Коллаж на стене. Черные стрелки на белом ватмане — это страхи. Реальная жизнь в огромном городе, который далеко не всегда приветлив к чужим детям, опасна и тревожна, если взглянуть на нее их глазами.
Метро, пьяные люди во дворах, фанаты, скинхеды, собаки, толпа, полиция, подземные переходы… Фанаты могут напасть. Полиция может задержать. В метро можно заблудиться.
Вот этот страх потеряться в городе — один из самых сильных. Ты в стрессе, ты плохо знаешь язык, ты боишься, что тебя не поймут. Ты путаешь слова «Кремль» и «крем», как конголезец Маришаль, который радостно кричал, что «Кремль — это то, что на руки мажут!»
Ты знаешь всего две станции метро — ту, рядом с которой ты живешь, как правило, на окраине, и «Новослободскую», где проходят занятия центра. Но, если ты хочешь жить в этом городе, ты должен преодолеть свои страхи.
Волонтеры подводят детей к большой карте Москвы, а затем еще раз инструктируют, что делать в ситуации, если ты заблудился. Только не паниковать. Сначала надо просто подумать, потом подойти к прохожим и вежливо спросить дорогу, еще можно воспользоваться картой, позвонить родителям. Вопросы как в разговорнике.
От теории — к практике, потому что все очень серьезно. Сегодня маршрут такой: на метро до «Маяковской», а затем пешком назад. По пути надо фотографировать указатели и задавать незнакомым людям вопрос, как пройти. Все это время волонтеры, конечно, будут рядом на подстраховке.
…Отъезд из родной страны — как операция на открытом сердце, только без наркоза. Люди уезжают не от хорошей жизни. Они бегут от войны, от преследований, от безработицы. Большинство без денег, без языка, без перспектив, без надежды когда-нибудь вернуться домой. Но если взрослые умеют хоть как-то приспосабливаться, то дети — нет. Центр адаптации и обучения для них — мостик в нормальную жизнь. Сколько детей, столько историй.
Шула с детьми Эксеном и Маришалем приехала из Конго. Мужа, телохранителя одного из лидеров местной оппозиции, похитили, и он пропал без вести, ей самой угрожали. Мама схватила детей под мышку, оформила визу в Россию, потому что это проще всего, и полетела в неизвестность.
Семья с девятью детьми бежала из Афганистана. Выбрали Россию, потому что папа здесь когда-то учился и знает русский язык. Прилетели в Москву прямо под Новый год. Когда началась праздничная пальба, салют и взрывы петард, дети в ужасе задернули шторы, выключили свет и умоляли отца забаррикадировать дверь. Им казалось, что их опять настигла война.
Маленькая Эмилия — из Донецка. Девочка пережила так много, что ее мир обрушился, и она оказалась под обломками. Любого человека в форме Эмилия называла «блокпостом». Она разговаривала с воображаемым мальчиком — другом по детскому саду, который остался в Донецке, а на занятиях долго пряталась под столом и никогда не выпускала из рук любимую игрушку. У маленьких ведь свои способы самозащиты.
Семья сирийских христиан из Алеппо. Очень образованная пара. Когда-то, в прошлой жизни, считались зажиточными людьми: у него автомастерская, она занималась туризмом, говорит на нескольких языках, а в Москве азартно принялась за русский. У них двое маленьких детей: Жад и Марисса, по которым война прошла катком. Они очень долго оттаивали. Но человеческое тепло растапливает любой лед, даже тот, что под кожей.
— Жад сидел под столом вместе с Эмилией. Ему тоже хотелось от всех спрятаться. Очень трудно было вытащить этого мальчика из его скорлупы, потому что он буквально на все выдавал протестную реакцию: «Нет! Не хочу!» Любой, едва заметный сдвиг в этой ситуации — уже огромный прогресс. Вот однажды вбегает волонтер с криком: «Эмилия отпустила игрушку!» Ее позвали играть в «каравай» — тот самый «каравай, каравай, кого хочешь выбирай!», а там надо взять за руки соседей по кругу. Значит, какой-то важный шрам в ее душе начал заживать, — у Ольги Николаенко сияют глаза.
Она уже полтора года директорствует в центре. Недавняя студентка, бросила филологический на финишной прямой — дипломный год, но просто в один момент учеба перестала совмещаться с ее работой. И она выбрала то, что важнее, — защиту бесправных детей. Хотя, по ее словам, директор — это больше не про ребятню, а скорее про всякие организационные, бухгалтерские вопросы. Про вечный поиск денег, в конце концов.
— Сейчас в центре около 80 детей, — рассказывает Ольга. — Мы их специально не искали. Родители нас находят через комитет «Гражданское содействие», через церкви, фонды, которые помогают беженцам. Мы существуем на пожертвования и теоретически на гранты.
Сейчас кризис, и стало совсем плохо. Человек один раз переведет деньги, может быть, еще раз — и все. Сегодня очень многим нужна помощь — лес рук. Но если больным детям и сиротам, к счастью, все-таки помогают, то наши подопечные — не из этого списка.
Волонтеры, а их порядка пятидесяти, работают, понятное дело, бесплатно. В основном это молодые ребята в возрасте 20–25 лет. Среди них — студенты, физик-теоретик, учитель, старшеклассница и даже бывший сотрудник МИДа, который устал от протокольной службы и захотел живого дела.
Даже Ольга Николаенко не считает возможным назначить себе зарплату, но психологу и администратору все-таки надо платить. Нужны деньги на проездные билеты, на обеды, чай с сушками, карандаши, бумагу — длинный перечень простых вещей, без которых не обойтись.
Центр адаптации и обучения детей мигрантов действует уже 20 лет, с тех самых пор, когда в Москву хлынул поток беженцев из Чечни. Впору отмечать юбилей, но настроение не очень праздничное. В подвале на Новослободской они на птичьих правах. Центр существует при комитете «Гражданское содействие», а значит, тоже считается иностранным агентом.
— Нас отсюда выгнали, — говорит Ольга. — Считайте, что нас здесь нет. В прошлом апреле нам пришло «письмо счастья» от Департамента имущества, что с нами расторгают договор в одностороннем порядке без объяснения причин. Так что мы пока ждем выселения в судебном порядке, часть программ перенесли на другие площадки, хотя в центре все еще идут занятия, в том числе «Лаборатория праздника».
«Лаборатория праздника» вмещает то, что осталось за рамками основных программ. Чтобы осуществить самые невероятные идеи, придумали воскресные занятия, когда все можно попробовать.
У детей мигрантов другой культурный код, и они многого не знают из того, что у нас известно каждому школьнику. И наоборот. Здесь им объясняют, что, к примеру, белые колонны и мраморные статуи — это про античность, а допустим, рыцари в латах с мечом — это уже средневековье. Теперь они знают и про короля Артура, и про Робина Гуда тоже. Книжки читали и праздники устраивали на эти романтические темы.
«Школа на коленке» — программа для детей, которых не принимают в школы, — проходит вся в одной большой комнате. Три стола, за которыми идут занятия для детей разного возраста, — почти как в деревенской школе. Тут же бегают малыши, которым пока рано делать уроки. Они — на программе «Длинный день», где и музыкой занимаются, и мелкую моторику развивают, и к школе готовятся. Такой островок нормальной детской жизни — часто единственная отдушина для детей, чьи родители работают по 14 часов в день.
Программа «Школа на коленке» рассчитана на детей школьного возраста, которые по каким-то причинам в школу не ходят. Иногда у родителей трудности с документами, иногда школа всячески отбрыкивается от сложного ученика. А дети, которые приходят сюда, очень хотят учиться. Если нельзя за партой, то можно на коленке. С ними занимаются русским, математикой, английским. Даже французским с маленькими африканцами — чтобы не забыли язык, на котором говорят в их родной стране. Здесь — уроки, перемены, школьные друзья… Такие важные приметы детской жизни.
Один ребенок хорошо знает математику, но совсем не говорит по-русски. Другой прилично владеет русским, но в свои 15 лет впервые сложил два плюс три.
— А есть еще программа для детей, которые уже пошли в школу и столкнулись с серьезными трудностями, — рассказывает Ольга. — Они испытывают большой стресс, потому что не справляются, не успевают, а у школы нет ни ресурсов, ни желаний, чтобы с ними заниматься.
Она рассказывает про девочку из Узбекистана, которую прошлым летом с боем и скандалом удалось устроить в школу. У нее непростая судьба. Родители «забыли» ее в тамбуре поезда. Новая мама удочерила, обогрела и взяла с собой в Москву, потому что на родине работы нет. Она пристроилась консьержкой в подъезде.
Девочка умная, но по знаниям отстает от сверстников. И вот она приходит в класс. На уроке математики обсуждают тему «дроби». А маленькая узбечка ничего не понимает, она этого значка не знает. Учитель отдельно ей не объясняет, и она за первую неделю пребывания в школе получает две «двойки». Мама помочь не может, она сама без образования. Девочка чувствует себя тупой, рыдает и, конечно, не хочет идти в школу. Центр нашел волонтера, который ей помог. Он пришел с тортом, разрезал его и сказал: «Вот мы его поделили пополам, и у нас получилась одна вторая торта!» Оказалось, что дроби — это совсем не трудно, просто нужно было один раз все объяснить наглядно.
— Ребенок может хорошо говорить по-русски, но, когда речь идет об абстрактных, отвлеченных вещах, а в школе часто бывает именно так, он не понимает. Еще и дикий стресс, который в первое время почти не отпускает. А у нас маленький беженец не чувствует себя глупее или хуже других, потому что к нему все относятся уважительно, и сверстники, и взрослые. Но не всякий способен справиться с эмоциональной перегрузкой, с необходимостью каждый день сдавать экзамен на выживание, — Ольга думает о таджикском мальчике, которого сломали.
Вытягиваю из нее эту историю и понимаю, что жизнь подростка могла пойти совсем по другому сценарию. Умный, красивый, мечтавший стать актером мальчишка пережил тяжелейший срыв, и психика не выдержала, дала сбой.
— Его затравили в классе, и он попал в психбольницу. Все началось с того, что отец, провожая сына в школу, на прощание поцеловал в губы. У них так принято, это нормально. Зато у школьников сцена вызвала «бурный восторг». Одноклассница, мило улыбаясь, спросила нашего мальчика: «Ты гей?» Он тогда плохо говорил по-русски и на всякий случай ответил: «Да!» Не признаваться же, что ничего не понял. И девочка вела себя так приветливо… Естественно, после «признания» над мальчиком начали издеваться. Его перевели в другую школу, но и там тоже начались конфликты. Я до сих пор не могу избавиться от чувства вины, что не забила тревогу раньше. Ведь были звоночки, а я не придала значения, списала на переходный возраст. Я навещала его в больнице, видела, как рыдал его отец…
Спрашиваю, сталкиваются ли дети с проявлениями ксенофобии. Пусть не откровенной, но скрытой, между строк, курсивом?
Недавно девочка из Афганистана упорно допытывалась: «Что такое «алькада»?» Взрослые удивились: при чем здесь террористическая организация? Ответ ошеломил: оказалось, афганку и ее маму так дразнят во дворе.
Ольга вспоминает, как поссорились две девочки на экскурсии в подмосковном поселке Переделкино, в окрестностях Дома-музея Пастернака. Одна назвала другую «чуркой». Здесь надо сказать, что та девочка, которая обзывалась, — дочка беженцев из Сирии и только начинает осваивать русский язык. Она думала, что «чурка» — это «дура», без национального подтекста, потому что не раз слышала это слово в свой адрес. Зато другая девочка — тоже дочка мигрантов, но из Таджикистана, прекрасно говорящая по-русски, — обиделась до глубины души. Уж ей-то смысл ясен, и она совсем не ожидала услышать такое оскорбление от сверстницы. В центре ведь принято относиться друг к другу доброжелательно.
— Наши волонтеры после уроков записывают какие-то эпизоды, — улыбается Ольга. — Учили антонимы-синонимы в «Школе на коленке». Очень умный Зульфикар из Афганистана увлекся на занятии, а второй мальчик, Мухаммед, его пихает, что-то хочет спросить. Зульфикар не выдержал: «А ну, заткнись!» Преподаватель сделал замечание: «Возьми свои слова обратно!» — «Ни за что!» — уперся афганец. «Тогда попробуй сказать иначе: более мягко!» — «Ну, тихо!» И тут наш застенчивый Насим неожиданно для всех выдал: «Тихо-тихо бьется сердце от любви!» — и очень смутился.
Это тот самый Насим из Таджикистана, который перед Новым годом попал под комбайн полицейского рейда.
Насима с мамой задержали средь бела дня без всякой причины. Мальчику 14 лет, у него был с собой паспорт. Полиция как раз проводила операцию «Беспризорник». Конец года, отчетность, а тут бесправные мигранты — ну просто подарок судьбы.
— Беспризорника они не нашли и решили задержать не беспризорника, такого, чтобы не было много шума. Насима оторвали от мамы и отправили в больницу как беспризорника. Напрасно она уверяла, что Насим — ее сын. Потом потребовали у мамы свидетельство о рождении мальчика. Она в панике найти не смогла и позвонила своему отцу в Таджикистан. Папа, больной и старый, получал дубликат свидетельства, отправил факсом в Москву, но в больнице сказали, что копия не заверена, а значит, недействительна. В общем, центру пришлось поднять шум, привлечь федеральные СМИ и Павла Астахова.
— Когда наших детей задерживают, к счастью, они догадываются позвонить нам сразу. И полицейские понимают, что это ребенок, за которым кто-то есть, — говорит Ольга. — Недавно задержали афганских братьев, причем с ними была наша девушка-волонтер. Она позвонила мне и передала трубку полицейскому. Я говорю: «Здравствуйте, я директор центра, где эти мальчики учатся. Они сейчас едут на занятия. Пожалуйста, отпустите!» — «Я могу по-разному поступить, — отвечает мне полицейский. — Могу в отделение доставить, протокольчик составить, родителей вызвать, документы у них проверить. Свидетельство о рождении затребовать, переведенное на русский язык и заверенное! А могу пойти навстречу и отпустить. Как поступим?» Я говорю: «Пожалуйста, можно по второму варианту?» — «Ну ладно, так и быть!» Полицейский пребывал в хорошем настроении и «помиловал» детей. Но недвусмысленно дал понять, что ему ничего не стоит стереть тебя в порошок и заставить ползать по полу.
Она готова рассказывать о своих подопечных детях часами.
Про мальчика с детдомовским синдромом, замучившего всех просьбами: «Ты мне подаришь?..»
Про маленького конголезца, готового обниматься и висеть на шее у новых знакомых, так что приходилось мягко объяснять: это нравится далеко не всем, а кого-то даже пугает.
Про братьев-афганцев, как они нагнали ее на эскалаторе и без всяких просьб помогли донести тяжелую сумку с теплыми вещами для нуждающихся.
Одни пускают здесь корни, другие уезжают за лучшей долей. Жад, который прятался под столом с донецкой девочкой Эмилией, перебрался с родителями и сестрой в Норвегию. И семья афганцев тоже уехала.
Сухраб, Вахаб, Нахаб, Хамун, Муин — Ольга произносит непривычные для нашего слуха имена как скороговорку. Они больше не боятся салюта. Их война закончилась в Москве.
P.S. Центр был лишен помещения из-за одностороннего расторжения договора арендодателями (помещение было получено в 1998 году в льготную аренду, в 2009 году был подписан бессрочный договор). Причины расторжения договора власти не объяснили.
