За порогом дома — искусственный мрамор стен, зеркала, камины, резные двери. Красив особенно потолок в бывшей столовой, покрытый резными деревянными ячейками. Между ними — овальные ниши для люстр. У стены — монументальный буфет красного дерева, резной, украшенный головами львов, оленей… Стена отделяет столовую от смежного зала с лепным потолком, расписанным красками. Комнаты и залы образуют две смежные анфилады.
Есть у особняка еще более громкая слава, военная. Тихий, уютный дом в начале Отечественной войны стал одним из самых охраняемых и секретных государственных объектов: в нем располагались Ставка Верховного Главнокомандования и Государственный комитет обороны. Здесь были кабинеты Сталина и начальника Генерального штаба.
Впервые я узнал о доме, когда отмечалась 25-я годовщина Московской битвы, от генерала армии Лелюшенко. Он и тогда по старой привычке все скрывать не назвал номера дома, хотя в нем располагался в те дни детский сад. Это дом №37. Он многократно без указания номера дома помянут в книгах о Московской битве и о войне, его часто вспоминают на страницах мемуаров.
Как получилось, что для Ставки выбрали особняк на одной из центральных и оживленных улиц Москвы, запруженной людьми и транспортом?
Такое решение объясняется тем, что вблизи особняка располагалась станция метро «Кировская», ныне — «Чистые пруды», она, как говорят метростроевцы, «глубокого заложения». Ей не страшны были мощные фугасные бомбы.
Сначала сошлюсь на свидетельство бывшего наркома Военно-морского флота СССР адмирала Кузнецова: «В первые месяцы войны Ставка и ГКО работали в Кремле или особняке на Кировской улице, а станцию метро «Кировская» временно использовали как убежище на случай тревоги».
Как вспоминал генерал армии Штеменко, когда начались бомбежки Москвы, Генштаб по вечерам перебирался для работы на станцию метро «Белорусская»; он занимал один из перронов, а на другом ночевали жители Москвы. Это было неудобно.
«Вскоре мы, — пишет генерал, — отказались от этого и перебрались в здание на улице им. Кирова. Станция метро «Кировская» тоже была полностью в нашем распоряжении. Поезда здесь уже не останавливались. Перрон, на котором мы расположились, отгораживался от путей высокой фанерной стеной. В одном его углу — узел связи, в другом — кабинет для Сталина, а в середине — шеренга столиков, за которыми работали мы. Место начальника Генштаба — рядом с кабинетом Верховного». И такое соседство вполне понятно, потому что Генштаб являлся, по словам маршала Василевского, основным рабочим органом Ставки.
Ну а теперь дам слово тем, кто работал в этих стенах в дни Московской битвы. Маршал Александр Михайлович Василевский до выхода мемуаров рассказывал мне, что в самые критические для Москвы дни Генштаб эвакуировали из столицы, но в городе оставалась его оперативная рабочая группа — не более десяти человек — во главе с ним: «Мой кабинет был тогда рядом с кабинетом Верховного». Так, одним словом, называли Сталина.
В книге «Дело всей жизни» маршал опроверг выдумки мемуаристов: «Приходилось читать, что Сталин не был в первые месяцы войны во время налетов немецко-фашистской авиации на Москву в особняке на улице Кирова и станции метро «Кировская». Это, конечно, неверно. Сталин многократно бывал и в доме на улице Кирова, и на станции «Кировская», где для членов Политбюро ЦК ВКП(б) была оборудована специальная комната».
Более подробную картину оставил нам бывший член Ставки адмирал Кузнецов: «В небольшом зале особняка был оборудован кабинет для И.В.Сталина, рядом с ним размещался начальник Генерального штаба маршал Б.М.Шапошников. Оперативная группа Генштаба находилась в соседнем доме и в любой момент была готова доложить о последних событиях с фронтов или передать фронтам приказы Ставки.
Верховный Главнокомандующий приезжал в особняк обычно вечером и, если воздушной тревоги не было, работал там далеко за полночь. Когда радиорепродукторы возвещали: «Граждане! Воздушная тревога!», все находившиеся в особняке спускались в метро…»
Вот какую роль играл в начале войны и в дни Московской битвы неприметный особняк. После войны в нем жил маршал Говоров.
Побывав здесь, я увидел залы, достойные музея, и написал о нем.
На следующий день после публикации о доме услышал в телефонной трубке:
— В дни войны я служил комендантом объекта ГКО «Ставка»…
Так я познакомился с некогда майором госбезопасности Александром Самуиловичем Черкасским. Он достал из письменного стола папку с документами, и у меня в руках оказались довоенные пропуска с пометкой «проход всюду», пропуск военных лет с тремя буквами «НКО» и надписью «Московский фронт противовоздушной обороны», пожелтевшие фотографии 20-х и 30-х годов. По ним можно представить путь, который прошел до войны этот человек, начав биографию рабочим. С пылом юности он старался все успеть. Помимо основной работы и комсомольских поручений занимался спортом: штангой, верховой ездой, автомобильно-мотоциклетным спортом.
Вскоре ему предложили ответственную службу. Сняв штатский костюм, надел форму НКВД, прошел курс тайной науки. В петлицах на гимнастерке появились кубики. Перед началом войны у него накопилось три, как тогда говорили, «кубаря».
За день до начала войны Черкасский задержался допоздна в Театре имени Вахтангова. В нем шла премьера спектакля «Маскарад». Ожидали приезда правительства во главе со Сталиным. Этот театр, как и МХАТ, вождь посещал. Долго не давали звонок. По известным теперь причинам никто тогда из Кремля на Арбат не приехал…
Домой вернулся поздно. Спать не пришлось: его подняли ночным звонком. Войдя в кабинет начальника, услышал:
— Сорок минут, Саша, как идет война.
Срочно — к Центральному телеграфу на улице Горького. Тогда в нем находились дикторские кабины, откуда шло радиовещание на всю страну. Со своими сотрудниками Черкасский обеспечивал безопасность Сталина. Ожидалось, что он обратится к народу по радио в 6 часов утра. Но ни в тот час, ни в другой вождь не выступил. В полдень приехал народный комиссар иностранных дел Молотов. По радио прозвучал голос диктора, известившего о предстоящем важном сообщении. После чего Молотов выступил с обращением, из которого все узнали, что началась война…
И тотчас последовало новое приказание: быть немедленно у станции метро «Кировская».
— У «Кировской» увидел членов Политбюро, свое руководство, начальников метрополитена и Метростроя. Они обсуждали какой-то вопрос. Вход для пассажиров закрыли.
Моим руководством я был представлен как комендант объекта «Станция метро «Кировская». В него входили наземный павильон, подземный вестибюль и станция с прилегающими к ней платформами и тоннелями. В состав объекта вошел особняк на улице Кирова, 37, где до того располагался детский сад, и соседнее многоэтажное здание, построенное накануне войны, с поземными залами командного пункта. Здесь помещался штаб ПВО — Противовоздушной обороны Москвы, руководивший истребительной авиацией и зенитной артиллерией. Это был щит Москвы.
События, разворачивавшиеся в здании и на станции метро, попали и на страницы мемуаров, и в романы. Не буду повторяться, хочу сообщить неизвестные подробности.
Начну со станции метро. Поезда с 22 июня на ней не останавливались. На платформах сделали заборы и перегородки, отделившие их от тоннелей.
Хочу напомнить: «Кировская» выглядела не такой, как сейчас. У нее не было среднего зала. Небольшой подземный аванзал начинался там, где пассажиры сходили с эскалаторов. У стенки аванзала стоял бюст Кирова. Возле него виднелась лесенка, ступени которой вели вниз, в подземное служебное помещение. Там оборудовали кабинет коменданта объекта. Начинаю с него потому, что он первый на пути, которым хочу провести читателей. Так вот, в аванзале поставили стену для отражения воздушной волны на случай, если поблизости упадет фугасная бомба. Предосторожность была не излишней.
Мы спустились с Александром Самуиловичем в метро. Он подвел к месту, где белела прежде мраморная стена аванзала. При реконструкции метростроевцам после войны удалось сделать то, что они не могли прежде, — соорудить просторный средний зал между платформами.
Попытаемся представить, как выглядел центр управления, где работали Верховный Главнокомандующий, члены Политбюро, начальник Генерального штаба.
Спустившись с эскалатора, проходим на левую платформу. В начале ее, там, где сейчас свободно проходят пассажиры, имелась дверь в подземные помещения, где располагался командный пункт ПВО.
В центре аванзала оборудовали две комнаты: одна — больше, другая — меньше. Вход в комнаты был с левой платформы.
— Имелось в виду, что большую комнату займет Сталин, — продолжил рассказ Черкасский, — а меньшую комнату — начальник Генерального штаба. В начале войны эту должность занимал Жуков. Георгий Константинович не успел поработать в подземном кабинете, его должность в июле занял маршал Шапошников, страдавший астмой. Поэтому Сталин распорядился, чтобы большую комнату, где легче дышалось, предоставили начальнику Генштаба. Сам он занял комнату поменьше. Стояли в обеих комнатах столы и диваны, на каменном полу лежали ковры. Кроме того, в конце левой платформы оборудовали комнату отдыха членов Политбюро и их семей.
В начале правой платформы находилась правительственная телефонная станция, а также кабинет наркома связи, впоследствии и заместителя наркома обороны СССР Пересыпкина. В центральной части правой платформы располагался телеграф Ставки. В конце платформы помещался кабинет начальника Политуправления Красной Армии. Насколько я помню, генерал Мехлис, занимавший тогда этот пост, сюда спускался один раз. В кабинете работал его заместитель Кузнецов. Когда прекращалось движение поездов, перед тем как отключить напряжение в контактной сети, к платформе станции подходил поезд. Вагоны использовались как служебное помещение оперативного управления Генштаба. В вагонах накрывались столы, в них спали на диванах.
Прежде чем рассказать, что происходило под землей, когда начались налеты на Москву, поднимемся наверх и посмотрим другую, надземную часть объекта.
По Мясницкой идем к небольшому, стоящему за железной оградой особняку. Он внешне выглядит так же, как в дни войны. Это старинная городская усадьба за уличной оградой, через которую хорошо просматриваются стены и окна дома. В начале войны вплотную к ограде пристроили высокий сплошной забор. Вход и подъезд к особняку сделали с Уланского переулка, где также установили забор.
В этот особняк и вошел впервые комендант объекта Черкасский 22 июня 1941 года, увидев детский сад — кроватки, столики и стульчики. Поразили его интерьеры комнат, отделанных с роскошью. Он не знал тогда, что эта роскошь принадлежала в ХIХ веке богатейшему в Москве человеку, умевшему красиво жить.
Поднявшись по лестнице вестибюля, попадаем в просторный зал, потолок которого отделан черным деревом.
— В этом самом большом зале с резным потолком и буфетом находился кабинет Верховного Главнокомандующего. На полу лежал ковер, центр занимал большой стол для заседаний. Сталин работал за письменным столом. У стен — диваны. Подобная мебель появилась и в других комнатах особняка, которые предназначались для членов Политбюро, Государственного комитета обороны и для начальника Генерального штаба.
Предполагалось, что на «Кировской» Ставка, ГКО смогут работать по ночам, когда начнутся налеты на Москву. В том, что они начнутся, никто не сомневался. Времени, чтобы пройти в метро из особняка после объявления воздушной тревоги, было достаточно, поскольку о налете становилось известно заранее.
Информация поступала с командного пункта ПВО, а его штаб помещался, как сказано, в соседнем с особняком большом доме. Как видим, ни Генеральный штаб, ни Ставка не имели на случай войны подземных убежищ. Это лишний раз говорит, что войну летом 1941 года Москва не ждала. Сталин допустил стратегический просчет, стоивший стране больших жертв.
Как известно, первый налет на Москву случился спустя ровно месяц после начала войны. Все заранее подготовленные помещения на земле и под землей начали исправно нести службу. Но еще до этого налета случилось происшествие, которое назвали «учебная тревога».
В первую ночь, когда началась война, бомбили Киев, Севастополь и другие наши города. Фронт от Москвы находился далеко, от западных границ за тысячу километров.
Однако первая воздушная тревога, взбудоражившая москвичей, была объявлена в третью ночь с начала войны — в 3 часа 24 июня. Наблюдатели приняли возвращавшиеся с боевого задания наши самолеты за вражеские. К тому дню все силы ПВО изготовились к бою. Это значит, зенитные батареи, истребители, прожектористы, аэростаты заграждения готовы были дать отпор. В предвоенные годы Московский фронт противовоздушной обороны подготовился к отражению налетов врага безупречно, располагал всем, чтобы отбить любое нападение воздушных армад. Командование ПВО имело комфортабельно оборудованный подземный центр управления, чего не имели Наркомат обороны и Генеральный штаб. Несли вахту свыше 500 постов воздушного наблюдения, оповещения и связи. Но опыта, естественно, у них не было. Не имели опыта и экипажи бомбардировщиков, сбившихся с курса: они вместо следования к подмосковному аэродрому шли прямо на затемненную Москву.
И вот по радио среди ночи диктор разбудил жителей Москвы и без тени волнения, спокойно (отчего всем стало особенно не по себе) сообщил о воздушной тревоге.
По сигналу все пришло в движение. Из ворот Кремля в сторону «Кировской» по опустевшей Москве устремились правительственные машины. Зенитные батареи открыли огонь. Один из летчиков сгоряча ответил пулеметным огнем. Но, к счастью, вскоре все прояснилось.
Утром генералу Журавлеву, ведавшему ПВО, пришлось давать разъяснение заместителю наркома обороны.
«Вернувшись на командный пункт, — пишет генерал, — я застал там генерала М.С.Громадина. Он рассказал, что недавно докладывал И.В.Сталину о ночном эпизоде… Сталин подробно расспросил обо всем, а потом потребовал разобрать со всеми командирами происшедший инцидент и принять меры к тому, чтобы подобные случаи больше не повторялись. В заключение он сказал: «Будем считать это учебной тревогой противовоздушной обороны». Так потом официально и было объявлено в печати».
Бывший комендант объекта «Ставка», служивший одно время водителем хвостовой машины в кортеже Сталина, уточнил этот эпизод. Доклад генерала Громадина состоялся не в Кремле, а на станции метро, куда с членами Политбюро приехал срочно Сталин. Вскоре выяснилось, что потревожили всех среди ночи зря.
И вот тогда комендант с тремя кубиками в петлицах и орденом «Знак Почета» на гимнастерке получил приказ — препроводить генерала из его штаба сюда, на станцию метро, куда прибыли чины с маузерами, чей визит явно был связан с происшедшим инцидентом. Кем вернется из дверей кабинета на платформе генерал Громадин — никто не мог предугадать. Но все обошлось.
Когда заместитель командующего Московским военным округом по ПВО генерал Громадин вышел из кабинета, он рассказал коменданту, что Сталин подробно расспросил его, где родился, учился, служил, и заключил: «Мирное время кончилось. Хватит воевать на светопланах».
Маршал Жуков пишет: «На протяжении всей войны Ставка находилась в Москве. Это имело большое моральное значение. В связи с угрозой вражеских ударов с воздуха в начале июля из Кремля она была переведена в район Кировских ворот в небольшой особняк с надежным рабочим помещением и связью. А через месяц поблизости, на перроне станции метро «Кировская», расположились и операторы Генерального штаба — рабочего органа Ставки».
В особняке решено было 21 июля, когда поступила информация о готовящихся массированных налетах, провести учение, приближенное к боевой обстановке.
В 5 часов вечера всех участников игры пригласили в особняк, в кабинет Верховного Главнокомандующего. Зенитчики разложили карты на длинном столе, летчики положили карты на полу. Проводил учение начальник Генерального штаба Жуков. За игрой наблюдали члены Политбюро.
— Покажите нам, как вы будете отражать массированный дневной налет авиации противника на Москву, — предложил Сталин.
Игра длилась полтора часа. Действия зенитчиков и летчиков Жуков в принципе одобрил.
— Завтра вы нам покажете отражение ночного налета, — сказал на прощание Сталин.
Но эта игра не состоялась, нужда в ней отпала, потому что в 22 часа 5 минут 21 июля, спустя месяц после начала войны, загрохотала битва в небе Москвы.
Станции московского метро, тоннели между ними смогли принять сотни тысяч москвичей. Они служили надежными бомбоубежищами.
Поначалу не хотели допустить большое скопление людей рядом с таким важным объектом. Обратились к Сталину. Он дал на это согласие. В нескольких десятках метров от входов в тоннели натянули тросы и поставили охрану. Вот и вся преграда, которая отделяла массу людей в бомбоубежище от Ставки…
На рельсы уложили щиты, служившие полом, на них сидели и лежали старики, женщины, дети…
После объявления воздушной тревоги все произошло, как планировалось. Сталин и члены руководства вышли из кабинетов в особняке и спустились на станцию «Кировская», все, за исключением руководителя московской партийной организации Щербакова. Он пять часов, пока происходило отражение налета 200 самолетов, наблюдал за действиями военных на подземном командном пульте ПВО. И за все это время не проронил ни слова…
Когда первый бой в небе закончился и был объявлен отбой, все снова поднялись в особняк. Туда вызвали для докладов генерала Громадина и генерала Журавлева. Они сообщили, что 22 самолета сбиты, то есть каждый десятый из участников налета. Это расценили как большой успех. Днем по радио передали первый с начала войны мажорный приказ, где отличившимся объявлялась благодарность наркома обороны. Лучшие летчики и зенитчики удостоились наград.
Немцы не ожидали такого отпора. Следующей ночью снова двинулись на Москву сотни самолетов. Семнадцать раз объявлялась воздушная тревога за 24 дня после начала бомбежек. На город падали разрушительные фугасные и большое число зажигательных бомб, «зажигалок». Бомбы стремились сбросить на Кремль. Знали германские летчики, где находится Генеральный штаб, перебравшийся в дом ПВО. 21 сентября в крышу этого дома попала зажигательная бомба. Ее накрыл каской, чтобы не дать разгореться, красноармеец Алексей Тетерин из батальона охраны Наркомата обороны. Когда каска не помогла, накрыл бомбу собственным телом, потушив ее ценой жизни.
Упала рядом с входом в Генштаб и разрушительная фугасная бомба. Это случилось в ночь на 29 октября. Погибли тогда три шофера, дежурившие во дворе, ранения получили пятнадцать штабистов.
«В числе пострадавших оказался генерал Александр Михайлович Василевский, но он продолжал работать», — пишет генерал Штеменко. В собственных мемуарах маршал Василевский не счел нужным упоминать этот эпизод. В миг взрыва он находился в кабинете.
С фонарем в руках комендант объекта «Ставка» Черкасский побежал по лестнице. В здании погас свет. В темноте лучом осветил шедшего навстречу члена Политбюро Маленкова. На его лице увидел кровь. Комендант поспешил на помощь.
— Я дойду сам, — ответил Маленков, — помогите Василевскому.
Но помогать генералу пришлось мало. С портфелем, уложив в него штабные документы, Василевский в полной темноте в сопровождении коменданта поспешил в метро.
«И.В.Сталин в свой подземный кабинет спускался лишь при объявлении воздушной тревоги, — вспоминал генерал Штеменко. — В остальное время он предпочитал находиться в отведенном ему флигельке во дворе занятого под Генштаб большого дома на улице Кирова. Там он работал и принимал доклады».
Флигелек, упоминаемый генералом Штеменко, и есть бывший особняк Солдатенкова, бывший детский сад, которому пришлось стать одним домом штаба ПВО и Генерального штаба, Ставки, ГКО.
— Всегда ли в часы налетов спускался в бомбоубежище Сталин? — спросил я.
— Почти всегда. Но бывали исключения из правила. Однажды ночью после тревоги остался в особняке. Мне приказали подняться с охраной на крышу. Это оказалась не излишняя предосторожность. На особняк упали зажигательные бомбы. Мы их с крыши сбрасывали на землю, там было их кому тушить. Одна из бомб пробила крышу, угодила на чердак и зажглась. Вот тут пришлось поволноваться. Ее быстро удалось затушить песком.
— Однажды мне пришлось сопровождать Сталина из особняка до подземного кабинета на станции. Проходили этот путь через зал командного пункта ПВО.
— Что здесь? — спрашивает Верховный.
Отвечаю:
— КП.
— Давайте посмотрим.
Увидев, кто появился на КП, генерал Журавлев скомандовал всем командирам:
— Внимание!
Но Сталин остановил его рукой, молча посмотрел на все и вышел со словами:
— Мы им мешать не будем. Пусть работают.
Другой раз машина из Кремля подъехала после тревоги к наземному вестибюлю станции, тогда она называлась «Кировской». Встречаю, как положено, у входа. Докладываю. Спустились по эскалатору вниз. Как на грех, квадратные часы на левой платформе почему-то остановились.
— Надо, чтобы часы работали, — заметил Сталин.
Главным инженером объекта служил тогда Юрий Георгиевич Абаджев, он же главный энергетик метрополитена, замечательный работник. То был исключительный случай, когда на нашем объекте что-то вышло из строя. Как мне помнится, — заключил Черкасский, — на станции под землей проходили заседания Политбюро ГКО, разные совещания и встречи.
И последнее. Маршал Василевский рассказывал автору этих строк, что ему пришлось занять опустевший после эвакуации Генерального штаба кабинет маршала Шапошникова. В Москве тогда осталось всего десять генералов и офицеров оперативной группы, возглавляемой Александром Михайловичем. Почему десять? Как раз столько мест было в самолете, готовом улететь с центрального аэродрома на случай его неожиданного захвата.
Маршал пишет: «Сама идея контрнаступления под Москвой возникла в Ставке Верховного Главнокомандующего еще в начале ноября…»
Возможно, это случилось в доме на улице Кирова, поскольку тогда Ставка и Верховный Главнокомандующий, по свидетельству очевидцев, до и после тревоги работали «во флигельке». Не исключено, идея контрнаступления могла быть высказана в этом доме. Кабинеты, как мы знаем, Верховного и начальника Генштаба находились рядом…
А в заключение хочу процитировать ответ Георгия Константиновича Жукова на мой вопрос, какое из выигранных им сражений он считает самым для себя важным: подбирая каждое слово, точно чеканя фразы, бывший командующий Западным фронтом сказал: «Великая победа народа. Тяжелая победа. Враг шел на Москву. И мы его разгромили».
