Рано утром в субботу в здании Росстата рабочие проводили ремонтные работы по подготовке к зимнему отопительному сезону. Для замены основной трубы мастерам пришлось сломать одну из кирпичных перегородок подвала. Именно за ней и обнаружили древний саркофаг.
На место выехали сотрудники милиции и археологи из Москомнаследия. Им и предстоит провести научные исследования и ответить на два главных вопроса: время захоронения и принадлежность останков.
Но уже сегодня искусствоведы говорят о том, что, возможно, ответить на вопросы поможет история этого места — Мясницкой, 39.
— Дело в том, что до 1928 года на том самом месте, где сегодня возвышается здание Росстата, красовалась церковь Николы в Мясниках, — рассказывает доктор искусствоведения Лев Лифшиц. — Это было одно из самых древних зданий на территории Москвы.
Архитектурный ансамбль храма можно разделить на три части. Одна — более древняя, сохранившаяся с XVI века. Внешний вид: одноглавый храм с щипцовым завершением фасадов. Была возведена в лучших традициях новгородских и псковских построек. Другая — ее пристроили в самом начале XVIII века. Это храм внушительных размеров, к тому же с отдельной колокольней. И последнюю в конце XIX века пристроили как придел апостола Матфея.
Однако постреволюционной власти срочно понадобилось выстроить Центросоюз. Этот госорган контролировал кооперацию на всем пространстве Cтраны Cоветов. Лучшего места, как Мясницкая, 39, чиновники не отыскали. Недолго думая, а именно в 1928 году, было отдано распоряжение снести все церковное великолепие...
Здание Центросоюза возвел архитектор Ле Корбюзье. Позже оно и перешло во владение Росстата.
— Так вот известно, что в давние времена было разрешено делать захоронения рядом с храмом, — продолжает Лев Лифшиц.
И в те далекие времена буквально вся Москва была в погостах. Но это продолжалось только до середины XVIII века, когда Москву накрыла эпидемия чумы. Тогда уже разрешали хоронить только в строго отведенных местах.
— И я думаю, что останки в саркофаге принадлежат именно москвичам. А время захоронения — до середины XVIII столетия, — комментирует Лев Исаакович.
Версию о том, что останки — это следы репрессий 30-х годов, искусствоведы отвергают.
