Российской экономике постоянно приписывают ловушки. То ловушку «сырьевого проклятия», то — «голландской болезни», то — среднедушевого дохода ВВП. Подобными труднообъяснимыми категориями российская бюрократия из года в год оправдывает перед начальством и народом собственную некомпетентность и бездеятельность.
В итоге общество оказалось в ловушке равновесия — ситуации, когда никому ничего не надо: ни власти, ни бизнесу, ни бюджетникам. К тому же экономика высоких сырьевых цен регулярно посылала сигналы об отсутствии необходимости что-либо менять: будь то теоретические воззрения, экономическая политика или потребительское поведение. Борьба шла преимущественно за места близ бюджетной кормушки. Так вслед за социальным мы скатились в экономический консерватизм, один из лозунгов которого «лучшее — враг хорошего».
Все последние годы российское общество пребывало в навязанной внешними и внутренними агентами влияния уверенности, что основное сравнительное преимущество России — сырье и продукция его первичной переработки — создаст нам безбедную жизнь на десятилетия, если не на столетия (помните сказку про «энергетическую сверхдержаву»?). А в это время мировая экономика все прочнее становилась на инновационный путь развития, превращаясь в экономику знаний, когда в основе экономического роста — не приснопамятное накопление капитала или вкалывание до седьмого пота, а большие и малые изобретения, внедренные в производственную практику и превращающиеся либо в новые продукты, либо в рост производительности труда.
Поразительно, но даже сейчас, приблизительно через год после появления первых антироссийских санкций и полгода после начала сырьевого обвала, некоторые «традиционные» экономисты нет-нет, да и вспоминают об инвестиционном климате. Да будь у нас завтра хоть эталонный инвестклимат, с деньгами к нам все равно никто не придет: Россия нынче — «радиоактивный бренд», от которого предпочитают держаться подальше. Формировать и улучшать нужно не инвестиционный, а инновационный, точнее, предпринимательский климат. А с этим у нас не то что проблемы, нет даже четкого осознания того факта, что отвратительный инновационный воздух — историческая ахиллесова пята российского социума.
Еще одна плеяда «традиционных» экономистов-теоретиков полагает, что вина за недостаточное «ненефтегазовое» развитие России лежит на некачественных институтах. Мол, были бы надежно защищены права собственности и соблюдения контрактов, была бы подлинно независимой судебная система, расширены политические права и свободы, и экономический рост случился сам собой.
Это не так (что, впрочем, не ставит под сомнение значение эффективных институтов для экономического развития). Как пишет один из ведущих современных экономистов Дипак Лал, «не может быть какой-либо механической теории, связывающей институты (как бы они ни определялись) с экономическим ростом, как это пытается сделать современная научная литература». Китай, к примеру, имел гарантированные права собственности на землю и товары на протяжении почти тысячелетия при династиях Мин и Цин, причем права собственности и контрактов соблюдались и для верхов, и для низов. Но права собственности были, а развития, не говоря уже о промышленной революции наподобие британской, не было. А все потому, что отношение к ремесленникам и торговцам все это время было аховое.
Стандарты памяти
Мы привыкли гордиться великими русскими изобретателями: пионерами паровозостроения отцом и сыном Ефимом и Мироном Черепановыми, тепловозостроения — Юрием Ломоносовым, электротехником, осветившим улицы Парижа и Лондона, Павлом Яблочковым, физиком, впервые продемонстрировавшим практическое применение радио, Александром Поповым, авиаконструктором Игорем Сикорским, первопроходцем телевизионных технологий Владимиром Зворыкиным или создателем знаменитого АК-47 Михаилом Калашниковым.
Но мало кто отдает себе отчет, что коммерческое применение этих и многих других изобретенных русскими учеными продуктов и технологий произошло на Западе. Иногда — вместе с эмиграцией носителей идей, в отдельных случаях — посредством присвоения результатов исследований, а часто при помощи банального технологического воровства. Не последнюю роль сыграло родное государство: в царской России право изобретателя получать доход от своего открытия рассматривалось как милость, так и называвшаяся — привилегия на изобретение, а в Советском Союзе любые открытия и вовсе считались собственностью государства.
Немаловажную роль в отсутствии коммерциализации играл антирыночный менталитет изобретателей. Тот же Попов, как пишет Лорен Грэхэм, «считал себя ученым, а вовсе не изобретателем, создающим коммерческий проект. Он не озаботился тем, чтобы вовремя получить патент на свое изобретение... Он полагал, что закрепил первенство тем, что представил его научным кругам, не отдавая отчета в том, что среди ученого сообщества были люди, которые вскоре присвоили его идеи. Попов был типичным «русским интеллигентом», гордившимся отсутствием коммерческих интересов».
В западных странах многие инновационные продукты, особенно в таких сферах, как компьютерные технологии, программное обеспечение или электроника, были созданы сотрудниками крупных корпораций, уволившимися специально для того, чтобы создать собственные компании. Нынешние гиганты компьютерной индустрии Intel или Apple Computer были созданы именно так: Гордон Мур уволился из компании Fairchild Semiconductor, а Стив Джобс — из Atari. Причина проста — передовые технологии идут вразрез с традиционными процессами. У нас же государственная поддержка стартапов, коммерциализации и патентной защиты начали осуществляться лишь в последние годы, причем часто сопровождаемые фаворитизмом, кумовством и откровенной коррупцией.
Еще более важным препятствием на пути внедрения в России прорывных технологий, а следовательно, экономического роста, остается предвзятое общественное мнение. Что в царской, что в современной России ученый — это человек, работающий на благо всего человечества, что не оставляет умельцу шансов для извлечения выгоды из собственных изобретений и инноваций. Мол, там, где прибыль, — там корыстный интерес, реализуемый за счет эксплуатации наемного труда.
О том, что бизнес, тем более инновационный, — занятие почетное и достойное, многими у нас в стране по-прежнему отрицается. К тому же часть российского общества остается продуктом советской эпохи, тех времен, когда власти ввели в статус общественного греха не только неправедное богатство, но и все предпринимательство в целом.
Волки и овцы
Выход из нашего кризиса, по крайней мере в обозримой перспективе, кроется не столько в наращивании факторов производства или увеличении денежной массы через кредитование реального сектора, сколько в формировании в России прорыночного менталитета — благожелательного отношения к торговле, производственной частной собственности, предпринимательству. В этом должна заключаться суть загадочных структурных реформ, к которым никак не может подобраться российское правительство. Игнорирование необходимости изменений социального капитала, включая общественное отношение к предпринимателям и инноваторам, стало одной из главных причин провала медведевской модернизации. И вот снова те же грабли.
Российской экономике нужна новая идеология или целостное восприятие прошлого и настоящего с позиции полезного развития частной предпринимательской инициативы. Ровно по этому пути пошел несколько десятилетий назад Китай и выиграл, сохранив при этом национальную самобытность, другими словами, не приняв многие общепринятые на Западе общественные и культурные ценности и нормы.
Сбрасывать со счетов социальные группы, противодействующие развитию предпринимательства, было бы как минимум опрометчиво. Рациональное зерно во взглядах этих людей на современных коммерсантов есть, иначе общество столь активно не выступало бы против офшорной собственности на средства производства, незаконных финансовых операций, типа той же обналички, необоснованного завышения потребительских тарифов и цен, монополий и картельных сговоров, встречающихся чуть ли не на каждом шагу.
Процесс обретения предпринимательством не только экономической свободы, но и социального достоинства — процесс с двусторонним движением навстречу друг другу. И здесь важна роль государства, где мягко, а где силой (не путать с усилением авторитаризма) подталкивающего бизнесменов к прозрачности и неукоснительному соблюдению налогового законодательства, а вместе — к общественному консенсусу, без которого экономическое развитие невозможно. Иначе общественное мнение, ныне частично находящееся в плену антирыночных идеологий и разрушающее социальное взаимодействие, не изменить.
Сегодня вся антикризисная программа власти построена на фундаментальном противоречии: с одной стороны, закрепить за государством права собственности на немногие генерирующие доход активы, а заодно поддержать властную (клановую) ренту, с другой стороны, дать предпринимателям «волю», то есть снизить их издержки и по возможности повысить поступления в бюджет. Такой подход напоминает маятник: больше государства — меньше налоговых доходов, меньше государства — больше удельный вес частного бизнеса, а значит, весомее пополнение бюджета.
Все бы ничего, однако экономика как часть общественной жизни линейным решениям неподвластна. Нужны комплексные решения, что важно, значительных вложений не требующие. Такие как формирование той самой шумпетеровской «уважающей бизнес цивилизации».
Пока же, при очень даже вероятном допущении, что цена на нефть по-прежнему будет низкой, санкции с России, скорее всего, не снимут, а волшебного всплеска инвестиционной активности не произойдет, кризис только усугубится. Во второй половине года, когда доходы людей зримо снизятся, безработица увеличится, рубль еще более обесценится, а инфляция окажется на грани выхода из-под контроля, властям придется разрабатывать новые антикризисные меры, на этот раз уже не столь безобидные, как нынешние. Тогда-то власть, возможно, и вспомнит об изменении делового климата в обществе, а пока у нее вся надежда на скоротечность неурядиц, да на традиционное везение первого лица.
Небогатый набор.
