Заседающие в вашингтонской штаб-квартире МВФ дамы и господа — жесткие капиталисты, о чем свидетельствует их отношение к левому популизму греческого правительства: глава МВФ Кристин Лагард порекомендовала Ципрасу и Ко «вести себя взрослее» и «предпринять продуманные шаги к реформам». Но сейчас речь идет не о Греции, а о том, что МВФ провел исследование, которое показало: когда богаче становятся самые богатые, экономический рост замедляется; а когда растут доходы самой бедной части населения, экономика идет на подъем.
В цифровом выражении это выглядит так: когда увеличиваются на 1% доходы самых состоятельных 20% населения, это ведет к сокращению ВВП на 0,1%; а когда на тот же один процент вырастают доходы наименее состоятельных 20% населения, то ВВП страны увеличивается на 0,4%. Доклад был составлен на основе четырехлетних наблюдений в 150 странах, и его выводы опровергают главный постулат американских консерваторов — апологетов нерегулируемого свободного рынка (этот тезис насаждают и их единомышленники в России) о том, что богатство протекает сверху вниз. Нет, не протекает, говорят эксперты МВФ. Они считают растущее во всем мире имущественное неравенство главным вызовом нашего времени.
«Американская мечта» и «Великий водораздел»
Авторы исследования объясняют следующим образом механизм этого явления. Неравенство тянет вниз экономический рост не только потому, что у людей с низкими доходами уменьшается покупательная способность (на потребительском спросе держатся почти 70% ВВП США, чуть меньше половины ВВП России, около 60% ВВП Германии и т.д.). Есть и другой фактор: у все большего количества людей не хватает денег, чтобы оплачивать учебу детей; снижается уровень образования населения, а с ним — производительность труда.
Выводы доклада МВФ совпадают с результатами предыдущих исследований, которые проводили другие международные организации. Об опасности растущего имущественного расслоения предупреждают ведущие экономисты. Особенно громко бьет тревогу нобелевский лауреат по экономике Джозеф Стиглиц — профессор Колумбийского университета в Нью-Йорке, бывший вице-президент и главный экономист Всемирного банка, бывший председатель совета экономических консультантов при президенте США.
В статьях, опубликованных в The New York Times и на страницах новой книги «Великий водораздел» Стиглиц пишет о том, что так называемый великий водораздел (быстро растущий разрыв в доходах между бедными и богатыми) пришел на смену хрестоматийной «американской мечте», которая на протяжении десятилетий была путеводным маяком американцев. «Американская мечта» — равенство шансов всех членов общества на достижение успеха. Честно работай, упорно учись, и ты будешь жить ну если не так вызывающе шикарно, как Дональд Трамп, то все равно очень достойно: с собственным домом в благополучном районе, двумя-тремя машинами на семью, учебой детей в хорошем колледже, отдыхом на курортах и т.д. Так оно когда-то и было — полвека назад, когда женщины в основном не работали и одной зарплаты мужа хватало на все элементы «мечты». Сегодня жены работают почти поголовно — и двух зарплат не хватает. Бешеными темпами дорожают образование и медицина (она в США для большинства граждан не является бесплатной в отличие от Европы), а доходы сокращаются. Средний класс, который несколько десятилетий составлял костяк американского общества, сползает в нищету.
Модель Моргана и Рокфеллера
Стиглиц приводит в своей книге следующие факты. Каждый пятый ребенок в Америке живет в бедности. У самых лучших выпускников школ из бедных семей сегодня хуже перспективы трудоустройства и достижения успеха, чем у самых слабых абитуриентов из богатых семей» (сравнение проводится между верхними 25% и нижними 25% по доходам). За последние 25 лет средняя зарплата лиц с законченным средним образованием (12 лет) сократилась на 12%. За этот же период средняя оплата труда гендиректоров компаний увеличилась на порядок (если четверть века назад она в 30 раз превышала среднюю зарплату рядового сотрудника, то сейчас — в 300 раз).
Похожие цифры можно найти на сайте, который специализируется на теме неравенства: www.inequality.org. На этом сайте (он является детищем вашингтонского Института политических исследований) можно, в частности, прочитать: «Между 1979 и 2007 годами реальные доходы самого богатого одного процента населения увеличились почти втрое, а реальные доходы среднестатистической семьи выросли за этот период лишь на 25%, причем почти исключительно — за счет выросшего процента работающих (фактор выхода на рынок труда ранее не работавших жен. — И.Б.) и продолжительности рабочего дня». Если в 1976 году на долю самого богатого 1% семей приходилось 8,9% суммарного брутто-дохода американцев, то к 2012 году эта цифра выросла до 22,5%.
Лондонская The Times, ознакомившись с «Великим водоразделом» Стиглица, констатировала, что по уровню неравенства США «теперь стоят рядом с Россией и Ираном». Не знаю насчет Ирана, а Россия стала лидером исследования по проблеме неравенства, которое провела в конце прошлого года кредитно-банковская корпорация Credit Suisse. Первое место — Россия, второе — Индонезия, третье — США: так выглядит тройка «победителей» по показателю национального богатства, которое приходится на долю самых богатых 10 процентов. В Америке они контролируют 74,6% богатства, в России — 84,8%. Согласно данным Credit Suisse, 111 российским миллиардерам принадлежит 19% богатства страны, и уровень неравенства в России значительно выше, чем в любой другой крупной экономике мира.
Похоже, что Россия скопировала с Америки модель полуторавековой давности — времен Моргана, Рокфеллера и Карнеги. Непохоже, чтобы в России кто-либо насчет этого парился, а вот английская The Times бьет тревогу: если Британия идет (а она идет) по стопам США в социально-экономической сфере, это не сулит ей ничего хорошего. Вместо того чтобы предлагать массовому потребителю продукцию лучшего качества и по более низкой цене, корпорации используют свои сверхприбыли, умножающиеся за счет технического прогресса, для выплаты гигантских «компенсаций» (в это понятие входят зарплата, бонусы, опционы и др.) своим боссам. В этом отношении Америка мало отличается от России (или наоборот).
Человек угнетает человека, и наоборот
Когда-то бывший канцлер ФРГ Вилли Брандт писал в своих мемуарах, как он однажды спросил генсека Брежнева: чем отличается капитализм от социализма? Брежнев начал объяснять: у нас общественная собственность на средства производства, а у вас частная... Брандт прервал его, сказав: «Все гораздо проще! При капитализме человек угнетает человека, а при социализме — наоборот». «Угнетение», которое имело место и в СССР, и на Западе в 1970-е годы, когда состоялся этот юмористический диалог, — невинные детские забавы по сравнению с тем, что творится сегодня по обе стороны бывшего «железного занавеса».
Меньше всего мне хочется уподобляться тем персонажам, которые все беды валят на Америку, используя антиамериканизм в своекорыстных целях. Но укоренение на всех континентах уолл-стритовской модели безудержной корпоративной жадности — неоспоримый факт, который объясняется уникальным весом Америки в мировой экономике. Страна, чей ВВП составляет четверть мирового, чьи банки являются стержнем и главным каналом глобальной финансовой системы, чьи регуляторы держат под своим контролем Интернет (единый для всего мира), оказывает особое влияние на финансовые дела в мире.
По мнению Джозефа Стиглица, в рыночной экономике США слишком много нерыночных факторов, поэтому он считает необходимым сделать так, чтобы рынки стали действовать как рынки. Речь идет, в частности, о непропорциональной роли денег в американской политике: избрание политиков от обеих партий в решающей степени зависит от корпоративных доноров, которые дают деньги не задаром — взамен они требуют льгот и преференций для своих компаний и отраслей. Эта — если называть вещи своими именами — коррупция искажает рыночные механизмы и мешает нормальной конкуренции, тем самым замедляя экономическое развитие.
Один из ярких примеров — американская фармацевтическая промышленность. В прошлом году фармкомпании потратили на лоббирование порядка $231 млрд. Суммы такого порядка они расходуют на эти цели ежегодно, добиваясь выгодных для себя решений законодательных и исполнительных органов власти. Это позволяет им сохранять монопольные позиции на рынке, не допуская присутствия на нем зарубежных конкурентов и заламывая чудовищные цены на лекарственные препараты. Некоторые медикаменты в США обходятся пациенту в $100 000 за полный курс; бывает, что одна таблетка стоит $50, $100, $200 и больше. Один ходовой препарат может дать производителю миллиарды — даже десятки миллиардов — долларов в год. В свете этого не приходится удивляться, что у многих фармкомпаний прибыль идет с маржой в 20 и более процентов.
Имея такие средства, фармацевтические корпорации могли бы умерить свою жадность и снизить цены на лекарства, но цены только повышаются, а бурные денежные потоки идут в карманы корпоративных бонз и крупных акционеров. Размер «компенсации» гендиректора компании Pfizer (самая крупная в мире) Иэна Рида — $19 млн в год. И он не самый высокооплачиваемый руководитель в своей отрасли: гендиректор компании Regeneron Лен Шляйфер заработал год назад более $36 млн.
Феномен спутниковой тарелки
Конгресс США проявляет полную неспособность (явно как следствие нежелания) ограничить лоббизм и монополизм. Если взять менее прибыльную отрасль, чем фармацевтика, можно посмотреть на компании кабельного и спутникового ТВ. В Америке каждая из них, по сути, является монополией, т.к. они сговариваются между собой о разделе сфер деятельности, и у потребителя нет выбора: в каждом отдельно взятом районе работает только одна кабельная компания (напр., Time Warner) и один спутниковый провайдер (скажем, DirecTV). В многоквартирных домах «тарелки» устанавливать чаще всего не разрешают, поэтому для миллионов людей «выбор» сводится к одной-единственной кабельной компании.
Казалось бы, давным-давно должны были бы пресечь такой монополизм, идущий во вред потребителю, но нет — законодатели периодически что-то вяло дебатируют, а воз и ныне там. Как, впрочем, и в отношении главного вопроса, из которого изначально ноги растут: лоббистская деятельность корпораций и финансирование ими американской политики. Законы на этот счет, принятые в 1970-е и 2000-е годы, ничего, по сути, не меняют — так, для галочки...
Конечно, все это может показаться довольно благостной картинкой на фоне российских реалий. Тут и монополизм покрупнее, поскольку связан он с естественными монополиями (нефть, газ и пр.), от которых решающим образом зависит бюджет страны; и связь между крупными корпорациями и государственной политикой крепче, чем в Америке, — в силу обширного государственного участия в энергетическом секторе, и не только.
Монополизм препятствует динамичному развитию российской экономики: не так давно бизнес-омбудсмен Борис Титов отмечал в представленном президенту Путину докладе «Книга жалоб и предложений российского бизнеса», что рост тарифов на услуги естественных монополий тормозит развитие несырьевого сектора экономики, снижает конкурентоспособность отечественных промышленных предприятий и прямо (на 60–70 процентов) стимулирует рост инфляции.
Почему американцы и русские не идут на баррикады
Планетарный «водораздел», который во всем мире гонит народ на «полюс бедности», вызывает протесты, но в основном в периферийных странах типа Греции или Армении.
Почему массовых протестов нет в России, чаще всего объясняют так: на фоне пережитых в прошлом бедствий и потрясений среди россиян слишком велико стремление к стабильности, пусть даже плохой («лишь бы не было войны»); за 20 с небольшим лет постсоветского развития гражданское общество еще путем не оперилось; демократия существует в узких рамках «управляемости» через властную вертикаль.
Но почему не протестуют американцы (если не считать заглохшего движения Occupy Wall Street с его локальными отростками) — понять достаточно трудно. Автор недавней редакционной статьи The New York Times вопрошал: «Почему работающие бедняки стали такими смирными?» Это перекликается с вопросом лондонского журнала The Economist: «Почему бедняки не идут на баррикады?» Американская газета National Catholic Reporter с нетипичным для религиозного издания отсутствием смирения тоже спрашивает: «Почему американцы не протестуют против неравенства?».
Свое недоумение The New York Times подкрепляет цифрами: средние доходы семьи, относящейся к нижним 20% населения (а это 64 млн человек), упали с $13 787 в 2000 году до $11 651 в 2013-м. Так в чем же дело?
Во-первых, указывает газета, сегодняшняя бедность несопоставима с нищетой былых десятилетий. Хотя сократились доходы среднего класса и бедняков, в то же время упали цены на многие вещи, которые раньше стоили целое состояние: телевизоры, компьютеры, кондиционеры, электроплиты и стиральные машины, сотовые телефоны и многое другое.
Во-вторых, сейчас люди чаще всего вступают в брак и производят на свет потомство гораздо позже, чем это было несколько десятилетий назад, — это значит, что молодые сегодня меньше нуждаются, чем в былые времена. В-третьих, статистики используют такие показатели инфляции, которые завышают реальную стоимость жизни: на самом деле все не так плохо и тяжело.
Кислотная ванна
Но есть, по мнению газеты, еще одна причина социального смирения: индивидуализм. Его масштабы в нынешнем западном обществе — и в Америке особенно — на порядок превышают то, что наблюдалось в 60-е годы, в эпоху массовых протестов против войны во Вьетнаме, расовой дискриминации и социального неравенства. Сегодня есть, по сути, все те же поводы для протестов, а народ почти не протестует. Потому что нет коллективизма, взаимной поддержки, солидарности.
В книге немецкого социолога Ульриха Бека «Индивидуализация» (2002) названа причина этого явления: в современном обществе настолько велико давление на работающего человека, что «общность растворяется в кислотной ванне конкуренции».
С российской колокольни ситуация выглядит несколько иначе: здесь выросли три поколения советских коллективистов — и одно постсоветское поколение рыночных индивидуалистов еще не изменило структуру общества в целом. Но оно уже меняется — в американскую сторону. И с американскими последствиями.
Читайте материал «Минное поле России: состояние страны — почти приговор»
