Мы привыкли к тому, что экспортная труба — это и есть, собственно, вся наша экономика. Не случайно даже один из главных “сколковских” инновационных проектов — энергосбережение. Меньше потребим газа, нефти и электричества, больше вывезем за границу. Хотя куда уж больше. 75% экспорта и 45% ВВП — энергоресурсы. За монетизацию фактически всей экономики отвечают нефтедоллары. Инфраструктурные проекты также реализуются исключительно в трубопроводном секторе. За последние десять лет не было построено ни одной федеральной автотрассы, если не считать “проселочной”, по выражению Владимира Путина, дороги Хабаровск—Чита и просеки через Химкинский лес. Перечислить же все новые трубопроводы не представляется возможным. Но даже самые известные среди них просто потрясают своей масштабностью и ценой. Через две очереди Балтийской трубопроводной системы на Запад экспортируется до 120 млн. тонн нефти в год. Через нефтепровод Восточная Сибирь — Тихий океан, практически уже возведенный, на восток, включая Китай, будут поставлять до 80 млн. тонн. Планируется создать в Восточной Сибири целую систему масштабного вывоза нефти и газа в Поднебесную. Исполнителем соответствующей госпрограммы назначен “Газпром”. Он же строит газопроводы по дну Балтийского и Черного морей пропускной способностью до 100 млрд. кубов. На все эти еще проекты ежегодно выделяется из федерального и “газпромовского” бюджетов десятки миллиардов долларов. Долги газовой монополии достигли к концу прошлого года почти $58 млрд. Нашлись даже силы и средства, чтобы в отличие от пресловутого шоссе провести трассу ВСТО как можно дальше от берега Байкала.
Инвестиции в инновации пока далеки от уровня газонефтяных. На “Сколково”, например, забронировано в федеральном бюджете 10 млрд. рублей ($33 млн.). Еще столько же бюджет в ближайшие 10 лет потеряет от предоставленных иннограду налоговых и таможенных льгот. Не дотягивает даже до $100 млн. Правда, если суммировать все запланированные в разное время госзатраты на инфраструктурные и модернизационные проекты, многие из которых так и не стартовали, то, может быть, задолженность “Газпрома” и будет перекрыта (и то поближе к 2020 году), но весь объем инвестиций в нефтегазовый сектор все равно будет недостижим. Как говорится, почувствуйте разницу.
Президент сослался на самые высокие в “двадцатке” темпы падения ВВП в ходе кризиса — 7,9%. Произошло это из-за обвального падения в конце 2008-го — начале 2009 года мировых цен на нефть (почти в 4 раза), газ, а также на металлы и удобрения. Наша “сырьевая” экономика тут же отреагировала цепной реакцией. Нет нефтедолларов, падают зарплаты в энергосекторе, вслед за этим сокращается розничная торговля и строительство, которые в последнее время были внутренними локомотивами роста. Вслед за этим исчезают и все инвестиции. Оживление мировой экономики в конце 2009-го — начале 2010 года цены приподняло, и российский ВВП опять пошел вверх. Но, как свидетельствует статистика, неуверенно и даже с небольшими откатами. В июле, например, ВВП снизился на 0,3% к предшествующему месяцу. Сходная картина была и в августе. В результате вместо обещанных в начале года 5% роста ожидается не более 4%. А то и не более 3,6%.
Но самое яркое свидетельство неблагополучия в сырьевом царстве — масштабный дефицит федерального бюджета, не исчезающий даже в условиях роста нефтецен. По данным Минфина, бюджет-2007 был исполнен с профицитом в 5,4% ВВП. Бюджет-2010 сверстан уже с дефицитом на ту же величину. При этом средняя цена нефти в 2007 году немногим превышала $69 за баррель. А в этом году — $75. В Минфине этот финансовый парадокс — нефть дороже, а денег на расходы не хватает — объясняют ежегодным ростом социальных обязательств. Но резкий скачок социальных расходов был отмечен как раз в 2007-м. Из-за этого инфляция прибавила лишних 2%. Тем не менее профицит был. В дальнейшем, как прогнозируют в Минфине, доля нефтегазовых доходов и в ВВП и в бюджете будет только снижаться. Причин две: вряд ли в обозримом будущем мировые нефтецены вернутся к июльским показателям 2008 года — $147 за баррель, прирост же добычи нефти и газа также будет ограничен из-за недостатка новых месторождений. К тому же налогообложение отрасли будет и дальше расти. Дефицит бюджета к 2013 году должен быть снижен до 2,9% ВВП. В 2011 году на 61% увеличат газовый НДПИ (с последующей индексацией), нефтяной также проидексируют в размерах годовой инфляции. С 2012 года всем естественным монополиям придется платить в регионах налог на имущество и земельный (сначала по ставке 1,1%, потом — 2,2%).
На наших глазах происходит разворот экономической политики от фактического стимулирования исключительно ТЭКа к поиску новых источников развития. Финансовые власти уже рассматривают ТЭК не как священную (то есть неприкасаемую) корову, а скорее как корову дойную. Без поддержки из Кремля это было бы невозможно. Достаточно напомнить, что Алексей Кудрин с 2007 года пытался безуспешно поднять ставку НДПИ для “Газпрома”.
Но где искать новые источники развития? В Кремле уверены: ключ к развитию — модернизация экономики на инновационной основе.
Народ-инноватор
На Ярославском форуме Дмитрий Медведев то ли всерьез, то ли не совсем в ответ на вопрос, кто же в России займется модернизацией, ответил: “Народ!” То, что русские — это “народ-богоносец”, известно с XV века, со времен Феофана Грека. Революционные народники, впрочем, считали, что русский народ — это стихийный социалист. Но этот спор уже не принципиален. В истории XX века можно найти примеры и “богоносности”, и “социалистичности” этого народа.
Проблема в другом. Сможет ли российская экономика из сырьевой дорасти до инновационной. Здесь нужно разобраться в терминологии. Строго говоря, даже технологически успешный советский ВПК не давал основания говорить об инновационности всей системы. Инновация появляется не тогда, когда делается то или иное научное открытие, а когда оно востребовано рынком. Так что СССР никогда и не был инновационной державой.
Все последние выставки инновационных достижений имеют одну слабую сторону — дальше макетов или единичных изделий дело не идет. Инновационный бизнес имеет сложную структуру. С одной стороны, одним из основных заказчиков выступает крупный бизнес и государство, с другой — исполнителями выступают, как правило, малые и средние предприятия. Однако в России, несмотря на все поддерживающие меры Кремля, и малый, и средний бизнес находятся на периферии экономических процессов. Налоги их буквально душат. Это для нефтяников НДС или страховые платежи не страшны. А для небольших производств с немногочисленными высокоинтеллектуальными, а значит, дорогостоящими коллективами, 18% НДС и 34% страховых платежей смерти подобны. Поэтому для всех IT компаний и для резидентов “Сколково” страховые платежи ограничены 14%. К тому же “Сколково” на десять лет освобождено от уплаты НДС и налога с прибыли. Но это не для всех. Так что народ-инноватор — это пока только утопия. Вряд ли в Кремле в это по-настоящему верят. Скорее, Медведев делает ставку на подчиненных ему бюрократов.
Госзаказ на века
Российские власти, чьи бы классовые интересы они ни выражали в разные исторические эпохи, склонны к жонглированию планами и лозунгами. И, как правило, при нарастании трудностей с реализацией первого плана тут же заменяют его иным, еще более амбициозным. В результате страна все время живет будущим, а не настоящим.
План модернизации российской экономики, изложенный Дмитрием Медведевым почти год назад в статье “Россия, вперед!”, не был, по сути, первым за последние 20 лет. Разница в смелости модернизационных устремлений. В 1990-х при Егоре Гайдаре, а затем Викторе Черномырдине правительственные планы индустриальных реформ были, конечно, скромнее. Главное — обеспечить рост доли машинно-технического экспорта. И, кстати, были годы (например, 1997-й), когда вывоз готовой продукции достигал 7% от общего объема. А экспорт нефти и газа не превышал 45%. Но дальше этих цифр дело не пошло. Технологический задел, оставшийся от СССР, иссяк, и готовая продукция стала стремительно исчезать не только из экспорта, но и внутренних поставок.
После преодоления последствий кризиса 1998 года к теме высокого передела вернулись.
С 2004 по 2007 годы была создана взаимосвязанная система финансирования инфраструктурных и инновационных проектов. Первым в 2005 году появился Инвестиционный фонд в составе федерального бюджета. Ему сразу выделили почти 70 млрд. рублей. Затем до кризиса 2008 года в него внесли до 200 млрд. Конечно, целью Инвестфонда является господдержка не столько инновационных проектов, сколько инфраструктурных, наподобие скандальной трассы Москва—Петербург. Кстати, старт ей дали еще в 2005 году, но пока все застопорилось на уровне вырубки. Но Инвестфонд занимается и чисто инновационными проектами. По оценке главы Минэкономразвития Эльвиры Набиуллиной, их не менее 2 из 19.
Затем были созданы 4 технико-внедренческие особые экономические зоны. В целом на зоны в 2006 году выделили из федерального бюджета 8 млрд. рублей. До 2009-м еще до 16 млрд.
Учреждена также Российская венчурная компания (РВК), главной задачей которой является рискованное инвестирование инновационных проектов. Правда, не напрямую, а через сеть государственно-частных венчурных фондов. По последним данным, РВК (уставной капитал 28,5 млрд. рублей) вложила в эти фонды более 9 млрд. рублей. Всего же в них перечислено более 21 млрд. рублей. А всего в такого рода венчурных фондах (их более 140) сосредоточено более $2 млрд. Сумма немалая. Но Дмитрий Медведев считает ее до малости смешной.
Финансировать еще более крупные проекты призваны госкорпорации “Внешэкономбанк” и “Российские нанотехнологии”. Только последней ГК в 2007 году было выделено из бюджета в качества госвзноса 130 млрд. рублей (правда, в 2009 году “Роснано” вернуло в бюджет 85 млрд., но эти деньги до 2014 года опять вернут детищу Анатолия Чубайса).
Наконец, основные модернизационные направления были перечислены в стратегии-2020. Они, правда, не совсем совпадают со “сколковской” повесткой дня, но нанотехнологии попали еще в тот документ, одобренный в 2007 году.
В общем, инновационный бизнес мог бы стать самым прибыльным, если бы его критерии доходности были четко прописаны и реально достижимы.
Но еще 25 ноября прошлого года министр экономического развития Эльвира Набиуллина, выступая перед президентом, сделала саморазоблачающее заявление. Несмотря на всю эту сложную инновационную цепочку (все ее звенья перечислить не представляется возможным), “инновационный лифт”, по признанию Набиуллиной, подключить не удалось. Слишком много разрывов в цепи и слишком мало финансовой заинтересованности.
Надо отдать должное Эльвире Набиуллиной. Она предложила сразу несколько выходов из ситуации. Во-первых, в этом году был создан “посевной” венчурный фонд с капиталом в 2 млрд. рублей, задачей которого стал перевод инноваций со стадии идеи в действующий макет. Во-вторых, она предложила внедрить новейшую разработку Евросоюза, так называемую технологическую платформу. Суть — заказчик, крупная компания, заказывает разработку и внедрение какой-либо технологической идеи (соответственно профинансировав ее) ряду малых и средних инновационных предприятий, а также вузовским исследовательским коллективам. В финансировании разработки участвует и государство.
Однако ни одно из вышеперечисленных государственных ускорителей инноваций в полной мере не заработало. Производство простейших токарных станков можно планировать на десятилетия вперед. Также можно спрогнозировать и выпуск для Михаила Прохорова десятков тысяч рабочих, призванных “руками собирать инновации”. Но сами инновации не поддаются ни приказам, ни госпланированию. Для их массового, а не штучного производства нужна экономика свободы, а не чиновничьего произвола. А последняя недостижима в стране с авторитарным режимом. Так что главный посыл Медведева в Ярославле можно интерпретировать и как призыв к демократизации власти. Герман Греф, глава Сбербанка, любит повторять, что “свобода — это экономическая категория”.
