Квадратура Круга

Вопрос: “Какое самое знаменитое в наши дни здание во Владимире?” — потянул бы в телеигре максимум рублей на сто. Вариантов нет — это тюрьма “Владимирский централ”.

А вот за вопрос “Чем кроме песни Михаила Круга он знаменит?” можно назначать гораздо большую цену.

О том, что централу уже больше ста лет, что о его узниках издают книги в серии “Жизнь замечательных людей”, что на ней обкатывают передовые российские тюремные технологии, знают немногие. Для этого нужно там оказаться. И желательно по доброй воле.

Вечером накануне поездки во Владимир подростки под моими окнами отмечали начало весны пением под гитару. Следующим утром и в маршрутке, на которой я ехал до Курского, и на платформе вокзала звучала все та же песня. “Весна опять пришла/И лучики тепла/Доверчиво глядят в мое окно...” Ре минор, ми, ля минор, фа, ре минор... “Владимирский централ, ветер северный...”

В поезде коренные владимирцы так объясняли, как найти тюрьму:

— Сядете на вокзале на троллейбус, проедете две остановки и спросите, где роддом. Там и тюрьма рядом.

Централ, официально именуемый “исправительное учреждение ОД-1/Т-2 УИН МЮ РФ”, построенный 220 лет назад прямо на Московском тракте (по нему гнали этапом заключенных), теперь расположен практически в центре Владимира. От этого возникают разного рода контрольно-охранные недоразумения.

Например, прямо под забором тюрьмы — старое кладбище. Здесь в числе прочих похоронены японские военнопленные времен Второй мировой. Рассказывают, что, когда японцы несколько лет назад приехали поклониться отцовским могилам и достали фотоаппараты, их сразу же повязали. Они долго потом доказывали, что фотографировали кладбище, а вовсе не тюремную сигнализацию.

Под стенами самой тюрьмы во Владимире музыка уже не играла. Но знаменитая песня продолжала вертеться в голове. Ре минор, ми... “Весна опять пришла...”

Весна в тюрьму действительно пришла — стены административного корпуса покрылись сыростью. Но общее настроение приподнятое: в централе праздник.

Сюда приехало много серьезных гостей, способных без запинки произнести словосочетание “гуманизация пенитенциарной системы”. Гости приехали ради очередного этапа этой самой гуманизации — открытия первого в России тюремного компьютерного Центра правовой информации для заключенных.

— Нет, Михаил Круг здесь не сидел, — отвечает представитель администрации тюрьмы на заданный в тысячный раз вопрос. — А с концертом приезжал. Да у нас в тюрьме многие выступали — Шевчук, Розенбаум...

— Хотите узнать секрет? — доверительно говорят тюремщики. — Помните слова песни? Так вот, дело там вовсе не в ветре. Изначально поется “Саша Северов”. Это друг Михаила Круга, тверской вор в законе Северов Александр Валентинович. Он здесь сидел, ему и посвящена песня.

На этом филологические изыскания прерываются: всех приглашают посетить компьютерный центр. Первое, что бросается в глаза, — массивная решетка, которой отгорожена часть комнаты. За ней стоит одинокий компьютер, который, собственно, и отведен заключенным. Остальная техника в комнате предназначена для студентов и сотрудников тюрьмы. А стенд под названием “Уголок Европейского суда по правам человека”, размещенный тут же, за решеткой, придает интерьеру странноватый вид.

Но смех смехом, а теперь Владимирскому централу доступны все российские законодательные акты и материалы известных судебных процессов. Для зэков это — самое любимое чтение. По словам начальника тюрьмы Сергея Малинина, юридическая литература в тюремной библиотеке зачитана до дыр. Две трети заключенных считают себя невиновными, вот и разбираются в хитросплетениях кодексов, чтобы подтвердить свою правоту.

— А теперь — в музей! — приглашает г-н Малинин. — Наш музей знают от Тихого океана до Атлантики. Все на нем учатся — и трудные подростки, и студенты.

Исторических примеров для подражания там действительно масса. Среди бывших узников — сплошные гиганты мысли и пара-тройка отцов русской демократии. Экскурсоводу достаточно указывать на фотографии и называть фамилии. Первым в списке почетных зэков стоит пламенный революционер Михаил Фрунзе. Отношение к нему в тюрьме двойственное. С одной стороны — герой. Но с другой — считается, что он был единственным, кто сумел сбежать из централа, подпортив репутацию самой строгой тюрьмы России.

— Это неправда! На самом деле Фрунзе убежал не от нас, а из здания владимирского суда, — пытается восстановить историческую справедливость начальник. И начинает перечислять другие известные фамилии: революционеров, контрреволюционеров, врагов народа...

Среди заключенных централа были комендант Берлина Вейдлинг, начальник личной охраны Гитлера Раттенхубер. Сюда же в 60-е привезли летчика-шпиона Пауэрса. А потом в тюрьму пришли “семидесятники”. Не в том смысле, что интеллигенция 70-х годов, а осужденные по статье 70 УК СССР — за антисоветскую агитацию и пропаганду, — около 80 диссидентов.

— Анатолий Марченко, Валерий Буковский, которого потом на Корвалана поменяли, Натан Щаранский — ныне израильский министр... — бодро перечисляет экскурсовод.

Современная история тюрьмы бедна знаменитостями. И представлена не фотографиями, а предметами — слепленными из хлеба фигурками, изъятыми ножами, похожей на конфетный фантик 100-долларовой купюрой, нарисованной местным фальшивомонетчиком за 10 минут. Фотографий зэков нет: больше гордиться некем.

Сейчас во Владимирском централе сидят 1380 человек. Многие осуждены на небольшие сроки и вместо отправки в зону приписаны к тюремной “хозбригаде” — моют полы, работают в столовой. Но главный контингент централа — 664 преступника, приговоренных к тюремному режиму, который назначают за особо тяжкие преступления. Таких исправительных учреждений, как централ, где сидят насильники, грабители и убийцы, в стране всего 11 штук.

Владимир Ретунский родился в 1950 году. Работал водителем в селе Поваринском (Воронежская область) в райкоопзаготпроме. Есть жена, сын, сестра. Ранее судимый по статьям 171 и 106 муж и отец “на протяжении нескольких лет подсаживал к себе в машину девушек и, под угрозой их убить, насиловал, а затем убивал. Приговорен к смертной казни, обжалован на 15 лет лишения свободы”.

Это не цитата из уголовного дела, а выписка из психологической характеристики обычного для владимирской тюрьмы заключенного. С середины 90-х при каждой тюрьме введена штатная должность психолога.

— И вот здесь вы с ними беседуете?.. — спрашиваю я, оглядывая психологический кабинет. По тюремным меркам он “пятизвездочный”: электрокамин, мягкий диван. — Далеко же шагнула гуманность в наших тюрьмах!

— Нет, — разочаровывает меня психолог Константин Крамников. — Это не для тех, кто “на тюрьме”. Здесь мы работаем с личным составом.

Работа с составом заключается в том, что включается спокойная музыка и проходит сеанс аутотренинга: “Ваше тело наливается тяжестью, вы чувствуете покой...”

— А заключенным-то психолог доступен?

— Конечно. Через начальника отряда он может обратиться с просьбой, и я его приму. Ко мне идут, как правило, из-за конфликтов в камерах.

— Чего конфликтуют?

— Ну, сидят все вместе подолгу, надоедает. А преступники практически все граждане импульсивные и упорные. Даже если ко мне и приходят, замыкаются. Только и твердят: “У меня все нормально”.

Характер заключенного психолог пытается определить с помощью тестов. Человеку даются карточки с портретами. Требуется разложить их “в порядке предпочтения”. Мне тоже предлагают пройти тест, но я отказываюсь. Не дай бог узнаю о загнанных в подсознание преступных инстинктах! Хотя, как выясняется, психологический портрет зэков не такой уж страшный.

“Не конфликтен... Присутствует упорство, верность своим принципам, самоуверенность, тяга к объективности”. Это из характеристики того самого маньяка-насильника. Правда, ниже отмечено: “Есть потребность в ощущении собственной значимости, злопамятный, эгоцентричный, сосредоточенный на своих проблемах”.

Исправляться маньяку российская психологическая наука предлагает с помощью бесед, направленных на снижение уровня враждебности. Кроме того, “возможно воздействие через значимых личностей, авторитетных для осужденных”. Как ни крути, без “авторитетов” в нашей тюрьме не обойтись...

После музея показывают еще одну местную достопримечательность — автобус. На первый взгляд, обычный междугородный “Мерседес”. Только вместо огромных окон у него — иллюминаторы с пуленепробиваемым стеклом. А внутри салон разделен на зарешеченные одноместные купе. Весит бронированная машина аж 18 тонн.

— В Германии на таких автобусах заключенных возят. А нам своих куда возить? Так... используем по хозяйству.

Но автобусом все равно гордятся. Как-никак подарок — от “тюрьмы-партнера” в немецком городе Бохуме.

— Программа “Тюрьмы-партнеры” возникла по инициативе Совета Европы, — говорит начальник отдела режима тюрьмы Сергей Федоров. — Для нас она стала совершенной неожиданностью. В 1999 году спустили телетайп и сразу выделили деньги на поездку. Впечатлений осталось — масса.

Владимирских тюремщиков легко понять, увидев одну лишь фотографию немецкой тюрьмы. В Москве похожих зданий — штуки две, и они постоянно упоминаются как “образцы самой современной архитектуры”. Что уж говорить о Владимире, где один из нынешних корпусов централа построили 220 лет назад, при Екатерине!

Дальше разговор идет по схеме “у них и у нас”. У нас наполняемость тюрем 1200—1500 человек, у них 400—800. У нас в камере от 5 до 16 человек, у них персональные камеры. У них выдают 15 марок в месяц на карманные расходы, у нас отовариваются в ларьке по безналу. Все наши осуждены к тюремному заключению. У них в каждом из корпусов — свой режим. В самом серьезном отделении сидят шестеро террористов. Зато у нас в тюрьме настоящая церковь, а у них — нет!

Церковь оборудовали в камере, где, по легенде, писал “Розу мира” Даниил Андреев. Тюремная газета “Владимирка”, издаваемая Управлением исполнения наказаний, сообщает, что “деньги на купол собирали всем миром”. По неофициальным данным, “бабки” выделили братки.

Духовное возрождение проявляется еще и в том, что на Пасху по камерам разносят крашеные яйца. Епархия дает продукты и на другие церковные праздники.

Немцы тоже приезжали во Владимир. И в централе им многое понравилось. Например, сама структура. У них там нет ни рангов, ни званий — только должности. А у нас — четкое различение функций и полномочий. А не понравились немцам темные жалюзи на окнах камер.

— Мы им говорили: эти жалюзи снять — значит, убрать один из режимов охраны, — сетуют охранники. — Но коль уж взяли курс на гуманизацию — то и жалюзи убрали долой.

— А как насчет питания? — после этого вопроса наступает пауза.

— Вот в Германии шашлык из индейки на обед дают... — говорит Сергей Федоров. И снова все замолкают.

У нас в тюрьме дают на завтрак ячневую кашу или геркулес, если питание диетическое, на обед — борщ и перловую кашу с мясом, на ужин — пшенку, рыбу и компот. И еще полбуханки хлеба на день.

— Было время — по полгода зарплату не платили, — жалуются тюремщики. — Все средства шли на закупку зэкам питания. И все равно не хватало.

Психологи, компьютеры и прочий тюремный гуманизм сразу отступают на второй план, когда мы идем по корпусам и коридорам.

— Мы всем вновь прибывшим говорим: в следующий раз по земле будете ходить, только когда отсидка кончится, — рассказывает сопровождающий нас майор.

Смысл этой фразы становится ясен позднее, когда мы, проходя одну за другой тяжелые двери с надписями: “Внимание! Поворачивай ключ на два оборота”, движемся по переходам между тюремными корпусами. Только сквозь микроскопические дырочки в обшитом листами железа полу виден далеко внизу асфальт. Здесь даже прогулочные дворики — квадратики за бетонными стенами, закрытые сверху решеткой, — кажутся не куском земли для прогулок, а террариумом с искусственным грунтом.

Дни в централе проходят однообразно. Подъем, еда три раза, прогулка и отбой. Все остальное время — сидение в камере. Есть еще мастерские. Шьют боксереские перчатки, мячи. Но там работает лишь около трети заключенных.

В камере спертый дух. Нары, застеленные тряпьем. Трое заключенных. Синих от наколок и несвежего воздуха.

— За что сидите? — спрашиваю одного из них, мужика в лыжной шапочке.

— Грабеж. Шестой раз, — шелестит он тихо и настороженно, но с некоторой гордостью.

Потрепанный том Чейза на тумбочке. Маленький телевизор. На гвозде радиоприемник. К стенке приклеена фотография любимой женщины — Памелы Андерсон. Из другой обстановки — электроплитка.

— Так, в ларьке макароны китайские берем, готовим. Еще конфеты берем.

— А что не работаете?

— Мячики шить?.. Да там два-три человека работает. Смысла нет.

Тихо в камерах централа. Лишь воспетые Кругом лучики тепла глядят в окна, освобожденные от жалюзи, или, по-тюремному, “ресничек”. И все же ветру перемен трудно расшевелить застойный аромат камер.

Мы с фотокором спешим на волю. Напоследок я задаю нашему провожатому заранее заготовленный вопрос:

— Скажите, а когда вы прощаетесь с посетителями, часто вам отвечают: “Нет, уж лучше вы к нам?..”

Ничего не ответил майор. Только посмотрел тоскливо.