Накануне очередного шествия оппозиции, намеченного на 13 января, известный режиссер и оператор (у Костомарова — «Серебряный медведь» Берлинского фестиваля за операторскую работу в фильме Алексея Попогребского «Как я провел этим летом») поделился с «МК» личными впечатлениями от протестного движения. А также впервые рассказал, что проект «Срок» возобновляет свою работу в ближайшее время.
— 6 мая — это же первый митинг, на который ты попал именно в составе съемочной группы «Срок»?
— Не совсем. До этого мы были в Астрахани, снимали народные гулянья и голодовку Шеина. А в Москве, наверное, да, первый митинг, на который мы пришли с камерами, — как раз 6 мая. И тут одни попытались сесть, а другие не дали им рассесться как следует. И началось.
До этого все было благостно. Вообще никто не думал, что придет так много народу. Тем более никто не думал, что начнутся провокации. Хотя у властей какие-то внутренние данные наверняка были. И они готовились. Но народ точно ничего не знал. А лидеры и с той, и с другой стороны, я думаю, преследовали свои цели. Они их и добились. Одни больше, другие меньше.
— Кто больше?
— Власть, конечно. Она посадила заложников 6 мая. Они сидят.
— Не разглашая детали обыска, можешь поделиться, с каким чувством встречал в то утро гостей?
— Растерянности. Непонятно было, что делать. Они еще такие агрессивные — стучат в дверь. Им надо как можно быстрее зайти в помещение, потому что они думают, что если ты не открываешь, то что-то скрываешь. Но потом растерянность быстро уступила любопытству.
— Твои коллеги рассказывали, что ты к этой ситуации отнесся с изрядной долей юмора.
— На самом деле жестко было только вначале. Потом все изменилось. Они не устраивали классический обыск с переворачиванием кровати, выкидыванием книжек из шкафа, перекапыванием одежды. Просто объяснили, что им надо, и интересовались только видеоданными, которые, как они думали, хранятся у меня дома.
Был такой переломный момент: я им сказал — разуйтесь. И был уверен, что они проигнорируют это требование. Однако они его выполнили. Они слышали, что им говорят. Это были не те менты, которые работают на митинге или на акции 31-го числа, у которых задача — никак не взаимодействовать с людьми, а только хватать и ловить… Да я уже плохо помню, как все было. После этого столько всего случилось…
— Это твой первый опыт общения со следователями?
— Я до этого даже в милицию никогда не попадал. Если только иногда просили побыть понятым. Но пока снимаешь «Срок», насмотришься столько всего, что уже выучишь основные правила поведения в подобных ситуациях. Психологические, потому что своих юридических прав я не знал. Еще помогло то, что им позвонили сверху во время обыска, спросили, как все идет, и, по всей видимости, дали понять, чтобы они не зверствовали. Я ведь успел предупредить Пивоварова перед тем, как они переступили порог.
Не знаю: я сейчас наговорю это все, а они опять придут — или вызовут на третий допрос. Это, конечно, очень любопытно. Как опыт — посмотреть, как происходит допрос. Но они же могут помешать работе. Их задача — что-то выловить, выцепить, а то, что они как слоны в посудной лавке себя ведут, что они навредили «Сроку», — им без разницы. Оказалось, они о «Сроке» вообще не слышали. Только на обыске о нем узнали. Представляешь? Я им включил компьютер, открыл Интернет, говорю: ну давайте смотреть ролики…
— Когда это все случилось, ты говорил, что действия Следственного комитета нанесли существенный урон «Сроку». Сейчас вы ощущаете последствия этого урона?
— Отчасти да. Нас стали бояться многие герои. Стали звонить, выяснять свою судьбу: а где хранятся съемки, на которых есть они? Подобные ситуации разделяют людей на сильных и слабых. Но сильных очень мало. И многие герои, которые герои фильма, а не герои по жизни, — они зассали. Теперь с ними трудней. В этом смысле был нанесен урон — потому что теперь тебе постоянно приходится доказывать, что ты не верблюд, не прокаженный и не стукач.
— У тебя есть любимый герой в «Сроке»? Из тех, кто не зассал.
— Да. Леонид Волков. Мы с ним это не обсуждали еще, но я думаю, что он не испугался. Это такой герой, которого нам не хватает. Очень живой, смелый, открыто формулирующий и отвечающий за свои слова. Пассионарный. Таких немного. Ну вот еще Вася Якеменко, но он такой продуман.
— Кто-кто?..
— Сейчас новый термин появился — «продуман». Это такой простачок, но продуманный.
— Это вы придумали?
— Нет, нам сказали. Так вот, Вася — он «продуманенный» весь. Волков более решительный, с открытым забралом. А Вася — просто хороший кинозлодей. Абсолютный испытатель.
— Не было идеи снять еще кого-нибудь из «злодеев»? Чиновников, депутатов, ОМОН?
— Очень хотели, но в итоге только Шойгу пошел на взаимодействие. А остальные просто оттягивали, тянули время, увиливали, но не соглашались. То же самое — с омоновцами. Мы даже с кем-то договорились, но в какой-то момент они включили заднюю. Хотя некоторые омоновцы стали узнавать на улице, здороваться. Причем они-то в каске, ты с ними поговоришь, а лица все равно не видно. Еще какие-то полковники, майоры часто подходят. Говорят: «Ну что, опять?» Я говорю: «Ну да». Мы снимаем — они гоняют. Это уже как долгая окопная война. Мы не только противники, но уже практически старые соседи друг для друга.
— Что для тебя «Срок» сегодня?
— Это было интереснейшее и довольно быстрое приключение, благодаря которому сильно поменялась внутренняя оценка картины мира. Когда мы начинали, я смотрел на общественную жизнь и вообще на проблемы страны совершенно романтически. А благодаря «Сроку», этим ежедневным съемкам, я за год увидел все на ближайшем уровне. По ощущению — как если бы ты с суперобщего плана, на котором не видно ничего, кроме силуэтов, перешел на сверхкрупный. Когда можно разглядеть фактуру кожи людей. Я вижу все поры, заусенцы, я вижу вену под кожей, вижу, куда течет кровь, какая она… Вся работа «Срока» — огромный наезд трансфокатора. Я вижу истинные мотивы людей, что ими на самом деле движет. В общем, вполне обычная история: борьба двух зол, а крайним остается самый маленький человек. Самые порядочные, самые чистые люди оппозиционного движения — это рядовые бойцы. Активисты, неравнодушные граждане. А чем дальше в лес, тем больше дров у этого оппозиционного движения. Не меньше, чем во власть имущей группировке.
— Я, кстати, заметил, что «Срок» куда опаснее для оппозиции, чем для власти.
— Поэтому оппозиция его и закрыла. (Смеется.)
— То есть?
— Я знаю, кто меня слил следователям. Это один из лидеров оппозиции. По идее, если он дает показания на меня, то, по логике вещей, надо бы предупредить об этом. Он этого не сделал. Но это все детали, от него ничего человеческого ждать и не приходится. Он запрограммирован на власть и ищет только власти.
Да нет, это нормально на самом деле. Это во всех книжках уже описано давным-давно. Но всегда же надо наступить на одни и те же грабли. Все равно делать «Срок» было очень интересно. К тому же сейчас он возобновит свою работу — буквально через неделю. Будем опять снимать и выкладывать ролики в Интернет, но немного под другим видом. Более того, мы соберем классическую версию «Срока» — в полнометражный фильм. Вопрос в том — когда, но это обязательно будет сделано.
— Те ролики, которые появлялись до сих пор, отличались своей направленной злободневностью. Фактически вы отрабатывали протесты и катастрофы вместо федеральных телеканалов. Но сложатся ли они вместе в какую-то одну вневременную историю?
— Думаю, да. Во-первых, у нас есть очень много чего неопубликованного. Во-вторых, сработает мозаичный принцип монтажа. Необязательно делать историю развития одного персонажа. Можно сопоставить разной яркости кусочки этой смальты, этого «Срока»: одни темные, другие светлые. И из этого получится фильм. Совершенно в этом не сомневаюсь.
— Сейчас же вы одновременно проводите кастинг нового проекта?
— Да. Очень интересная вещь. Мы хотим глубже продвинуться в методе самоснимания — того, с помощью которого мы сделали два фильма: «Я тебя люблю» и «Я тебя не люблю». Это проект вне политики — просто о жизни людей. Мы будем давать камеры героям и просить их снимать то, что они считают важным. А мы потом будем все это монтировать.
— 13 января пойдешь на марш?
— Обязательно.
— Работать или митинговать?
— И то и другое. Но если бы я и не работал, все равно пошел. Потому что закон этот — абсолютно скотский, подлейший. Надо выходить, надо попытаться сделать так, чтобы нас было как можно больше. Не знаю, получится или нет.
— Ты побывал не на одном шествии. Тебе не кажется, что в них с каждым разом все больше отчаяния?
— Просто произошел отсев людей. Раньше выходило сто тысяч, а теперь — десять. Люди не поменяли свое мнение, просто разочаровались в неэффективной и немного однообразной форме борьбы. Возможность была упущена. Волна постепенно превратилась в шум и прибрежную пену. Потеряла свою энергию. На мой взгляд. Но это не значит, что люди смирились с тем, что есть. Я так скажу: никакой стабильности не будет.
