Кризис в стране только начинается, в чем мы убедимся совсем скоро, после опубликования итогов I квартала этого года. Впрочем, некоторые данные говорят об этом уже сейчас: дефицит консолидированного бюджета за январь-февраль составил 834 млрд. рублей против профицита за тот же период прошлого года в 206 млрд. рублей. Таможня в I квартале снизила перечисления на 26%, причем, март был просто катастрофическим – уменьшение по сравнению с мартом 2014 г. составило 38%. С начала года отмечается резкое, на треть, снижение кредитования (а кредиты, как часть инвестиций – залог будущего роста), причем, наибольшее снижение демонстрируют строительство и сельское хозяйство. Ко всему прочему, работодатели по всей стране начинают сокращать персонал.
Начинающийся кризис – явно не самое удачное время для теоретической дискуссии о моделях развития, развернутой бывшим министром финансов Алексеем Кудриным. Но раз уж полемическая «поляна» очерчена не нами, будем играть на чужом поле.
Кудрин дружески уколол Путина: мол, в первый президентский срок «экономический рост был в среднем ежегодно около 7%, при этом цена на нефть в среднем была около $30/бар. А вот нынешний президентский срок, даже при цене на нефть, если она будет $65–70, экономический рост в среднем будет около 1,5% ежегодно».
Странно, что Кудрин не вспомнил 2000 г., когда прирост ВВП составил 10%. Впрочем, то целиком и полностью заслуга не Путина-Кудрина, а правительства Примакова-Маслюкова, девальвировавшего рубль и тем самым предоставившего экономике шанс на возрождение, коим она и воспользовалась. Если же считать показатели роста за 2001-2004 гг., то есть за первый фактический президентский срок, то ежегодный рост составил не «около 7%», а уже 6%. Ну да ладно, не будем придираться.
Ради каких целей Кудрин вспомнил о тех далеких уже временах? Неужели ради того, чтобы подчеркнуть собственную значимость? Если это предположение верно, то вынужден расстроить: рост случился не благодаря сверхуспешной экономической политике мудрых питерских управленцев, а по «вине» президентов США Билла Клинтона, отменившего некоторые ключевые для финансового сектора США законы (тот же Закон Гласса-Стигола), Джорджа Буша-мл., подписавшего множество актов в интересах крупного, прежде всего, банковского бизнеса, и конечно, бывшего руководителя ФРС США Алана Гринспена, за 2000-2004 гг. увеличившего денежную массу США более чем на 26% и параллельно снизившего плату за заемные средства путем практического обнуления учетной ставки.
Именно эти персонажи стали главными авторами финансовой вакханалии первой половины нулевых, сумасшедшего роста глобальной экономки в целом (включая, естественно, и российскую), а впоследствии – прародителями Великой рецессии.
Теперь собственно об экономических моделях. Здесь ничего придумывать не надо – «МК» уже неоднократно писал о тщетно реанимируемой в последние годы господствовавшей в России в прошлые годы модели социальной консервации («Импортозамещение как проверка на вшивость», «МК» от 20.08.2014 г.). К слову, мы не одни такие – схожие черты наблюдаются в экономиках Бразилии, Мексики или ЮАР.
Отличительными чертами экономик модели социальной консервации стали сырьевая направленность, завышенные курсы национальных валют, господство потребительского импорта, невысокие темпы экономического роста, незначительные объемы денежной массы.
В противовес модели социальной консервации страны-лидеры развивающегося мира, такие как Вьетнам, Индия, Китай или Южная Корея, исповедуют модель экономического прорыва с непременными особыми экономическими зонами и кластерами, высокой монетизацией экономик, развитым протекционизмом (защитой внутреннего рынка), искусственно заниженными курсами национальных валют.
Показательно, что экономики стран прорыва восстановились после Великой рецессии гораздо быстрее по сравнению с экономиками государств социальной консервации. В 2011-2013 гг. среднегодовые темпы роста ВВП во Вьетнаме составили 5,6%, в Индии – 5,8%, в Китае – 8,2%, тогда как в Бразилии – 2,0%, в ЮАР – 2,7%, Мексике – 2,9%, в России – 3,0%.
И не нужно вновь рассказывать старые басни об опережающем производительность труда росте зарплат. Во-первых, о производительности труда можно говорить, прежде всего, применительно к промышленности. Если кто-то не согласен, пусть поделится секретами повышения производительности труда учителя, военного, парикмахера или таксиста.
Во-вторых, определяющее влияние на рост зарплат оказывает не производительность труда, а рынок, точнее, спрос, ПРЕДЛОЖЕНИЕ и складывающаяся конъюнктура. Есть у предприятия прибыль – зарплаты повышаются, нет – идут сокращения.
В-третьих, рост производительности труда зависит не столько от возможностей работодателей или способностей работников, сколько от действий государства, создающего необходимые для этого условия. Тема крайне опасная для бывших и нынешних чиновников, и непонятно, зачем Путин с Кудриным ее расковыряли.
«Прямая линия» показала: в головах политического истеблишмента пока ничего не изменилось. Перемены наступят в недалеком будущем, когда антикризисная программа правительства провалится, резервов останется меньше, и социальная атмосфера ухудшится.
