В тесной комнате пахнет лекарствами, стены завешаны самодельными плакатами с мольбой о помощи, веб-камера в компьютере транслирует голодовку на всю страну в режиме онлайн. «Движение семей SOS» объединяет многодетные семьи, чьи истории похожи, будто созданы под копирку — нет квартиры, нет льгот, — и которые желают бороться за свои права, рискуя собственным здоровьем, потому что другого выхода они уже не видят. Среди присутствующих есть те, кто готов не есть и сорок дней: «Или пока нас отсюда не вынесут вперед ногами!» — обещает бездомная Екатерина Мальдон, мать четверых детей, коренная москвичка. Почти все участники голодовки — жители столицы. Но есть и приезжие. Из Сочи, из-под Великого Устюга. Нашли друг друга по Интернету. Списались, съехались, голодают. Объединяет их одно — у всех есть проблемы, решить которые наше государство не может. Или не хочет.
«Я должна была убить свою будущую дочь?»
Константину Следневу — 26 лет. У него четверо малышей. Ева, Даниил, Лев и Тамара. Многодетным отцом парень стал в 22. «По закону мы с женой являемся первоочередниками на жилье, — рассказывает он. — И вот уже 3 года бьемся, пытаясь выбить квартиру. Пока с детьми снимаем. У родителей у самих тесно. На словах нас всех ободряют — давайте рожать! А на деле никому до нас, многодетных, никакого дела нет. Сами карабкаемся. Эта голодовка была последним отчаянным шагом хоть что-то доказать чиновникам».
«Если бы Путин нас услышал! Если бы он прочитал!» — взывают голодающие к Верховному главнокомандующему как к Богу. «Если бы понял, как о нас вытирают ноги с особым цинизмом, он бы обязательно помог!» — наивная вера в доброго царя. Мать голодающей сейчас Юлии Котруца, той самой, которой стало плохо, — Любовь Александровна Мерекина, тоже многодетная. У нее семь детей. Но сегодня она не в стане протестующих. Она свое отголодала еще летом. Когда в 1998-м в родной Ульяновской области перестали платить зарплату, Люба пешком дошла до Москвы — ирония судьбы, — чтобы не умереть на родине с голода. Детей у Мерекиной тогда было четверо. И несколько поросят. Дети ели поросячий корм. Чтобы выжить. В Москве прямым ходом отправилась на Черкизон, днем торговала, а ночевала в пустых вагонах на Киевском вокзале. Подрабатывала няней, снимала квартиру, поступила даже учиться — на юридический. Вышла еще раз замуж. У нового мужа, самого безработного, инвалида по зрению, не было отдельного жилья, прописывать к себе он Любу с ее малышами не захотел…
В 2007 г. добрые люди подарили молодой женщине долю в московской квартире: она получила регистрацию, впервые за 10 лет выдали детские пособия, устроилась на работу помощником адвоката. Уже собралась подавать документы, чтобы встать в очередь на свое жилье, — как совладелица подаренной квартиры через суд лишила Любу и ее детей прописки. Любу уволили с работы. Тогда она ждала пятого…
«С тех пор мы бомжи», — очень спокойно и привычно уже повторяет Люба по телефону. А это — самое дно, дальше некуда. Она устраивала митинги. Писала президенту, патриарху. 14 раз ходила в суд… Безрезультатно. Ответ один: «Понарожала!»
«Вы тоже считаете, что я понарожала?» — упрямым взглядом, завернутая в одеяло, смотрит на меня старшая Любина дочь, 22-летняя Юля. Ее собственной, пока единственной дочери Валерии всего годик и три месяца. Она не здесь сейчас. Не с мамой. С бабушкой Любой. Зачем ребенку видеть весь этот кошмар? Юля желтая от недосыпа. Только что ей сделали укол. Обезболивающее. Голова разламывается. Мозг требует еды. «Я подрабатываю на кухне в ресторане у знакомых, там хотя бы прописку не спрашивают, — рассказывает она. — Когда была беременная, оплатила за 9 тысяч временную регистрацию. Ходила по врачам. Как положено, сдавала все анализы... В роддоме, после того как Лера появилась на свет, в палату вошелврач: «Почему нет штампа о прописке?» «Я — бомж». Соседки тут же потребовали немедленно перевести их от меня в другую палату».
«А что я, по-вашему, должна была убить свою будущую дочь? Если она уже завязалась...» — задает она один и тот же страшный, мучающий ее вопрос. И тут же прерывается, чуть не плачет. Говорит как по писаному, держится как за последнюю, тоненькую соломинку.
— Но ведь Путин сказал: рожайте...
Голодовка ее мамы Любы Мерекиной летом 2012-го продлилась 17 дней. Когда стало понятно, что она все равно не добьется квартиры от страны, гражданами которой являются ее дети. Своим детям Люба пока что нужна живая.
Малышей под снос
В питерской семье Довгань детей семеро. И все они имеют официальную карточку бомжа. Не получают пособий как малоимущие, не стоят на очереди за социальным жильем. Для Петербурга и для России в целом этих людей как бы и не существует. «Между тем с бомжей Довгань можно брать пример — их дети одни из лучших в школе по успеваемости, спортивным достижениям и творческим успехам, — говорят участники голодовки. — Когда Довгань гуляют по Петербургу, иностранцы бросаются фотографировать красивое семейство». Единственное, что родина смогла предложить многодетной малоимущей семье, — это официальный статус «бомж». Теперь все они — от самого маленького 3-летнего Тихона до 47-летнего Льва Николаевича — обладатели «бомжатской карточки», так весело ее называют сами Довгань.
В первый же день коллективной голодовки, которую сами участники нарекли «актом против геноцида многодетных семей», их посетили чиновники из правительства Москвы, сотрудники Департамента жилищной политики. Посидели, послушали, сказали, что попробуют разобраться в проблеме каждого, и... ушли домой. Ужинать пора. Караулить протестантов остался только местный участковый Андрей. Он голодающих жалеет, но честно говорит, что настроены они агрессивно. А еще, что состава преступления в их действиях, по всей видимости, нет. Имеют право голодать. Так что пусть и дальше голодают...
Бабушка в зимнем пальто, несмотря на то что в комнате тепло, держится за инвалидную палочку. Она «голодающая одного дня» — есть здесь и такие. Потому что дольше сердце может не выдержать. «Давыдова Наталья Ивановна, — представляется она мне. — Я голодаю за своего сына Дениса и его жену Елизавету. У меня трое внуков — два мальчика и одна девочка. Мы прописаны на Открытом шоссе, 25/11. Квартира у нас угловая, сырая, жить в ней невозможно. Я была при смерти, очень болел — с температурой за 39 — один из внуков. Новое жилье нам не хотят давать даже социальное. Потому что нас шестеро в однокомнатной квартире — а сейчас переселяют не по тому принципу, сколько метров надо на человека, а в точно такое же жилье. Метраж в метраж. А у нас хрущевка, хуже нет... Чиновники предлагают так: «Мы вас временно пока отселим в общагу, отремонтируем вашу комнатушку, и обратно туда же вернем». Она с гордостью сообщает мне, что дети ее — кандидаты наук, биохимики, занимаются диагностикой головного мозга. Что были они на приеме в Департаменте жилищной политики у Федосеева, неоднократно были, только тот им ничего не обещал. Потому как сейчас законы такие, волчьи: никто никому ничего не должен.
— А я у властей ничего не просил, — говорит 36-летний Вячеслав Биричевский, который приехал в Москву с женой из-под Великого Устюга. У них трое детей. — Наша семья купила участок под свой дом. Построились. Жили нормально. Прописаны были официально с 2009 года. Рядом с нами располагался старый малярный цех, ветхий и никому ненужный. Когда нам давали разрешение на строительство, все об этом знали. И вдруг в районном суде посчитали, что наш новый дом представляет опасность для этого неработающего цеха, и его, дом, нужно поэтому снести... А я полностью вложился в свой участок. У моей семьи больше ничего нет. Пока я не бомж, но скоро приедут экскаваторы и начнут громить усадьбу. И я еще должен оплатить ее снос. Куда идти жене и малым детям? Я влез в долги, и теперь нам место только под забором.
Решение районный суд Великого Устюга принял 27 ноября 2012 года. Вячеслав Биричевский считает, что у него теперь есть только один шанс отстоять свою малую родину — голодать в Москве до последнего.
