У Дома профсоюзов лежат свежие цветы и горят свечи. Внутри здания свечи тоже горят — на подоконниках, на паркете со следами крови. Там на обугленной стене надпись «Фашизм не пройдет», а на грудах цветов лежат почерневшие каски и фанерные щиты, которые никого не смогли защитить.
«Стихи — дрова костра, где будет он сожжен»
Когда сильный, взрослый мужчина, привыкший к победам, с трудом сдерживает слезы, видеть это тяжело. Еще тяжелее, когда он беспомощно спрашивает: «Что делать? Скажите, что нам делать?» — а ты не знаешь, что ему ответить. Александр Негатуров, брат погибшего в Доме профсоюзов поэта Вадима Негатурова, сильный человек. Из породы победителей. Он известный спортсмен, много лет был старшим тренером сборной Украины по карате. Много раз он поднимал флаг Украины в разных странах. Но сейчас он не знает, что делать, а я не могу дать ему никакого совета.
Мы встретились в одесском Дворце спорта, где Александр работает руководителем детского спортивного клуба «Тигренок».
— 1 мая я уехал в местечко Фрумушика, на экокурорт, — рассказывает Негатуров-младший. — Телефон там не ловит — кругом поля. Два дня я вообще был без связи. 2-го после ужина вышел прогуляться, вдруг телефон неожиданно заработал. И сразу звонок — от племянницы Ксюши, дочки Вадима: «Дядя Саша, папу везут в больницу». Поднял всех на ноги, кинулись туда. Его в 20.15 живым привезли в больницу на Малиновского. Он был в сознании, говорил. Сказал свое имя, возраст, номер телефона дочери. А в 20.45 уже была вторая запись в истории болезни: ему стало хуже, упало давление. Я потом говорил с медсестрой. Он умер через два часа после того, как к ним поступил. Все время держался за крестик. Говорить уже совсем не мог, только что-то шептал. Молился, наверно. Потом махнул ей рукой, она его перекрестила, и он умер.
— Причину смерти вам сообщили?
— В заключении сказано, что он умер от ожогов. Но не так уж сильно он и обгорел. Я уверен, что он был отравлен газом. На видеозаписи видно, как он прыгает с высокого первого этажа во двор. Он лежал под стеной, лицо у него почему-то было черного цвета. Мне не важно, от какого газа погиб мой брат. Он погиб из-за того, что люди воюют между собой, вместо того чтобы просто сесть и поговорить. Он хотел говорить, а его убили.
— Вы будете добиваться правды?
— Я ее узнаю. Правды не надо добиваться, она сама придет. Я его политических взглядов не разделял. Он мне говорил: тебе хорошо, у тебя сыновья, они пойдут воевать, если что, а у меня дочки — кто их защитит? Три дочки у него было.
Вадим Негатуров 2 мая был на Куликовом Поле не случайно: он разделял его идеи. Иногда даже ночевал там в палатке. Стихов своих не читал, так как сильно заикался. За него обычно читал его друг и собрат по перу Сергей Ярощук. «Вокруг него всегда люди собирались, барышни в том числе, — вспоминает Сергей. — Он был очень интересный человек. «Один заметит в лужах только сор и грязь, другой заметит в лужах отраженье звезд» — это его стихи. А незадолго до гибели Вадим написал и вовсе пророческое: «...Стихи — дрова костра, где будет он сожжен…»
— Я поднимал украинский флаг во Франции, Германии, Мексике, Японии, — говорит брат. — А теперь я не знаю, как мне в Россию поехать на соревнования. Не хочу, чтобы нам с трибун кричали «фашисты!». Я с похорон не бреюсь, с тех пор как увидел Вадима в морге с обгоревшей бородой. Не хочется почему-то. Может, пройдет это.
Молчаливые похороны
Жаркий майский южный день. По одесской улице идет процессия. Несут гроб. Без траурной музыки. Без слез. Молча.
Хоронили 34-летнего Евгения Лосинского, активиста Куликова Поля, реконструктора. Он умер в больнице, прожив после ранения еще 9 дней.
Я не знаю, было так задумано или вышло случайно, но ничего страшнее этих похорон я не видела. Стиснутые зубы, сжатые кулаки. Не было ни громких рыданий, ни надгробных речей. После того как покойного отпели в церкви и выпустили в небо белых голубей, гроб на руках отнесли на кладбище и опустили в землю под залп из охотничьих ружей. Отец бесслезно рыдал. Люди молчали. К чему слова? И так все ясно.
Женя Лосинский погиб от огнестрельного ранения, полученного 2 мая возле торгового центра «Афины». Пулю достать не смогли: парню и так удалили почку, селезенку, был надрыв поджелудочной железы. Резать дальше врачи боялись. «Выйдя после операции, врач сказал, что такого прежде никогда не видел: все внутри у него было разворочено, — рассказывает друг Жени, Денис. — Врачи вроде бы нашли над почкой дробь, но точно сказать, что за пуля, мы не можем».
Женя занимался исторической военной реконструкцией: воссоздавал бои Второй мировой войны, события в Афганистане. «Его дед в свое время на Западной Украине боролся с бандеровцами, — рассказывает Денис. — А Женя здесь боролся с ними как мог. Возле «Афин» мы были с ним вместе, но меня перед тем оглушило взрывом шашки «ширас» (спецсредство, предназначенное для имитации разрывов артиллерийских снарядов. — М.П.). Когда ребят оттеснили по Греческой вниз, к улице Вице-адмирала Жукова, «Правый сектор» обошел нас со стороны Дерибасовской. И вот тогда, около 16 часов, мы начали выносить первых наших раненых с пулевыми ранениями. Сначала они били по ногам, у ребят были перебиты бедренные артерии. Явно не резиной стреляли. Женя своим щитом, как мог, прикрывал ребят, медиков. Наших я видел только с травматами в это время. У меня есть разрешение на оружие, но я его с собой не взял. Около 18 часов я уже повез раненого Женю в больницу. Что сказать? Он был моим командиром. И останется им».
— А зачем вообще «Одесская дружина» назначила сбор на Александровском проспекте в тот день?
— Мы знали, что приедут ультрасы, и не хотели, чтобы они громили Одессу, как разгромили Харьков, — отвечает Денис. — Мы не хотели крови, просто хотели их сдержать. А насчет красных повязок — все ложь. Красными повязками перемотались мы, «Одесская дружина». Люди с красными повязками ничего не провоцировали.
Тайна красных повязок
Накануне событий 2 мая в лагере на Куликовом Поле произошел раскол. Часть людей по призыву своих лидеров ушла на «411-ю батарею» (это мемориал солдатам Великой Отечественной войны). «Раскольники» через социальные сети призывали людей 2 мая собраться на Александровском проспекте неподалеку от места сбора фанатов.
— Понятно, что это была чья-то многоходовка, в которую втянули часть ребят, — утверждает Ростислав Барда, руководитель организации «Сопротивление». — Руководители «Одесской дружины» знали, что соотношение сил 1 к 10. 200 наших против 3 тысяч. Зачем они повели туда людей? С нами, с теми, кто остался на Куликовом Поле, это вообще никак не было согласовано. А 2 мая они вообще отключили телефоны. Мне также непонятно, почему люди забаррикадировались в Доме профсоюзов, хотя до этого дня ни разу никто туда не заходил. И я всегда говорил людям, что в случае нападения надо уйти и оставить лагерь. Кутузов тоже Москву сдал.
Вот интересный рассказ очевидца по имени Саша: «Наши собирались пройти параллельным маршем с фанатами и уйти по Ришельевской улице в сторону Куликова Поля. Дружина выдвигалась с Александровского проспекта. У магазина «Т и Д» наши увидели «Правый сектор». После этого кто-то повел их дальше, изменив маршрут. Они обогнули «Афины» и вышли прямо навстречу фанатам, на угол Греческой и Вице-адмирала Жукова. В этот момент из нашей толпы выбежали четыре человека, которые побежали в сторону футбольных фанатов с криком «нас бьют!». И тут же половина Евромайдана побежала нам навстречу, полетели дымовые шашки, файеры, взрывпакеты. Один человек с красной повязкой ранил нашего парня в спину возле «Афин». Другой там же ранил милиционера».
Другой свидетель, Олег: «С Куликова Поля на Греческой была от силы треть наших ребят. Остальные непонятно кто. После того как майдановцы и правосеки «победили», депутат горсовета, руководитель одесской организации партии «Удар» Андрей Юсов построил их в колонны, чтобы идти на Куликово Поле. (Кстати, Юсов — один из основателей «Поры», молодежной организации «оранжевой революции». — М.П.) Он сказал: идем в сторону ж/д вокзала. Потому что они были приезжие и не знали, где Куликово Поле. Они неслись сюда как озверевшие. Я их хорошо разглядел. Они были совершенно невменяемые. Стеклянные глаза. Они людей просто убивали».
У меня после бесед с десятками свидетелей сложилось мнение: очевидно, что были провокаторы с красными повязками и без них. Однако не все люди, которые надели в тот день красные повязки, были провокаторами. Одесская трагедия состоит из двух частей. Первая часть — уличные бои на Греческой улице. Вторая — массовое убийство в Доме профсоюзов. Второе никак нельзя оправдать первым — кто бы ни был зачинщиком столкновений в центе города.
«Кровь наших ребят. Запомни. Отомсти»
Дом профсоюзов — добротное «сталинское» здание. В нем массивные дубовые входные двери, мраморные лестницы, деревянный паркет. Двери в кабинеты, оконные рамы и лестничные перила — тоже деревянные. Дом профсоюзов не похож на «Хромую лошадь». Под слоем штукатурки — старая кирпичная кладка. Пишу это, чтобы читатели понимали, как их обманывают, впаривая, что люди в здании задохнулись от продуктов сгорания пластика. Его здесь практически нет. Сейчас значительная часть штукатурки на центральной лестнице снята. Люди считают: чтобы скрыть следы от пуль. Под штукатуркой — кирпичи. Паркет даже не обгорел.
Важное обстоятельство, о котором никто не пишет: 2 мая в Доме профсоюзов люди работали. Я разговаривала с сотрудником одной профсоюзной организации, который был на своем рабочем месте до 16 часов. Это объясняет, как в здании оказался журналист Дмитрий Иванов — он мог зайти по делам. Или задушенная женщина с фотографии — она работала там уборщицей. Наконец, откуда взялась еда и спиртное. Представляете уютненький профсоюзный кабинетик? Он ничуть не изменился со времен СССР. В нем обязательно есть холодильник, припасена бутылочка. Накануне праздника, видимо, посидели, отметили.
— Мы пришли к выводу, что совершить все это коренные одесситы не могли, — говорит Олег, с которым я случайно познакомилась у Дома профсоюзов. Свою фамилию, как и многие другие мои собеседники, он просил не называть. — Потому что у каждого из жителей города случайно мог там оказаться дядя, племянник, друг, одноклассница. Вот если бы в здании сидели бандеровцы, смог бы я его поджечь? Нет. Это сделали приезжие.
Олег был очевидцем событий, а теперь ведет собственное расследование. И он не один этим занимается. Люди сосредоточенно ходят по Дому профсоюзов, смотрят, запоминают, фотографируют. Официальному следствию никто не верит.
— Там на пятом этаже комната полностью залита кровью, — рассказывает женщина по имени Антонина. — Спустя девять дней она еще была липкой. А копоти на стенах там совсем нет. Вы точно из России? Пойдемте покажу.
Мы заходим в здание. Центральный вход выгорел дотла. На обугленных стенах надписи: «Нелюди», «Звери», «В аду гореть будете!». На подоконнике — каска, цветы, деревянная дубинка, которой оборонялись активисты: обычный черенок лопаты, разрезанный пополам. Поднимаемся. Вот эта комната. На двери надпись «Кровь наших» — и стрелка внутрь. На стене еще одна: «Кровь наших людей, одесситов. Расскажите другим. Ведь украинские новости лгут». На паркете и стенах везде пятна крови. Большая лужа действительно еще не просохла. Нет никаких следов горения или копоти. Добросить камень или бутылку с зажигательной смесью сюда невозможно — слишком высоко.
— В этой комнате прятались люди, их нашли и добили, — объясняет Олег. — Они ходили по кабинетам, ломали двери, находили выживших и добивали.
Заходим в кабинет на четвертом этаже. В стекле круглое отверстие правильной формы. «Это пулевое отверстие, — говорит Олег. — Камень сюда не добросишь, высоту посмотрите». Дверь в следующий кабинет явно рубили топором. Надпись: «Кровь наших в окне». Кровь между рамами, на подоконнике, оттуда она явно стекала по радиатору, лужа на полу, брызги крови на стене. Следов горения нет.
— Я впервые зашла сюда 3 мая, — рассказывает Антонина. — Мы нашли под столами много разбитых ампул. Майдановцы выбивали в двери дырку, бросали в кабинеты «коктейли Молотова» и ампулы с аммиаком. У людей моментально выгорали легкие. Помните на видео: вспышка в комнате за неразбитым окном?
В туалете на кафеле надпись: «Кровь наших ребят. Запомни. Отомсти». Здесь кровь на подоконнике, дверь вся в мелких брызгах и потеках. На кафеле след, будто человек хватался за стену окровавленной рукой. «Здесь кого-то убивали», — говорит Олег.
— Вот сволочи! Скоты! — произносит вдруг Антонина. — Смотрите: замывали! Здесь кровь лужей была.
Это пятый этаж. Кровь в подсобке. Дверь с прорубленным топором отверстием. Внутри оплавленный ксерокс, но паркет не обгорел и вся комната чистая. Пол белый, видимо, в порошке от огнетушителя. Бросили бутылку и тут же огонь затушили. Добросить бутылку снизу до пятого этажа невозможно. Но следы горения здесь заметны во многих местах. И везде валяются перчатки. Не только на пятом этаже — по всему зданию.
— Они бегали по зданию, искали живых людей, добивали их и сжигали, — комментирует Олег увиденное. — Есть фото, где у трупов обгорели только лица и кисти рук.
Еще одна странность: сгоревшие окна на лестнице между четвертым и пятым этажом. Снаружи добросить бутылку невозможно. Рядом деревянные перила от огня не пострадали. А оконные рамы сгорели. Как такое может быть? Неужели бой шел внутри здания? «Они людей выдавливали на крышу, забрасывая бутылками с горючей смесью», — считает Олег. Я потом говорила с одним парнем, спасшимся с крыши, который это подтверждает.
Левое крыло здания. Боковой вход, через который вошли майдановцы. Створка огромной старинной дубовой двери лежит в коридоре. Тяжелый железный засов погнут, петля выдернута «с мясом». Представляете, какой толщины и прочности этот засов? И сколько силы нужно было приложить, чтобы его согнуть? В левом крыле — ни следов пожара, ни копоти. Цветы в горшках на окнах. А внизу — еще одна дверь, ведущая во двор. Была ли она открыта в тот день? Если и была, люди о ней не знали. Сейчас ворота, ведущие со двора на улицу, заперты. С внешней стороны на каждой створке нарисован краской кельтский крест — символ нацистов.
Черные туфли
На одном из этажей у колонны я заметила черную женскую туфлю. А вскоре совершенно неожиданно встретилась с ее хозяйкой. Светлане Михайловне 74 года, и она прожила интересную жизнь: служила радисткой на базе Камрань во Вьетнаме, работала в Москве на высоких должностях. На Куликово Поле ходила просто пообщаться с людьми, послушать новости. Теперь она говорит, что 2 мая — ее второй день рождения. Она выжила чудом и до сих пор не может прийти в себя: у нее ожоги на лице и шее, временами ей трудно дышать.
— В тот день прибежали ребята с Греческой улицы с криками «наших бьют!». Некоторые отправились туда, чтобы помочь вынести раненых. А мы начали собирать свои флаги, газеты, листовки. Потому что опасались, что разгромят лагерь. Остались в основном пожилые люди. Потом кто-то сказал: давайте строить баррикады. И мы таскали материалы для баррикад. А потом видим: бегут наши окровавленные ребята, а за ними мчится озверелая толпа. И мы все рванули в Дом профсоюзов. Кто-то нас, кажется, к этому призывал.
— Кто вошел вместе с вами?
— Со мной были Шура, Лида, Зина и три девочки-монашки. Смотрю, под ногами стекла. Говорю: ищите веник, надо убрать, люди бегут, поскользнутся, упадут. Я еще обратила внимание, что на лестнице сидели двое мальчиков лет по восемь-десять, и сидел слепой. Он с женой приходил, она перевязывала раненых. Мы поднялись на третий этаж. Думали: даже если они ворвутся вниз, мы будем там защищены. Открыли дверь в кабинет. Из окна видели, как внизу жгут палатки, бьют тех, кто не успел забежать в здание. Шурочка говорит: давайте встанем в окне, покажем, что здесь старые женщины. Но снизу начали стрелять из травматиков. К нам подошел высокий мужчина и тоже выглянул в окно. Разворачивается к нам, а у него во лбу дырка. И он медленно так сползает на пол.
— Мертвый?
— Конечно, это пуля была. Круглое такое отверстие. Это снайпер стрелял, наверно, сидел на крыше обладминистрации. Девочки завизжали. Пульс пощупали — но какой там уже пульс. И когда я увидела кровь — меня так затошнило, что я побежала в туалет. Забегаю туда и чувствую запах газа. Открываю дверь — и просто обалдела: ни стен, ни потолка, ни пола — ничего не видно. От «коктейля Молотова» такого не могло быть.
— Можете описать запах? Это было похоже на запах гари?
— Нет. Просто резкий неприятный запах. Сначала я даже думала, что это хлор. Это как тонешь в страшном море. Обжигает горло. Я упала, лицом прислонилась к полу, и лицо моментально стало гореть. Лоб, нос, щека — все обгорело. Больше всего обгорела шея. Был ожог горла, легких. Я потеряла сознание.
— Помните, кто вас вынес?
— Очнулась я уже в полной темноте и начала потихоньку ползти к выходу. Хотела позвать на помощь — а из горла идет один хрип. Все же собралась с силами и простонала: «Помогите!». Слышу чей-то голос: «Еще одна живая. Ползите к лестнице». Вот я и доползла. Этих людей я не разглядела, они были в марлевых повязках. Они меня спустили во двор, и в машине «скорой помощи» я опять потеряла сознание. Когда меня несли, у меня туфли с ног свалились. Внучка потом мне рассказала: «Смотрю — на третьем этаже на лестничной площадке кровь и стоят бабушкины туфли». Они черного цвета.
Туалеты в здании находятся в левом крыле, в котором я была и которое совсем не обгорело. Заходила я и в туалет. В нем нет копоти на стенах, в нем не было огня, был только дым.
— Врачи вам что сказали?
— Сказали: бог дал вам вторую жизнь. Четыре дня я была под капельницами, меня все время промывали. Три дня у меня при отхаркивании выходила одна чернота, а потом стала выходить чернота с кровью. Моя одежда совсем не обгорела. Думаю, что это было химическое отравляющее вещество, которое сжигает тело. Лицо и шея обгорели от газа. Там, где я была, огня совсем не было.
Светлану Михайловну опять душит кашель.
— А этих девочек-монашек так никто больше и не видел. Я звоню — ни Шура не отвечает, ни Лида не отвечает. Шура всегда ходила как старуха, она на два года старше меня, а в тот день пришла в розовом пальто, в туфлях на каблуках, в платочке кокетливом. Такая красивая! И вот не отвечает. Что с ними стало?
Вечером я опять была у Дома профсоюзов, разговаривала с очевидцами страшных событий 2 мая. Горели свечи, люди приходили и уходили. Мимо шла женщина с собакой, интеллигентная женщина выгуливает собаку — ничего особенного. И вдруг она закричала. «Что вы здесь ходите, смотрите? — кричала она. — Музей открыли. Берите оружие! Их надо убивать!»
Этот крик и сейчас стоит в моих ушах.
