуре»…
— Что сейчас происходит с «бумажной архитектурой»?
— Это завершенный культурный феномен 1980-х годов, который сегодня занимает место в музеях страны и мира.
— Что вас заставило посвятить полжизни проектам, которые в принципе не могут быть осуществлены? Что вас отвратило от реальности?
— Ничто не отвращало. Но проекты, не предназначенные для реализации, — это другое. Это то, без чего архитектура не существует. Нет Вавилонской башни — есть воспоминание о ней. Башни, скорее всего, и не было, детального проекта не сохранилось, а поучительный образ остался. Нет памятника III Интернационалу Владимира Татлина, а проект и строительный вектор есть. И наоборот — если для строительства жилья не нужно много ума, то скоро и проектировать это жилье будут роботы. А потом и люди окажутся ненужными. Останется только утилизировать построенное людьми для людей.
— Теперь, отчасти, понятно, почему вы фотографируете...
— Фотография переводит часть личных наблюдений в общие памятные. Если хорошие фотографии. Я снимаю на черно-белую пленку. Это лишает фотографию сиюминутности. Часто даже не очень понятно, когда она была сделана — только что или 50, 100 лет назад.
— Такое ощущение возникает в том числе при взгляде на фотографии, опубликованные в Facebook. Вы — активный пользователь. Для чего вам соцсети?
— Это род выставочной площадки. Ежедневный вернисаж.
— Сейчас в Facebook разгорелась дискуссия по поводу видеообращения художника Владимира Дубосарского к коллекционеру Петру Авену. Петр Олегович назвал русское искусство вторичным. Дубосарский сказал, что в этом виноваты коллекционеры. Вы написали, что так можно сказать еще и про российское образование, критику, музеи и Минкульт. Что вы имели в виду?
— То, что любимую Москву с Третьяковкой, Большим, Кремлем, Пушкинским посещает вдвое меньше туристов, чем, к примеру, один только Лувр. Понятно, что мы провинциальны (и вторичны в чем-то) и что это зависит от комплекса причин.
— Например?
— Сто лет назад Россия тоже была на периферии просвещенной Европы, однако была ее частью. Многие в Европе учились, ездили на воды, торговали, русские купцы-старообрядцы коллекционировали французское передовое искусство, а в результате появился русский авангард. И уже вся Европа оказалась на периферии этого потрясающего преображения в искусстве. А за ним и революция подоспела. И Ленин со своим: «Мы пойдем другим путем». Но дело в том, что своим путем можно идти только из первого ряда и вести других за собой, а призывать мир вернуться на заезженную дорогу из обоза — не авангард, а, не знаю, благоустройство.
— Как можно перебороть эту провинциальность?
— Учиться. Стараться. Не комплексовать. Не бросаться шапками.
— Ну у нас же пунктик: догнать всех и перегнать...
— Правильно, но сначала надо догнать.
