Российский бизнес столкнулся с отчаянной нехваткой рабочей силы с самого начала восстановления экономики — с постдефолтного 1999 года.
Когда страна выжила после катастрофической девальвации, пройдя по грани срыва в хозяйственный коллапс, из-за резкого ослабления рубля началось масштабное импортозамещение. Производства восстанавливались по всей стране: «Кончилась Москва — началась Россия!» — говорили тогда, имея в виду крах финансового спекулятивного капитала и бурное развитие реального сектора.
Но, развивая предприятия и наращивая производство, и обычные предприниматели, и внушающие ужас олигархи сталкивались с отчаянной нехваткой квалифицированных рабочих и инженеров.
Причиной было отнюдь не сокращение численности населения: в силу изменения его структуры вымирание страны еще десятилетие сопровождалось ростом количества людей в трудоспособном возрасте. Во взрослую жизнь входило «поколение Горбачева», родившееся благодаря «сухому закону» (пусть и ударившему по экономике) и перестроечным надеждам.
Нехватка рабочих рук вызвана уничтожением технического образования — и среднего, и высшего — и, главное, трудовой мотивации как таковой.
При всех недостатках Советского Союза добросовестный труд в нем воспринимался как «дело чести доблести и геройства», и это отношение внедрялось в общество всеми доступными государству способами — от лозунгов, высаживаемых цветами на клумбах, до почти всесильных ОБХСС и КГБ.
Падение прекраснодушного общества в дикий рынок, быстро ставший кровавым, превратили честных тружеников в жертв преступников всех мастей, безнаказанных в условиях разрушения правоохранительных органов и поощрявшихся либеральной реформаторской пропагандой.
Жизненный успех приносила активность на грани, а часто и за гранью закона — а честный труд в рамках утративших смысл традиционных правил и морали превращал человека в «терпилу» и обрекал на жалкое существование. Владельцы предприятий безжалостно занижали оплату труда, пользуясь бесправием работников в условиях обвального падения производства, а часто и просто не платили ее, ссылаясь как на реальные, так и на выдуманные проблемы.
Понятно, что в этих условиях молодежь бежала с производства как черт от ладана, воспринимая стремление к добросовестному труду как род опасного психического заболевания.
…С того времени прошло 15 лет.
Отгремела вторая чеченская, олигархи были положены под контроль власти. Восстановительный рост после девальвации сменился ростом за счет нефтедолларов и после преодоления кризиса конца 2008 — начала 2009 годов почти сошел на нет.
Дети, не заставшие слов «кризис неплатежей», «дефолт» и «секвестр бюджета», стали занимать руководящие должности. На фоне обвиняющих его в авторитаризме, жестокости и воровстве Путин начал казаться демократом, гуманистом и честным человеком. Слова «либерал» и «правозащитник» стали ругательствами, а патриотизм — добродетелью.
Сменилось почти все — а нехватка кадров только усугубляется, и «трудовая миграция», все больше напоминающая легализованное рабство, не решает эту проблему.
Ее не замалчивают, а всесторонне обсуждают во всех слоях общества и на всех уровнях власти. Но единственный результат виден там, где предприятия сами готовят специалистов для себя, восстанавливая бывшие ПТУ и техникумы или целевым образом оплачивая вузам подготовку специалистов.
И вот тут выясняется, что плач о «плохой молодежи», жаждущей энергетических напитков и виртуального секса, — жалкое сотрясение воздуха. Если администрация предприятия считает работника не рабом, а ресурсом и готова хотя бы демонстрировать ему заинтересованность в его судьбе, если она учит его и затем платит ему — как правило (за исключением маргиналов, порожденных распадом общества), она не только получает добросовестного профессионала, но и сталкивается с наплывом желающих поработать.
Но такие случаи остаются исключением.
Главная причина — неуверенность бизнеса даже в самом ближайшем будущем, его неукорененность в стране и осознаваемая им чужеродность. И дело тут не только в коррупции, произволе монополий и бюрократическом беспределе. Проблема глубже.
Прежде всего — приватизация за гроши сделала развитие предприятий неэффективным: выгоднее стало эксплуатировать даром доставшийся завод «на убой», а после его краха менять сферу деятельности, прихватив с собой выведенную с завода амортизацию в качестве личных богатств. Порожденная этой моделью психология временщиков и «экономии на спичках» въелась глубоко — и переносится топ-менеджерами на все новые производства.
Понятно, что сокращать себестоимость в условиях бесправия работников (за это, насколько можно судить, следует сказать особое «спасибо» официозной ФНПР) комфортнее всего за счет трудящихся. Это проявляется и в бюджетном секторе, причем не только в истребляемой реформаторами социальной сфере, но и, как ни парадоксально, на низовых и даже средних уровнях госуправления.
В результате население насильственно удерживается в искусственно созданной бедности, а феномен «работающей нищеты» по-прежнему остается для богатейшей страны мира нормой. Ситуация усугубляется низкой мобильностью россиян, вызванной прежде всего бедностью: даже у многих квалифицированных людей нет денег, чтобы бежать с депрессивных территорий.
Понятно, что в этих условиях добросовестный профессиональный труд непривлекателен и является ориентиром для молодежи не больше, чем в «лихие 90-е».
Исключение — молодежь, исходно ориентированная на бегство из страны, но и ей получить образование все тяжелее, так как его разрушение в ходе либеральной реформы проводится с неуклонностью и эффективностью, достойными лучшего применения. Причина проста: образование рассматривается либералами как бизнес, как способ извлечения из молодежи прибыли — и реальный контроль качества за его плодами отсутствует по тем же причинам, что и контроль качества потребительских товаров. В целом же система образования нацелена на подготовку не тех, кто нужен экономике, а тех, кого проще и выгоднее готовить: при отсутствии контроля за качеством издержки минимизируются, а студенты получают возможность, не напрягаясь, «продлить детство» — вплоть до превращения в очередное потерянное поколение.
Важно и то, что руководят предприятиями, как правило, финансисты, маркетологи и пиарщики, способные произвести максимум впечатления на собственника. Это отодвигает специалистов-производственников и инженеров на второй план. Гуманитарии же просто не понимают производства и в силу своего образования часто не могут даже представить наличия объективных, неустранимых закономерностей. В результате они экономят на том, чего не понимают, — на производственном процессе, невольно разрушая или как минимум примитивизируя его.
Специалисты же, протестуя против этого, оказываются их противниками и отторгаются в силу неумолимой логики бюрократической конкуренции. А заведомый проигравший не может являться примером подражания для молодежи.
Наконец, существенно и неумение собственников производств мотивировать своих работников к труду. Стон неудачливых менеджеров, пытавшихся применить в России скопированные на Западе методы оплаты труда и материального стимулирования, вот уже полтора десятка лет стоит по всей Руси великой: носители русской культуры только ради денег не работают.
Деньги являются для нас необходимым, но лишь вторым по значению стимулом: ключ к трудовой мотивации — ощущение справедливости, порождаемое одобрением соседей (на работе — сослуживцев).
Но, чтобы понимать и использовать это, работодателю надо быть носителем той же культуры, той же цивилизации, что и его работники, а не стремиться любой ценой и как можно быстрее «свалить из поганой рашки». Подобная общность культур маловероятна в государстве, созданном на руинах Советского Союза в качестве инструмента их разграбления ради вывоза украденного в фешенебельные страны и легализации там в качестве личных богатств.
Все вышеизложенное (вкупе с наплывом почти бесплатной рабочей силы «гастарбайтеров» и произволом монополий) почти блокирует в России технологический прогресс, не позволяя высвободить огромные массы избыточно занятых на устаревших производствах работников и переориентировать их на задыхающиеся без них предприятия…
Конечно, для решения проблемы нехватки рабочих рук их надо учить, лечить, организовывать и мотивировать.
Но для этого необходимо хотя бы ослабить остроту глубоких общественных проблем, уходящих своими корнями в начало Русской Катастрофы — в рубеж 80–90-х годов.
