Времена и нравы
В центре Москвы женщина (с виду нерусская, с акцентом) призналась:
— У меня нет настоящего паспорта.
Она сказала это громко; и не на допросе в милиции, не спьяну, не прося милостыню (хотя вряд ли лицо чужой национальности разжалобит москвича сообщением, что живет по фальшивым документам). Слышали многие.
Самое любопытное, что эта грустная тетка с несуразным именем Шарлотта почему-то была совершенно уверена, что никто не донесет. И что за глупую свою откровенность не окажется она через 10 минут в “воронке”, где придется откупаться деньгами, а может, и еще чем-то (если ее сочтут достаточно симпатичной).
И, действительно, никто не донес, хотя слышали ее несколько сотен человек.
Шарлотта с фальшивым паспортом съездила в Париж — из России (из тюрьмы народов, из полицейского государства) во Францию и обратно.
Шарлотта — на сцене; там только что кончился XIX век. Мы — в зале; у нас начался двадцать первый. В Москве сразу в четырех театрах “Вишневые сады”. Порой совпадают два-три в один вечер. Зачем нам они?
ЧЕХОВ — СУВОРИНУ
1 августа 1892 года. Мелихово
...зачем лгать народу? Зачем уверять его, что он прав в своем невежестве и что его грубые предрассудки — святая истина? Неужели прекрасное будущее может искупить эту подлую ложь? Будь я политиком, никогда бы я не решился позорить свое настоящее ради будущего, хотя бы мне за золотник* подлой лжи обещали сто пудов блаженства.
Мы стали другими. Жизнь иная, время иное, быт, воспитание, отношение к детям, к женщинам, к старикам. Все стало по-Яшиному: грубо, по-лакейски.
ФИРС. В прежнее время, лет сорок-пятьдесят назад, вишню сушили, мочили, мариновали, варенье варили... И, бывало, сушеную вишню возами отправляли в Москву и в Харьков. Денег было! И сушеная вишня тогда была мягкая, сочная, сладкая, душистая... Способ тогда знали...
ЯША (87-летнему Фирсу). Надоел ты, дед. Хоть бы ты поскорее подох.
Господи! это какой же должен быть сад, чтоб сушеную (!) отправлять возами…
* * *
Прежде люди разговаривали, вечерами читали вслух, играли домашние спектакли... Теперь — смотрят, как в телевизоре (фальшивя и халтуря) болтают другие.
Пушкин ехал один из Москвы в Петербург, в Одессу, на Кавказ, в Оренбург по следам Пугачева... Сядь он в “Красную стрелу” — к нему немедленно подсел бы шоумен, ньюсмейкер, продюсер Хлестаков:
— Александр Сергеич! Ну как, брат?
Пушкин ехал один. Мало того — он думал, больше делать ему было нечего; не со спиной же ямщика говорить.
Попутчики, радио и ТВ не оставляют возможности думать.
Чехов часть дороги на Сахалин проделал с попутчиками-поручиками и очень страдал от пустых разговоров (жаловался в письмах).
…Персонажи “Вишневого сада” — дворяне, купцы... Для Чехова это были друзья, знакомые — окружающая среда. Потом ее не стало.
Дворян и купцов не стало 88 лет назад. Их отменили.
В пьесе дворяне есть, а в жизни нет. Какие же они будут на сцене? Выдуманные. Все равно как рыбки играли бы спектакль о птичках. Рассуждали бы о полетах, шевеля жабрами.
У Булгакова в “Театральном романе” молодой драматург рассматривает в фойе Художественного театра портреты основоположников, корифеев, артистов… Вдруг с изумлением натыкается на портрет генерала.
— А это кто?
— Генерал-майор Клавдий Александрович Комаровский-Эшаппар де Бионкур, командир лейб-гвардии уланского Его Величества полка.
— Какие же роли он играл?
— Царей, полководцев и камердинеров в богатых домах… Ну, натурально, манеры у нас, сами понимаете. А он все насквозь знал, даме ли платок, налить ли вина, по-французски говорил идеально, лучше французов.
“Манеры у нас, сами понимаете...” Разговор происходит в 1920-х, но генерал поступил в театр при царе. Даже тогда надо было показывать актерам, как подают платок аристократы.
Сегодня, зайдя в наш театр (большой ли, маленький ли), русские бояре не узнали бы себя. Так Иван Грозный не узнал себя в трусливом управдоме. Ведь и мы не узнаём себя (русских, советских) в тупых неуклюжих идиотах из голливудских фильмов.
Почти сто лет не было дворян, купцов. Они остались в учебниках, в раз и навсегда утвержденном школьном лубке. Купец — жадный, жестокий, грубый самодур Дикой (душевные движения ему неведомы, брак по любви отвергает). Дворянка — жеманная, лицемерная, глупая, пустая кукла.
Купцов и дворян не стало, а лакеи остались. И обо всех судили по себе — по-лакейски. Эти лакеи, желая угодить новым господам (тоже лакеям), изображали уничтоженных (отмененных) глумливо, пошло, карикатурно. И от этих трактовок — а с 1930-х они уже вбивались с детсада — не был свободен никто.
И купец в советском театре всегда был Дикой и никогда Третьяков (чья галерея).
До сих пор пользуемся: Боткинская больница, Морозовская (и много еще) построены купцами для бедных , а не VIP-клубы и фитнес-центры. Не всякий царь столько построил для людей.
Советская власть кончилась в 1991-м. Вернулся капитализм. А дворяне и купцы? Они же не ждали за кулисами команды “на сцену!”. Они умерли. И культура их умерла.
Язык остался почти русский. Но понятия... Само слово “понятия” 100 лет назад относилось к чести и справедливости, а теперь к грабежу и убийству.
30 лет назад Юрий Лотман написал “Комментарий к “Евгению Онегину” — пособие для учителя”. В начале сказано:
“Объяснять то, что читателю и так понятно, означает, во-первых, бесполезно увеличивать объем книги, а во-вторых, оскорблять читателя уничижительным представлением о его литературном кругозоре. Взрослому человеку и специалисту читать объяснения, рассчитанные на школьника
5-го класса, бесполезно и обидно”.
Предупредив, что понятное объяснять не будет, Лотман продолжает:
“Большая группа лексически непонятных современному читателю слов в “Евгении Онегине” относится к предметам и явлениям быта как вещественного (бытовые предметы, одежда, еда, вино и пр.), так и нравственного (понятия чести)”.
ЧЕХОВ — СУВОРИНУ
9 декабря 1890 года. Москва
Хорош Божий свет. Одно только не хорошо: мы. Как мало в нас справедливости и смирения, как дурно понимаем мы патриотизм! Мы, говорят в газетах, любим нашу великую родину, но в чем выражается эта любовь? Вместо знаний — нахальство и самомнение паче меры, вместо труда — лень и свинство, справедливости нет, понятие о чести не идет дальше “чести мундира”, мундира, который служит обыденным украшением наших скамей для подсудимых. (“оборотни”. — А.М.) Работать надо, а все остальное к черту. Главное — надо быть справедливым, а остальное все приложится.
Значит, еще (или уже) в 1975 году приходилось объяснять учителям , что такое ментик, Клико и честь.
За те же годы загрязнилась вода в Москве-реке, рыбки изменились до неузнаваемости, до ужаса: когти, клыки, слепые глаза... А мы, что ли, те же?
А, может, мы все-таки те же?..
...Потом маятник качнулся — начали поэтизировать дворянство.
Все дамы XIX века стали женами декабристов. Все мужчины — Андреями Болконскими. Кого ж это Пушкин называл “светской чернью”, “светской сволочью”? Кто проигрывал в карты рабов? Кто травил крестьянских детей собаками, содержал гаремы? Кто довел мужичков до такой злобы, что, поймав белого офицера, вместо того чтобы гуманно шлепнуть**, они сажали его на кол?
Внутренний, порой не осознанный протест советского человека против идеологии порождал восхищение дворянами. Точно по Окуджаве:
…Следом дуэлянты, флигель-адъютанты.
Блещут эполеты.
Все они красавцы, все они таланты,
Все они поэты.
Не все. В 1826-м, когда пятеро декабристов были повешены, а 121 — угнан на каторгу, в России было 435 тысяч дворян мужескаго пола. Герои и поэты составляли три сотых процента (0,03%) аристократии. Не станем считать их долю в народном море.
Чехов не поэтизировал современников. Ни дворян, ни народ, ни интеллигенцию, ни братьев по перу.
ЧЕХОВ — СУВОРИНУ
3 марта 1892 года. Москва
Что за ужас иметь дело со лгунами! Продавец художник (Чехов покупал у него имение. — А.М.) лжет, лжет, лжет без надобности, глупо — в результате ежедневные разочарования. Каждую минуту ожидаешь новых обманов, отсюда раздражение. Привыкли писать и говорить, что только купцы обмеривают да обвешивают, а поглядели бы на дворян! Глядеть гнусно. Это не люди, а обыкновенные кулаки, даже хуже кулаков, ибо мужик-кулак берет и работает, а мой художник берет и только жрет да бранится с прислугой. Можете себе представить, с самого лета лошади не видели ни одного зерна овса, ни клочка сена, а жрут одну только солому, хотя работают за десятерых. Корова не дает молока, потому что голодна. Жена и любовница живут под одной крышей. Дети грязны и оборваны. Вонь от кошек. Клопы и громадные тараканы. Художник делает вид, что предан мне всей душой, и в то же время учит мужиков обманывать меня. Вообще чепуха и пошлость. Гадко, что вся эта голодная и грязная сволочь думает, что и я так же дрожу над копейкой, как она, и что я тоже не прочь надуть.
ЧЕХОВ — СУВОРИНУ
27 декабря 1889 года. Москва
Современные лучшие писатели, которых я люблю, служат злу, так как разрушают. Одни из них… (грубые слова. — А.М.) Другие же… (грубые слова. — А.М.) Непресыщенные телом, но уж пресыщенные духом, изощряют свою фантазию до зеленых чертиков. Компрометируют в глазах толпы науку, третируют с высоты писательского величия совесть, свободу, любовь, честь, нравственность, вселяя в толпу уверенность, что все то, что сдерживает в ней зверя и отличает ее от собаки и что добыто путем вековой борьбы с природою, легко может быть дискредитировано. Неужели подобные авторы заставляют искать лучшего, заставляют думать и признавать, что скверное действительно скверно? Нет, в России они помогают дьяволу размножать слизняков и мокриц, которых мы называем интеллигентами. Вялая, апатичная, лениво-философствующая, холодная интеллигенция, которая не патриотична, уныла, бесцветна, которая брюзжит и охотно отрицает ВСЁ, так как для ленивого мозга легче отрицать, чем утверждать; которая не женится и отказывается воспитывать детей и т.д. И все это в силу того, что жизнь не имеет смысла, что у женщин… (грубое слово. — А.М.) и что деньги — зло.
Где вырождение и апатия, там половое извращение, холодный разврат, выкидыши, ранняя старость, брюзжащая молодость, там падение искусств, равнодушие к науке, там НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ во всей своей форме. Общество, которое не верует в Бога, но боится примет и черта, не смеет и заикаться о том, что оно знакомо с справедливостью.
В “Вишневом саде” ветхий Фирс мечтательно вспоминает крепостное право, отмененное 40 лет назад.
ЧЕХОВ — ЛЕОНТЬЕВУ
22 марта 1890 года. Москва
Понять, что Вы имеете в виду какую-либо мудреную, высшую нравственность, я не могу, так как нет ни низших, ни высших, ни средних нравственностей, а есть только одна, а именно та, которая дала нам во время оно Иисуса Христа и которая теперь мне, Вам мешает красть, оскорблять, лгать и проч.
ФИРС. Перед несчастьем тоже было...
ЛОПАХИН. Перед каким несчастьем?
ФИРС. Перед волей. Тогда я не согласился на волю, остался при господах... И помню, все рады, а чему рады, и сами не знают… А теперь все враздробь, не поймешь ничего.
Типичный советский человек — горюет о порядке, о временах Брежнева, Сталина, печалится об упадке.
ФИРС. Прежде у нас на балах танцевали генералы, бароны, адмиралы, а теперь посылаем за почтовым чиновником и начальником станции, да и те не в охотку идут.
ЯША. Надоел ты, дед. Хоть бы ты поскорее подох.
Да, раньше пойти в гости к профессору было почетно. А деликатесы в его семье никого не удивляли. И добиться успеха (тем более восторга) банка икры не могла.
Потом 70 лет учили, что есть два класса: рабочие и крестьяне (колхозники), а интеллигенция — прослойка. Что интеллигенция крайне малочисленна — спору нет. Но почему она — прослойка между рабочим и колхозницей, понять нельзя.
Доставать сервелат профессура (прослойка) не умела. Пока выдавали — хорошо. Перестали выдавать — в холодильнике стало пусто. И блатная блондинка за углом ошеломляет профессорскую семью палкой сервелата, куском грудинки — плодами обвеса, обсчета.
Теперь деликатесы уже не дефицит. Теперь эти способные блондинки и блондины вышли из-за угла. Они умели в советское время решать свои гастрономические проблемы. Оказалось — в новых условиях, — что точно так же можно устроить и карьеру, вплоть до Кремля.
Долго жили при социализме. Отвыкли от капитализма. Зато сейчас все прежнее — долги, торги, проценты, векселя — ожило.
Огромный слой людей оказался готов к новой жизни.
ТРОФИМОВ. Я свободный человек. Я силен и горд. Человечество идет к высшей правде, к высшему счастью, какое только возможно на земле, и я в первых рядах!
ЛОПАХИН. Дойдешь?
ТРОФИМОВ. Дойду… или укажу другим путь, как дойти.
АНЯ (радостно). Прощай, старая жизнь!
ТРОФИМОВ (радостно). Здравствуй, новая жизнь!..
Молодые убегают, взявшись за руки, спустя минуту забивают Фирса.
Гаев и Раневская плачут от безысходности. Молодость позади, работать не умеют, мир их рушится буквально (Лопахин приказал снести старый дом)...
Но другие — они молоды, здоровы, образованны. Почему безысходность и бедность, почему не могут содержать имение? Не могут работать?
Мир изменился, квартплата выросла, учителям платят мало, инженеры не нужны.
Жизнь вытесняет их. Куда? Принято говорить “на обочину”. Но мы же понимаем, что если жизнь вытесняет кого-то — она вытесняет в смерть , в могилу. Не каждый может приспособиться, не каждый способен стать челноком или охранником.
Вымирают читатели. Лучшие в мире читатели умерли: 25 миллионов за 25 лет. Остальные забыли (“никто не помнит”), что можно было жить иначе: читать другие книги, смотреть другие фильмы.
Под нами все та же Среднерусская возвышенность. Но какая она стала низменная.
Территория не решает. Выселенный с Арбата Окуджава прошелся как-то по бывшей своей улице и увидал, что всё здесь по-прежнему. Кроме людей.
Здесь так же полыхают густые краски зим,
Но ходят оккупанты в мой зоомагазин!
Хозяйская походка, надменные уста.
Ах, флора там все та же, да фауна не та!
Оккупанты, фауна — это не о немцах. И не о советских, не о русских и даже не о новых русских. Это стихи 1982-го. Это о номенклатуре, она — не люди.
Территория та же, а людей — нет.
* Четыре грамма.
** Шлепнуть — расстрелять без суда и следствия.
