Инсталляция появилась за несколько дней до авиакатастрофы, но ее не разобрали ни в день трагедии, ни в день официального траура, это случилось только второго ноября. И никому из посетителей не пришло в голову возмутиться такой вопиющей композицией. Или хотя бы не фотографироваться на ее фоне. Или уж, на самый крайний случай, не хвалиться фотографиями перед знакомыми и незнакомыми. Люди пришли развлечься и не заморочились чужим горем.
Нет, это не было желанием оскорбить память 224 жертв авиакатастрофы или принизить чудовищную боль потери, которую переживают в эти дни родственники погибших. Это было обычное бытовое равнодушие. Равнодушие людей, привыкших к информации о трагических событиях: катастрофах, авиакатастрофах, военных действиях. Поток ежедневной негативной информации притупил восприятие многих и сделал смерть обычным явлением. А хеллоуин с его оранжевыми тыквами — желаемым ярким пятном на сером фоне обыденности. И посетители даже не побоялись вдруг накликать подобными фотографиями на себя беду.
Руководство ресторана объясняет появление инсталляции обычной случайностью, роковым стечением обстоятельств. Разумеется, никто не мог знать о трагедии заранее. И никто не думает сегодня обвинять администрацию в намеренном размещении такой циничной композиции с целью черного самопиара. Но если задуматься о смысле изображенного... Люди фотографировались на фоне разбившегося самолета. Пусть и условного, воткнутого в кучу тыкв. Фактически это были снимки на фоне братской могилы. Без разницы: произошла страшная реальность в тот же миг или в какой-то другой.
Хеллоуин — не наш праздник, и, наверное, поэтому нам сложно понять, где та грань, за которой в этот день уже неприлично пародировать жизнь и смерть. Но есть обычное понятие человеческого. И инсталляция с изображением авиакатастрофы, выполненная не в память о жертвах, не для призыва людей сделать все возможное, чтобы не допустить повторения случившегося, а сотворенная просто шутки ради — выходит за грань нормального человеческого восприятия. Конечно, если эти люди не настолько привыкли к смерти, чтобы всякий раз приветственно кивать чужой и равнодушно ожидать свою.
