Евгений Иохелес родился в 1908 году в семье московского врача по «внутренним и детским болезням», принимавшего пациентов, как гласила адресно-справочная книга «Вся Москва», утром с 9 до 10 часов и с 5 до 7 часов вечера. Прием вел на дому, в Большом Мартыновском переулке, 2, у церкви Мартина Исповедника на Таганке. А днем, по всей видимости, доктор Иохелес служил в казенном лечебном заведении. У востребованного врача росли два сына. Старший, Евгений, учился живописи и рисунку у Фаворского, непревзойденного графика, в Хамовнической школе живописи. После нее занимался у классиков авангарда, Мельникова и Ладовского, в Высшем художественно-техническом институте.
Младший сын врача поступил в музыкальный техникум сестер Гнесиных. В Московской консерватории его вел профессор Игумнов, бравший в класс самых талантливых студентов. Слава осенила пианиста в 21 год на Первом Всесоюзном конкурсе музыкантов-исполнителей. В историю музыки он вошел тем, что первым исполнил все три части сорокаминутного Третьего концерта для фортепиано с оркестром Чайковского, который Петр Ильич не услышал при жизни. В свой репертуар Александр Иохелес включал никем не исполняемые в Москве сочинения Дебюсси, Онеггера, Пуленка... Ученики Иохелеса поражались «его сумасшедшему слуху, гениальной памяти: он мог неожиданно подойти к роялю и сыграть всю Третью симфонию Скрябина от начала до конца наизусть». Поражались и тому, что их профессор, секретарь партбюро и заведующий кафедрой фортепиано Московской консерватории, развелся с женой, что, само собой, осуждалось партийцами, и более того — женился на водительнице троллейбуса.
Старший брат пианиста начал работать в группе Ассоциации архитекторов-урбанистов во главе с творцом «динамических композиций, гениально одаренным Николаем Ладовским, восставшим против модного неоклассицизма. Урбанисты проектировали Трубную площадь на месте подлежащих сносу строений Цветного бульвара. Здесь предполагалось сделать «глубокий ввод» железной дороги и построить в конце пути вокзал, который бы стал новыми «воротами в Москву».
Отцы города Каганович и Хрущев по сталинскому Генеральному плану 1935 года замышляли «реконструировать», а фактически — стереть с лица земли древнюю Москву. Перед Трубной площадью урбанисты рисовали небоскребы, на ней после коллективизации задумали соорудить некий «Дом агро-индустриального рабочего» вместо «Дома крестьянина», находившегося в бывшем ресторане «Эрмитаж». Выходя из вагонов, колхозники, получив трактора и став «агро-индустриальными рабочими», сразу могли бы в столице «государства рабочих и крестьян» попасть в свой дом с гостиницей, клубом, лекторием и кинотеатром. На Цветном бульваре намечалась сельскохозяйственная выставка. Ничего из этой затеи, в которой газеты видели «наличие твердой политической установки», не вышло.
Создать в центре города шедевр архитектуры выпало счастье Евгению Иохелесу раз в жизни — в образе «Дома полярников», ничем не похожего на «динамические композиции». Очевидно, поэтому его пригласил в помощники академик Жолтовский, очарованный Ренессансом, чья колоннада дома напротив стен Кремля на Моховой улице поразила современников.
Под началом поклонника классики бывший урбанист Иохелес занимался жилыми домами в стиле сталинского ампира на Смоленской площади и Большой Калужской улице (ныне Ленинский проспект). За восьмиэтажный «советский жилой дом» на 200 квартир Сталинскую премию получил не он, а Иван Владиславович Жолтовский. Прожил Евгений Львович свыше восьмидесяти лет. Но в старой Москве ему места больше не нашлось. Занимался типовыми домами из сборного железобетона в Новых Черемушках, «комплексной застройкой» вдали от столицы во Владивостоке, Архангельске, Ульяновске. На старости лет Иохелесу (с соавторами) присудили Государственную премию за кварталы в столице советского автопрома в Тольятти.
Другой известный архитектор жил во 2-м Колобовском переулке, 12, когда вернулся в 1959 году из Сталинграда. Его назначили после Сталинградской битвы главным архитектором разрушенного города, и он его восстановил. Генеральный план и самые значительные здания центра связаны с его именем. За это Василия Симбирцева удостоили Сталинской премии и улицу в Сталинграде назвали в его честь. Сын машиниста паровоза с двадцати лет учился архитектуре в Москве, среди его профессоров был Николай Ладовский. За стенами института Симбирцев не стал его последователем. Два года служил в мастерской Жолтовского. Без мучений, подобно многим авангардистам, перешел на рельсы соцреализма.
Симбирцева в 1933 году назначили главным архитектором Военпроекта. В этой должности с другом Каро Алабяном они построили крупнейший драматический театр в мире. Открылся он как Театр Красной Армии, потом появилась в его названии «Советская Армия». Теперь это театр Российской Армии. В его Большом зале 1520 мест, для сравнения: в Малом театре 953 места. Кроме того, есть у театра Малый зал на 500 мест, тоже на зависть многим труппам. Для армейского театра выбрали место рядом с бывшим Екатерининским институтом благородных девиц, графской усадьбой XVIII века, перестроенной после пожара 1812 года Дементием Жилярди.
Советская власть Екатерининскую площадь переименовала в честь Парижской коммуны 1871 года в площадь Коммуны (теперь это Суворовская площадь). Здание института после революции превратили в армейский клуб. Его хотели снести и построить на его месте Центральный дом Красной Армии имени М.В.Фрунзе. Но все обернулось тем, что на клубе сменили вывеску и установили у дома бюст полководца, умершего во время операции язвы желудка, на которой настоял из лучших побуждений Сталин... На сцене театра, финансируемого из бюджета Красной Армии, стало возможным разыгрывать сражения. Сцена считается самой большой в Европе среди драмтеатров. Через широкий Танковый подъезд на нее могут въехать боевые машины. Что случалось не раз, когда ставились пьесы о войне. Существует легенда, что якобы один танк проломил подмостки. Но это выдумка.
Театр Российской армии — первый построенный в Москве советским государством, скупым на театры и музеи. Мысль о нем, по-видимому, принадлежала Ворошилову, маршалу Советского Союза, которого в песне величали «луганским слесарем, боевым наркомом». Нарком обороны СССР, согласно преданию, поставил перед архитектором настольную чернильницу в форме пятиконечной звезды, обвел ее по контуру пером и предложил авторам проектов создать театр с такой планировкой. В программе конкурса значилось: «В архитектуре театр должен отразить Красную Армию». «Звезду» хорошо видно с птичьего полета. Громадный театр опоясан множеством колонн с сечением в форме звезды.
Симбирцев, красноармеец гражданской войны, и Алабян, член партии с 1917 года, грезили в молодости о «пролетарской архитектуре». Здесь демократия выразилась в том, что с любого дальнего места в большом зале хорошо видна сцена. «В театрах, которые строила буржуазия, забота о зрителе выше партера и лож не поднималась, — писали газеты, — это была забота о богатом посетителе. Для него предназначались удобные, мягкие кресла, шик и роскошь так называемых «дорогих мест». Зато об удобствах зрителей балкона и особенно галерки не очень беспокоились. Тут стояли общие деревянные скамьи, отсюда почти ничего не было видно, голос актера был едва слышен. Революция поставила искусство на службу народу. И в новом советском Театре Красной Армии все места одинаково удобны и хороши». С чем не поспоришь.
Масштабная стройка театра рассматривалась как репетиция строительства Дворца Советов, ему оба автора отдали много времени и сил, получив за проект первую премию. Дворец на месте взорванного храма Христа, как известно, не появился, но театр они воздвигли за шесть лет в 1940 году. Его заказы — конструкцию и моторы сцены, электрооборудование, металлическую и стеклянную арматуру, мрамор, мебель — выполняли 40 заводов СССР. Никакого импорта. Все делали сами. О театре писали с восторгом: «Помимо своего основного назначения — быть центром театральной культуры Красной Армии — театр должен служить и великим архитектурным памятником героической армии страны социализма, памятником, который будет существовать многие и многие века». Театр здравствует по сей день. В нем играет неувядаемый Владимир Зельдин, танцующий и поющий в 99 лет.
Житель 2-го Колобовского переулка, 6, драматург и киносценарист Илья Нусинов, родился в Киеве. Его дед до революции управлял заводом. Сын управляющего Исаак мог после гимназии изучать филологию и жить годами в Швейцарии и Италии. Сразу после Февральской революции он устремился на родину членом Бунда, Союза еврейских рабочих, но вскоре вышел из него и вступил в РКП(б). В год, когда образовался СССР, филолог переехал в Москву и здесь нашел себя: защитил диссертацию, преподавал в 1-м и 2-м Московском университете, других институтах, публиковал статьи о классиках мировой, русской и еврейской литературы на двух языках: русском и идиш.
Илья Нусинов, сын Исаака, не пошел по стопам отца. Поступил на мехмат Московского университета, проучился два курса и ушел на фронт в Отечественную войну добровольцем. С фронта его, как всех недоучившихся на естественных факультетах студентов, отозвали и зачислили в Военно-воздушную академию имени Жуковского. Лейтенант и военный инженер Илья Нусинов на фронте вступил в партию, с медалями вернулся домой, не мечтая о литературе. Занимался математикой в «почтовом ящике», пока отца за изданную в 1941 году книгу «Пушкин и мировая литература», где исследовалось ее влияние на поэта, не арестовали в 1949 году как «космополита»!
(На филологическом факультете, когда я учился, признавалось единственное влияние — няни Арины Родионовны, никак не Байрона. Но как бы Пушкин иначе сочинил «Маленькие трагедии» о «Скупом рыцаре», «Моцарте и Сальери», «Каменном госте» и «Пире во время чумы»? О них я писал курсовую работу с установкой кафедры русской литературы — ни о каком влиянии на Пушкина не упоминать! Оно считалось «низкопоклонством перед Западом». С чем после войны и обострения отношений с бывшими союзниками СССР повел беспощадную борьбу Сталин: с кафедр и из журналов, подвергнутые травле в газетах и на собраниях, изгонялись истинные ученые.)
Профессор Исаак Нусинов погиб в Лефортовской тюрьме, до суда не дожил. Его бы, конечно, расстреляли за былое членство в Бунде и в ЕАК — Еврейском антифашистском комитете. Илью изгнали из научного института, ему с трудом удалось спустя два года устроиться мастером цеха на «Манометре». Нет худа без добра. Заводская жизнь стала темой первой пьесы «Моя фирма». Ее он сочинил с Семеном Лунгиным, ровесником, выпускником ГИТИСа. Оба родились в 1920 году. Литераторами стали поздно, после смерти Сталина, когда реабилитировали отца Ильи и стали выходить книги профессора Нусинова. Сценаристы были неразлучными друзьями, как Ильф и Петров. И творили подобно им. По воспоминанию Натальи Нусиновой: «Они вместе работали, писал всегда папа. У него была маленькая пишущая машинка «Колибри», которой он очень дорожил. Он быстро-быстро двумя пальцами печатал на ней текст, иногда писал от руки, потом перепечатывал. А Лунгин обычно просто лежал на диване или ходил по комнате. Они все обсуждали... Никогда не было взаимной ревности или разделения, кто что придумал или кто что сделал... Они дополняли друг друга».
Так вдвоем сочиняли и пьесы, которые шли в театрах, и сценарии кинофильмов, запомнившиеся современникам. В 1960 году на экраны вышли «Мичман Панин» с Вячеславом Тихоновым в главной роли и «Тучи над Борском», где в частности играли Никита Михалков и Инна Чурикова. С тех пор для Нусинова и Лунгина наступил долгожданный праздник жизни. За десять лет они написали десять сценариев, ставших популярными фильмами. Радость неожиданно сменилась горем. Моряки пригласили друзей на борт крейсера, ушедшего в кругосветное плавание. Но и без права захода корабля в иностранные порты друзья благоденствовали в кругу почитателей. Как вдруг на борту судна Нусинов умер от разрыва сердца. Ему было 50 лет. Он не увидел «Телеграмму», фильм Ролана Быкова, и не застал триумф «Агонии» с Алексеем Петренко.
Семен Лунгин пережил друга на четверть века. Его сыновья, Евгений и Павел, лауреат Каннского фестиваля, пошли по стопам отца. Его жена Лилиана перевела «Малыша и Карлсона». О своей многострадальной жизни рассказала в «Подстрочнике», 15-серийном телевизионном устном романе, ставшем сенсацией. Его показали после того, как картина одиннадцать лет лежала на полке: героиня премьеры не дождалась.
Сценарий «Агонии» предложил сочинить режиссер Элем Климов, переживший с Лунгиным и Нусиновым успех комедии «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен», признанной классикой. Фильм о Григории Распутине, сибирском мужике, ставшем другом Николая II и царицы, врачевателем наследника престола, задумали приурочить к 50-летию Октябрьской революции. Таким образом хотели убедить народ в ее оправданности и неизбежности. Сценарий «Святой старец Григорий Распутин» редакторы забраковали, не желая показывать его фигуру «в богатырских тонах», «чуть ли не как Пугачева», а также потому, что «нельзя бить царизм по альковной линии». Спустя год фильм по новому сценарию под названием «Агония» запустили в производство. А через десять дней снова потушили свет. Прошло шесть лет, прежде чем Климову разрешили съемку. Спустя три года готовый фильм велели «доработать». Но и после этого «Агония» лежала на полке, пока ее не продали иностранцам и с успехом не показали во Франции и Америке. На Венецианском фестивале картина завоевала Гран-при «Золотой орел».
В СССР показали «Агонию» весной 1985-го, когда словами Ленина в эпиграфе картины о «гнилости, гнусности, всем цинизме и разврате царской шайки с чудовищным Распутиным во главе ее» еще можно было убедить советский народ в неизбежности и оправданности революции. Сейчас говорят все громче, мол, то была не революция, а «переворот». Хотя после него капитализм сменился социализмом, а демократия — диктатурой. Кто знал, что после развала СССР Николая II объявят «святым великомучеником», забыв о «кровавом воскресенье» 9 января 1905 года. По данным полиции, в тот день перед Зимним дворцом расстреляли 130 и ранили 299 рабочих, шедших к императору с иконами и хоругвями. Кто думал, что «чудовищный Распутин» в недавнем исполнении Депардье предстанет героем?
