Брежнев был против
В 1965 году, когда руководителем столицы был Николай Егорычев, Москве присвоили почетное звание «Город-герой». В декабре 1966-го Егорычев провел торжественное собрание, отметив двадцатипятилетие разгрома немцев под Москвой. В зале впервые после многих лет опалы появился маршал Жуков, встреченный овацией.
А еще Егорычев мечтал воздвигнуть памятник погибшим за родной город. Долго выбирал место. Объездил весь центр, осмотрел стрелку Москвы-реки, Ленинские горы... Архитекторы предложили Манежную площадь. Егорычев выбрал Александровский сад.
По его просьбе за ночь нарисовали эскиз памятника. Егорычев показал его председателю Совета министров СССР Косыгину. Без согласований и обсуждений, прямо на ступеньках здания Совмина в Кремле, тот утвердил эскиз. А вот генеральный секретарь ЦК КПСС Брежнев идею не одобрил. Он воевал на другом фронте. Леониду Ильичу ни место, ни эскиз памятника не понравились: ищите другой вариант!
Егорычев же оставался при своем мнении — только у Кремлевской стены! На свой страх и риск начал работы. Предстояло переложить в этом месте коллектор реки Неглинки, заготовить большое количество высококачественного гранита и добыть плиту огромных размеров из того же камня, что и на Мавзолее.
А что написать на мемориале?
Егорычев пригласил известных писателей — Константина Симонова, Сергея Михалкова, Сергея Смирнова и Сергея Наровчатова. Предложений прозвучало много. Но Егорычев искал максимально короткую и выразительную фразу. Когда все уже порядком устали, Михалков произнес:
— Имя его неизвестно, подвиг его бессмертен.
Писатели, довольные, ушли. Егорычев остался один. Вновь и вновь перечитывал слова. Что-то не нравилось. Он представлял себе, как к могиле придут люди. Те, у кого родные погибли на фронте, но неизвестно, где они похоронены. Что они скажут? «Спасибо тебе, солдат!»
И Егорычев поправил текст: «Имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен!»
Солдаты Рокоссовского
Возник другой вопрос: чьи останки будут захоронены?
В Зеленограде обнаружили забытую братскую могилу — неподалеку от станции Крюково, где осенью сорок первого сражалась дивизия генерала Панфилова. Война для генерала продолжалась всего один месяц. Но тот осенний месяц, когда его дивизия, вцепившись в подмосковную землю, не позволила немецким танкам прорваться к столице, решил судьбу Москвы. Из этой могилы и взяли останки солдата, похороненного, как это часто происходило в сорок первом, без документов.
Командиры и политработники Красной армии имели удостоверения личности. А рядовых бойцов перед войной лишили документов. Каждому красноармейцу должны были выдать медальон с пергаментным вкладышем, на котором указывались фамилия, имя и отчество, воинское звание, год и место рождения, адрес семьи.
Обеспечить всех медальонами не успели. Если бойцы гибли, а рядом не оказывалось сослуживцев, способных их опознать, то хоронили убитых безымянно. Получалось, что красноармеец пропал без вести. Без вести пропавшими числились сотни тысяч. А в те времена это приравнивалось к плену и было гибельно для семьи. Егорычев хотел исправить эту несправедливость.
3 декабря 1966 года, к двадцать пятой годовщине разгрома фашистов под Москвой, прах Неизвестного солдата захоронили у Кремлевской стены.
От станции Крюково, где нашли прах, до Кремля — сорок километров. Бронетранспортер (хотели на лошадях, но тогда бы не успели) вез специально изготовленный саркофаг на орудийном лафете по Ленинградскому шоссе. Сто венков. Рота почетного караула. Военный оркестр. На площади Белорусского вокзала, перед въездом на улицу Горького, процессия остановилась. Отсюда осенью сорок первого солдаты уходили на фронт.
Манежная площадь была заполнена. Пришли члены Политбюро. Но без Брежнева. Торжественно-траурный митинг открыл Егорычев. Выступил маршал Рокоссовский. Панфиловская дивизия входила в состав его армии.
А Вечный огонь зажгли только через полгода! Брежневу эта идея все равно не нравилась. Он сопротивлялся, тянул с решением. И все же Егорычев настоял на своем.
«7 мая 1967 года, — вспоминал Николай Григорьевич, — в Ленинграде на Марсовом поле от Вечного огня зажгли факел и торжественно передали его посланцам столицы. Его повезли на бронетранспортере в сопровождении почетного эскорта. 8 мая на Манежной площади эстафету принял Герой Советского Союза летчик Алексей Маресьев.
Открывать мемориал и произнести короткую речь доверили мне. Право зажечь Вечный огонь славы предоставили Брежневу».
Николая Григорьевича Егорычева прочили на высшие посты в государстве. Но молодой и успешный московский секретарь был слишком самостоятелен, критиковал то, что считал неверным, отстаивал интересы города. Его карьере мешала самостоятельность. И, пожалуй, любовь к Москве.
Доброволец
Через месяц после того, как на Могиле Неизвестного Солдата вспыхнул Вечный огонь, на Ближнем Востоке разгорелась война. В июне 1967 года Израиль наголову разгромил объединенные силы арабских государств, вооруженные советским оружием. Поражение арабских армий произвело гнетущее впечатление на руководителей Советского Союза и до крайности разозлило наших военачальников.
20 июня 1967 года в Москве собрали пленум ЦК. Повестка «О политике Советского Союза в связи с агрессией Израиля на Ближнем Востоке». С докладом выступил Брежнев. Все шло гладко, пока не предоставили слово первому секретарю Московского горкома.
Речь, которая стоила ему карьеры, Егорычеву писал его бывший помощник в горкоме Виталий Сырокомский. Егорычев сделал его редактором «Вечерней Москвы», и она превратилась в живую и влиятельную газету. После подписной кампании редактор с гордостью доложил коллективу: тираж газеты увеличился вдвое. Незадолго до пленума Сырокомский перешел в «Литературную газету», которой суждено было стать почти свободной трибуной советской интеллигенции. Хозяин Москвы ценил его перо, умение излагать мысли ясно и убедительно.
Один из сотрудников Егорычева, прочитав текст будущего выступления на пленуме, пытался предостеречь первого секретаря: стоит ли выступать так резко? Понятно, кто обидится и что попытается предпринять в ответ... Николай Григорьевич удивился:
— Я против Хрущева выступить не испугался, неужели сейчас смелости не хватит?!
Да уж, храбрости и мужества ему было не занимать. Осенью сорок первого года Высшее техническое училище имени Баумана эвакуировалось в Ижевск. Студентам МВТУ дали так называемую бронь — освободили от воинской повинности — и сказали:
— Идите пешком до Владимира. Там вас посадят на поезд и отправят в Ижевск.
- Нет, ребята, — возразил студент четвертого курса бронетанкового факультета Егорычев. — Я никуда не пойду. Я москвич, и я должен защищать свой дом.
Его зачислили в 3-ю Московскую коммунистическую дивизию. Определили во взвод истребителей танков:
— Обмундирования не дали. Как был я в зимнем пальто, костюме и спортивных ботинках, так и отправился на фронт. Вооружили нас трофейными винтовками времен Первой мировой, гранатами и бутылками с зажигательной смесью. Взвод занял огневые позиции у моста через канал Москва—Волга в районе Химок.
Москву отстояли. В январе 1942 года в составе 371-го стрелкового полка Егорычева отправили на Северо-Западный фронт. В феврале полк перешел в наступление: «Мы поднялись во весь рост и пошли в атаку, дружно и как-то исступленно поддерживая себя криками «Ура!» и, говоря откровенно, отборным русским матом. Немцы не выдержали, отошли... Мне не раз приходилось ходить в атаку. И всегда было так. Это лишь журналисты писали, что бойцы, когда шли в атаку, дружно кричали: «За Сталина!». Этого я не слышал даже в нашей Московской коммунистической дивизии».
Он форсировал Днепр, участвовал во взятии Киева. Дважды был ранен. С орденом на груди вернулся в Бауманское училище, завершил учебу, и его сразу взяли на партийную работу. В 1962 году он возглавил столичный горком. При нем Москва обрела новое дыхание, в год вводился в строй миллион квадратных метров жилья.
Так что же полвека назад сказал на пленуме секретарь столичного горкома? Лишь недавно текст его речи рассекретили. Егорычев поставил вопрос так: достаточно ли защищена наша столица от авиации и ракет возможного противника?
— Волевые решения, принимавшиеся в области обороны, — напомнил Николай Григорьевич, — нанесли вред вооруженным силам, особенно авиации, флоту и в какой-то степени мотомеханизированным частям. Я прошу, товарищи, правильно меня понять. Я никого не хочу обидеть, ни на кого не намекаю. Но каждый из нас несет высокую персональную ответственность за свою работу, за свои поступки…
Генералы уверяли, что Москва надежно прикрыта. Егорычев считал, что военные приукрашивают положение:
— Настало время на одном из пленумов заслушать доклад о состоянии обороны страны. Меня как члена военного совета Московского округа ПВО весьма беспокоит, что противовоздушная оборона столицы недостаточно надежна. Существующая система все более морально стареет, модернизация ее должного эффекта уже не дает, создание же новой системы слишком затягивается. Может быть, я слишком заостряю вопрос. Но я считаю, оборона страны — слишком важное дело, поэтому ничего, если мы здесь, в ЦК, в чем-то обострим этот вопрос, лишь бы была польза делу.
Пока Егорычев говорил, стояла гробовая тишина. После выступления зал проводил его аплодисментами:
— Какое блестящее выступление! Какая смелость в постановке вопроса! Какая глубина мысли!
Секретари быстрого реагирования
А секретарь ЦК по военной промышленности Устинов, не привыкший к критике, выступление воспринял как личный выпад. Он собрал министров оборонного комплекса: «Мы этого Егорычева в пыль сотрем!». Членов военного совета округа ПВО вызвали в ЦК: «Кто из вас дал Егорычеву материал о том, что противовоздушная обороны Москвы ненадежна?»
Устинов бросился к Брежневу: Егорычев подрывает авторитет генерального секретаря, который является председателем Совета обороны и Верховным главнокомандующим! Выступление московского руководителя не было направлено против Брежнева. Напротив, он рассчитывал на поддержку генерального секретаря. Но предложение обсудить на пленуме военные и внешнеполитические дела Леонид Ильич истолковал как стремление потребовать от него отчета.
Доверенным секретарям из «группы быстрого реагирования» поручили дать отпор. Руководитель Узбекистана Шараф Рашидов, который создал в республике клановую систему, когда должности, ордена и даже Золотые Звезды Героя Социалистического Труда продавались и покупались, укорил Егорычева:
— Николай Григорьевич, противовоздушная оборона столицы начинается не в Москве, она начинается в Ташкенте. Состояние армии, ПВО на высоком уровне. Партия и правительство сделали все, чтобы и наша страна, и наш народ стали непобедимыми.
Еще один мобилизованный на борьбу с Егорычевым — хозяин Краснодарского крайкома Григорий Золотухин — вообще сказал, что незачем членам ЦК лезть в такие серьезные вопросы:
— Ставить вопрос о том, чтобы широко обсуждать состояние наших Вооруженных сил на пленуме ЦК совершенно нецелесообразно, потому что это высшие наши интересы. И чем меньше людей будет знать эти секреты, тем лучше для самих секретов.
Столкнулись две позиции. Одна, приятная начальству: делаю только то, что велят. И вторая, патриотическая: я обязан выявлять и исправлять любые недостатки, чтобы страна стала лучше.
Брежнев подвел итог:
— Товарищ Егорычев бросил тень на нашу оборону. Мы готовы отразить любой удар любого врага. Но это не тема для дискуссий.
Разговор о состоянии Вооруженных сил и военной техники, столь важный для нашей страны, был оборван…
Леонид Ильич обзвонил членов Политбюро:
— Московская городская партийная организация нуждается в укреплении, и Егорычева стоило бы заменить.
«Я ходил в штыковую атаку»
Опального Егорычева назначили заместителем министра тракторного и сельскохозяйственного машиностроения. Для многих утрата высокой должности — катастрофа. Николай Григорьевич, напротив, так активно включился в работу, что очень скоро его отправили подальше от Москвы — послом в Данию.
Для кого-то комфортная жизнь в уютной европейской стране была бы подарком судьбы. Странный Егорычев рвался домой. Но он вернулся только осенью 1987 года. Работал в Торгово-промышленной палате, получил назначение послом в Афганистан. Но не сработался с министром иностранных дел Эдуардом Шеварднадзе. Ушел на пенсию.
Других карьерная неудача ломала. Но не Егорычева.
— Я на фронте в штыковую атаку ходил, — рассказывал он мне. — Неужели я из-за кресла переживать стану?
Он всегда был надежным защитником нашего города — и осенью сорок первого, когда добровольцем сражался на фронте, и позже, когда стал хозяином Москвы. Николай Григорьевич ушел из жизни незадолго до очередной годовщины Победы. А поставленный им памятник Неизвестному солдату стоит. И горит зажженный им Вечный огонь.
