После того как в “МК” появилась статья об американце Байерли, воевавшем и в американской, и в советской армиях, в редакции раздался звонок: “Вы пишете, что Байерли был единственным солдатом этих двух армий. А я тоже ветеран: и армии США, и Советской Армии”.
Первое чувство — сомнение. Ведь для такого утверждения нужны доказательства: документы, фотографии, может быть, — награды...
— А вы приезжайте ко мне, в Новогиреево. Покажу и фотографии, и документы...
— Владимир Терентьевич Куц, — представился мой собеседник. — Бывший пулеметчик и разведчик 4-й пехотной дивизии США во время Второй мировой.
Остарбайтер
— Как я попал к американцам? Это длинная история, и началась она в 1937 году, когда был арестован мой отец. За несколько месяцев до этого мы — моя мать, младшая сестра и я — переехали на Украину, в село на Полтавщине. В колхоз нас не приняли — семья “врага народа”. В конце концов мать взяли прачкой в местную больницу. Так мы и жили, когда в 41-м пришли немцы.
Весной 42-го Владимира схватили полицаи и отправили в Германию — на принудительные работы. Парню — 14, какой из него работник. Но рейху, вспоминает он, было все равно: норму не выполнил — урезают пайку, ты чахнешь, а ослабеешь — концлагерь и печь...
“Мне всегда в жизни везло, — до сих пор Владимир Терентьевич верит в свою счастливую звезду. — Один раз, правда, тогда в Германии думал: все, конец. Когда поставили на разгрузку вагонов с известью: это было как в газовой камере. Но вскоре меня определили к крестьянину на сельхозработы. И это меня спасло. Я даже малость окреп на селе. Хотя работать приходилось очень много, хозяин ко мне хорошо относился.
Война уже подходила к концу, американцы были совсем близко. Как-то, возвращаясь с хозяином из города, я заметил, что вдоль дороги немцы маскируют орудия — словом, готовят западню. А в селе уже появились первые американцы. Я — к ним, пытаюсь сказать, что там засада, но меня не понимают. Тут на “Виллисе” подъехал еще один американец, по-немецки спрашивает: что надо? Я ему опять про засаду. Еще один остарбайтер, поляк, подошел, и вдвоем мы кое-как объяснили, что немцы готовят ловушку.
Американец задумался. Неожиданно говорит: “Хочешь пойти к нам в армию? Я переговорю с командиром. Лезь в машину”.
Почему американцы взяли его с собой? Владимир Терентьевич думает, в знак благодарности — он спас им жизнь, предупредил о засаде. Кроме того, им нужен был новый пулеметчик на “Виллис”. Прежнего то ли убило, то ли ранило.
“Юджин Мейли — так звали моего американца — сначала занялся моей экипировкой. Когда сделали привал, дал мне охапку одежды защитного цвета, даже носки, трусы (у меня своих трусов и то не было). А куртку с нашитым зеленым крестом (символом 4-й пехотной дивизии) подарил мне свою. Когда я оделся, Мейли повел меня к своему капралу (перед этим заставил выучить несколько английских слов). “Разговор”, из которого я ничего не понял, прошел нормально.
С этим капралом — его имя Билл Рииска — я общался до последнего времени. А недавно узнал, что он умер”.
“Джи-ай” идет на восток
Юджин Мейли всерьез решил сделать из остарбайтера солдата. Обучил, как стрелять из пулемета. И вообще опекал — “новобранец” по-английски не говорил, зато Юджин знал немецкий. При этом “сборы были недолги” — оказывается, попал беглец в полевую разведку, которая всегда впереди армии и вскоре вновь двинулась дальше.
— Я с пулеметом, Юджин и еще один боец, на “Виллисе” — впереди. За нами шел броневик, его пулеметчик, Боб Нистром, в бою должен был поддерживать нас из спаренного крупнокалиберного пулемета. Я все время беспокоился, как бы он по нам не врезал. А Боб, в свою очередь, советовал, чтобы наш “Виллис” не особенно вырвался вперед, а то он может принять нас за немцев и разнести в клочья.
Меня воспринимали как своего. Солдаты получали посылки из дому, так каждый старался меня угостить. Был я у них как “сын полка”. Запомнилась одна деталь: у американцев — двойные каски: одна из прессованного картона, а на нее надевалась вторая — стальная. Мне было тяжело носить обе, так я старался надевать одну нижнюю. За это мне влетало от капрала Билла.
Кстати, у американцев внешним видом офицер мало чем отличался от рядового. И питались мы с офицерами одинаково. Правда, мне не нравился американский хлеб — ноздреватый и безвкусный. Помню, как-то нашел я пачку жевательной резинки — она была похожа на конфеты — и съел всю пачку. Удивлялся, что за конфеты такие — к зубам липнут...
Как-то мы с Юджином ехали по дороге, сворачивавшей к мосту. На подходе увидели двух немцев, суетившихся около каких-то ящиков. Юджин — он был за рулем — кричит мне: “Вилли, стреляй!”. Я “стреляю” — и ничего! Оказывается, второпях не дотянул затвор до взвода пружины. А броневик, шедший за нами, еще не показался из-за поворота.
Тем временем немцы вскочили на мотоцикл. Я еще раз рванул ручку пулемета на себя, снова нажал на гашетку — огонь! Мотоцикл свалился в кювет, а у одного немца, как мне показалось, отлетела рука. Юджин, въехав на мост, притормозил, выскочил из “Виллиса” и затоптал тлевший бикфордов шнур, который подожгли мотоциклисты. Один немец был еще жив, я приказал ему встать, отобрав у него пистолет.
А второй был мертв. Когда кто-то из наших перевернул его ногой, я увидел, что очередью ему не только оторвало руку, но и разворотило грудь — видно было, как работают его легкие. Меня вырвало. Это был мой “первый” немец.
А потом я совершил страшную ошибку — расстрелял шестерых американцев. Дело было в апреле — мы должны были отсечь эсэсовцев, которые собрались уйти в горы. Наша машина шла первой, за нами, как всегда, броневик Боба. Вдруг Юджин видит — нам навстречу движется отряд. Он мне сразу: “Это немцы! Подпусти метров на сто, как только покажутся из-за пригорка — бей”. И как только появился верх первой машины, я ударил из пулемета. Тут с их стороны взвилась зеленая ракета. Юджин орет как сумасшедший: “Стоп! Хальт, Вилли!”
Выяснилось, что стрелял я по своим. Но никаких последствий, никаких разбирательств не было. Потом, когда многие годы спустя я ездил в Америку, все боялся, что подойдет ко мне кто-нибудь из родственников убитых мною и скажет: “Как же ты так, Вилли?”.
И когда мы встречались с ветеранами, я отошел с Юджином и спрашиваю: как же с тем случаем? А он мне отвечает: “Вилли, война была!”.
О’кей, рашен!
В конце апреля 1945 года Владимир понял, что дивизия дальше не пойдет, и решил, что пора домой. К тому же этот случай с убитыми американцами. Его отговаривали: “Вилли, оставайся у нас”. Может, и остался бы, но дом есть дом. Мама, родные — как они?
— Расставаясь, я попросил ребят написать свои адреса: Боб Нистром и Ричард Фицсиммонс, третий в нашей команде, написали на клочке бумаги свои координаты. А Юджин подарил фото своей матери — на обороте был записан адрес.
Мне дали “Мерседес-Бенц” (на его крышу натянули оранжевый тент, чтобы своя авиация не обстреляла), документы, провизию — и я поехал на восток. Вижу в зеркальце, что мои потихоньку тянутся за мной — присматривают. Долго они за мной тянулись. Аж до Мюнхена. А потом я ехал уже один — до Зальцбурга. Вижу, стоит военный полицейский, высоченный негр. Машет мне: стоп! Подходит эта громила и что-то орет, а я не понимаю. Спрашиваю по-немецки: “Was wollen Sie?” Негр аж посерел, выхватил пистолет...
Там у них была военная комендатура. Приводят к начальству, докладывают — дескать, немца в американской форме поймали. Пытаюсь отдать честь — негр стукнул меня по руке. Но я докладываю сидевшему там подполковнику на смеси английского с немецким: “Джи-ай Вилли Куц, гее нах остен!”
И показываю свои документы.
— Рашен! — понял подполковник и хлопает меня по плечу.
Негр, казалось, стал вдвое ниже. Кого он поймал? В американской форме, на немецкой машине, по-английски не говорит, да еще и русский!
Это была часть из армии генерала Паттона, она тоже шла на восток, и в итоге мы вышли на реку Эмс, где была демаркационная линия.
Вскоре туда подтянулись советские танки с десантниками. Появилась советская делегация во главе с генералом. Американский лейтенант тащит меня из строя: вот, говорит, ваш парнишка, воевал с нами, прошел через всю Германию.
Так я предстал пред моим будущим командиром дивизии, генералом Афониным. Я рассказал, что да как: хочу к своим, хочу домой. Генерал говорит одному из офицеров: “Шварев, займитесь бойцом!” В это время принесли фужеры с вином, дали и мне, я даже тост произнес. Получалось, я как бы официально переходил из американской армии в Красную. Возможно, это избавило меня от многих проблем.
Капитан Шварев оказался старшим оперуполномоченным отдела контрразведки Смерш 5-й гвардейской воздушно-десантной дивизии. Они там на меня имели свои виды, я продолжал ходить в американской форме и выполнять особые задания командования. Начали работать против американцев. Ночью засылали на их сторону разведчиков. Мне, конечно, очень хотелось домой, повидать мать. Да и по мере того, как жизнь входила в нормальное мирное русло, мое положение становилось двусмысленным. И я как-то смог повидаться с генералом. Он меня помнил: “Как дела, американец?”
Прошу его: демобилизуйте. Ведь мне еще даже 18 лет не исполнилось. Спасибо генералу Афонину — он все понял.
Владимир вернулся на Родину как бывший угнанный в Германию, прошел проверку в Яссах и в конце концов добрался до дома.
“Забудь, что ты был американцем”
“Перед расставанием капитан Шварев мне сказал: “Володя, нигде, ни при каких обстоятельствах не рассказывай, что ты воевал в американской армии”.
Совету старшего товарища Владимир Куц следовал более сорока лет — ведь в те годы головы летели за куда как меньшие “преступления”, чем служба у янки. Молчание о боевом прошлом уберегло его от лагерей и прочих крупных неприятностей. Более того, его приняли в комсомол и в партию — сына “врага народа”, жившего на оккупированной территории, угнанного в Германию. Он сделал неплохую карьеру. Но это уже другая история.
Лишь в 1988 году Владимир Терентьевич решился “раскрыться” — наступила пора гласности. Пришлось писать заявление в КГБ с рассказом обо всех обстоятельствах этой удивительной истории. Долгие годы Куц хранил нацарапанные на прощание друзьями-американцами их адреса. Чтобы время не стерло карандашные записи, даже не переписал, а перерисовал эту записку чернилами — и надежно спрятал ее. Через американский комитет “Ветераны за мир” ему удалось найти Ричарда Фицсиммонса и Юджина Мейли. Потом пришло приглашение от американских ветеранов посетить США. Владимир Куц оказался в Бостоне, где его встретил представительный пожилой крепыш. Им оказался тот самый капрал Билл Рииска, который в свое время чуть ли не за уши драл Вилли за неправильное ношение каски. Вскоре довелось свидеться и с другими товарищами по оружию.
* * *
Судьба старых боевых друзей сложилась по-разному. Но при встрече друзья говорили не столько о своих нынешних проблемах, а больше вспоминали минувшие дни. В журнале “Пипл” тогда появился репортаж: “Ветеран Красной Армии Владимир Куц встретился со своими друзьями “джи-ай” спустя 44 года после совместной борьбы против нацизма”.
А чтобы не было сомнений в боевом прошлом русского Вилли, ему вручили документ, скрепленный печатью: “Этим подтверждается, что Владимир (Вилли) Куц после освобождения его из нацистской неволи служил в 4-й пехотной дивизии США в качестве переводчика и пулеметчика разведывательного патруля. Непосредственно при вступлении в разведывательную команду Владимир Куц предупредил членов команды о немецкой засаде. Это предупреждение спасло много американских жизней”.
Так что зеленый крест, символ 4-й пехотной, Владимир Куц носит теперь на законном основании. И часто повторяет: “Мне всю жизнь везло. Особенно — на хороших людей”.
