— Вы успели заметить, как из «босоногого мальчика» превратились в зрелого эстрадного мэтра?
— Этот путь прошел очень быстро, но, на мой взгляд, достойно. Как-то Стив Бриджес сказал: люди так увлекаются, стремясь к своей цели, что не замечают, как давно ее уже достигли. Я всегда ловил себя на мысли, что бегу дальше: положил достижение на полочку и ставлю новые задачи. Я не успеваю кайфануть от того, чего добился. Мне это кажется уже понятным, несложным. Глобальная цель — сама жизнь, но маленькие задачи-этапы составляют путь. Мне неинтересен просто день рождения или просто Новый год. Это бывает постоянно. Мне нравится совершить что-то и праздновать это свершение. Таких событий было в жизни очень-очень много, слава богу. И многими из них я по-настоящему горжусь.
— Что кардинально менялось на пути?
— Есть основа: я ощущаю себя музыкантом. А есть случайности. Вот они-то и делают судьбу, становятся настоящими свершениями, поворотными векторами. По сути, базовые вещи ничего не дают. Ты тратишь огромное количество усилий, чтобы реализовать свои планы, но все-таки решает не это. Человек становится известным не из-за того, что он музыкально образован. На телевидении мне случайно предложили спеть песню про шофера, и она была одним из главных хитов, хотя я сам написал триста песен, так же было с композицией из «17 мгновений весны». Мне еще с начала 90-х очень нравилась Анжелика Варум, и, судя по всему, она тоже обратила на меня внимание, и если бы наша любовь и семья не сложились, не было бы целого пласта моего творчества, всех этих лирических песен, не было бы повода для их создания. Я склонен сочинять такую музыку, написать песню «Февраль» — это мне свойственно, но ведь можно так и просидеть со своими склонностями до конца жизни, если не случится какого-то поворотного события. Случайным было и знакомство с Эл Ди Меолой.
— За рубежом эта работа полгода держалась в топе, а вот наша публика восприняла ее без энтузиазма. Почему так?
— Если музыкант не стоит на месте, его музыка становится более сложной. Есть то, что невозможно держать в себе. Я не могу так жить — только форматом или тем, что способна поглотить массовая аудитория. Если бы не пластинка с Эл Ди Меолой, выпущенная в Европе и Америке, мне было бы очень грустно, я чувствовал бы сильную творческую неудовлетворенность. Просто спеть по-русски и попытаться сделать из этих мелодий песни было бы бесполезной и никому не нужной работой. Когда ты развиваешься в музыке, ты все равно идешь по западному пути, потому что другого не существует. Нет современной российской музыки, вся она создана по западным лекалам, она там родилась. Не мы придумали играть на барабанах, на электрических гитарах. Как с хоккеем: в стране не может быть хорошей сборной, если в каждом дворе нет коробки. Так же и с музыкой: если в каждом ресторанчике не играют джаз, то на него нет массового социального заказа. У нас в стране другая музыкальная культура, эстрадно-шансонная, и эта тенденция сформировалась примерно за последние 50 лет. У нас очень мало потребителей настоящей рок-музыки, джаза.
— Вас как человека с джазовым образованием и альтернативным вкусом это не коробит? Не наступаете ли на горло собственной песне, выходя на эстраду?
— Я нахожу компромиссы. Конечно, мне было обидно, что пластинку с Эл Ди Меолой, с которой за рубежом мы полгода держались в списке 12 топ-артистов, не оценили на родине. Все-таки музыка делается для людей, а не только для отдельных специалистов, но я не обижен вниманием аудитории, поэтому у меня не было истерик, что я непризнанный гений. Я в принципе люблю писать песенные тексты. И даже те, что попроще, — все равно мои детища, создавая которые, я получал удовольствие, не врал себе, никак на себя не наступал. Более того, простые песни делать сложнее. А если ты еще смог сделать драйвовую и при этом не глупую, мелодичную, интересно гармонизованную вещь с фирменным звучанием, это праздник.
— То есть мыслей свалить и «гори оно все огнем!» не было?
— Куда я свалю? Кому я нужен? Я разговариваю и сочиняю по-русски. Так устроена моя голова. В англоязычном альбоме я делал только музыку, а с текстами мне помогал мой друг Алекс Сино. Для меня это, кстати, было немного странно по ощущениям, что я понимаю текст, конечно, вживаюсь в него, но не отвечаю за каждое слово. В русском языке я могу играть словами, их вторыми и третьими планами, символами, фигурами речи, составлять их в музыку. Сочетание «слово-нота» для меня очень важно. Но как для музыканта работа с Меолой, концерты на европейских джазовых фестивалях, где даже наши мэтры не выступали, были для меня целой вехой.
— Многие российские звезды, чего уж греха таить, рвутся к славе за границей, а получается смех и «пшик». У кого-нибудь на нашей эстраде вообще есть шансы повторить ваш славный путь в этом направлении или путь t.A.T.u.?
— Я не могу сравнивать себя с «Тату», потому что они делали настоящий шоу-бизнес на уровне очень популярного западного коллектива, продавались там миллионными тиражами. Так же в свое время выстрелили Gorky Park еще на волне актуальности хард-рок музыки. То, что делал я, можно скорее отнести к разряду world music, или поп-фьюжн, — как я сам придумал название стиля. Это возрастная категория, но по-другому я уже не мог, потому что, когда начал этот проект, мне было 35. Никакие серьезные продюсеры шоу-бизнеса не берутся за людей старше 25. Говоря о наших юных артистах, которые хотят туда, — если человек прожил у себя в стране до 18—20 лет, шансов говорить и петь на английском как на родном у него нет. Для этого нужно жить там с 6—7-летнего возраста и иметь талант. В «Тату», добившихся феноменального успеха, было сочетание всего: внешности, голоса, хороших песен со стопроцентным авторским попаданием, имиджа — эта лесбийская тема тоже сыграла им на руку. Но такое совпадение, точный выстрел случается раз в жизни и не может стать законом. Если мы сейчас начнем посылать толпы таких же девочек за рубеж, они там будут никому не нужны, своих хватает. Шоу-бизнес — штука жесткая и временная. Даже все проекты живут 2—3 года.
— А проекту «Голос», в котором вы были наставником, сколько отведете? Можно ли говорить о нем как о новом тренде?
— На него восторженно отреагировала аудитория, и это приятно, потому что людям понравился живой оркестр, профессиональные вокалисты и западный уровень телевидения. В этом публика не заблуждалась. Но были и заблуждения, на которых часто зиждется популярность. Все сразу начали говорить: «Наша эстрада плохая, наконец-то появились новые голоса!», причем первое — про тех артистов, которых они любили всю жизнь, и это было потешно слушать. Во-первых, нельзя так огульно хаять всю нашу эстраду. На моем юбилейном концерте будет 40 артистов, из которых один поет лучше другого. Во-вторых, артисты, которых так любит аудитория, но которые ей поднадоели, потому что с ними показывают все время одинаковые фанерные программы с одной и той же подборкой, каждый в свое время спели что-то свое, свои песни на русском языке, которые именно эти голоса сделали популярными. Поэтому они и звезды, они уже обладают своим репертуаром и незабываемым уникальным тембром голоса, который узнаваем. У артистов программы «Голос» пока этого нет. Пока они только поют песни Джо Кокера или Уитни Хьюстон похожими на них голосами, и по большому счету это просто очень хороший, самый лучший в городе, но все-таки «ресторан». Вот когда каждый из них выйдет и исполнит собственную песню, никому не подражая, и сделает так, что подражать захотят ему, можно будет сказать, что это потенциальная звезда.
— А где же в нашем шоу-бизнесе им дают реальную возможность так раскрыться?
— Юрмальский конкурс, например, состоит из трех частей: зарубежная песня, популярная песня своей страны и новая песня, на которой многие и плывут. В программе «Голос» конкурса оригинальной песни не существует, но я специально попытался дать Насте Спиридоновой спеть мою композицию, которую несколько раз исполняла Лариса Долина. Насте было сложно, но я подумал: не важно, какое место она займет, важно поставить ее в такие условия, чтобы она поняла на всю жизнь, что ее ждет. Когда она голосом Уитни Хьюстон пела песню Кристины Агилеры — это был аттракцион, а спеть по-русски, залезть людям в сердце, когда они понимают каждое слово, гораздо сложнее.
— Вы всегда были одним из самых ярых борцов с фанерным трендом. Как успехи на этом поприще?
— Подвижки есть. И благодаря мне, и благодаря Володе Преснякову, Сосо Павлиашвили, Валере Меладзе, моей жене. Я могу назвать довольно много людей на нашей эстраде, которые реально работают только вживую, и для них это каждодневный труд. Я никогда в жизни не пел под фонограмму, только для телевизионных съемок: там это обусловлено форматом и, конечно, уважением к коллегам. Озвучить вживую 50 артистов — технически невозможно. Но мои собственные концерты никогда не проходили под фанеру. Напишите — переплюнул через левое плечо и постучал по дереву, к тому, чтобы не подводил голос, потому что иначе мне придется отменять выступления. Сказать в оправдание, что у меня нет голоса, просто выйти и включить кнопку я не смогу, это выше моих сил.
— Хватает ли вам сил постоянно жить под прицелом телекамер с Анжеликой Варум? Вы одна из самых красивых пар на нашей эстраде, и ваша личная жизнь всегда была в зоне повышенного внимания. Каково это?
— Отвратительно. Мы не любим выпячивать ни свое счастье, ни свое несчастье. Последнего, слава богу, особенно нет, но без проблем не обходится: все-таки мы живем вместе 15 лет, а работаем 16, поэтому всякое бывает. Не хочется устраивать «сюси-пуси», показушно говорить: «вот посмотрите, как у нас все хорошо», но иногда приходится, потому что все постоянно хотят этой информации. Ведь если нам понадобится осветить какую-то большую акцию, мы сами позвоним журналистам. Все равно все делается для того, чтобы продать новую пластинку, чтобы люди о ней узнали. А когда приходишь «в мир», просишь написать о ней, нам говорят: «Конечно, напишем! А как же фотографии в тапочках, как мы любим?» Получается «дашь на дашь». Но что поделать? Каждый продает что-то свое. Мы ужасно не любим говорить о личной жизни, но приходится на это идти.
— А что помогает выстаивать? Броня уже наросла?
— Ну какая там броня? Я вообще не переношу большого скопления людей и большого внимания. Никогда не любил этого. Когда мне было 15—16 лет, у меня была группа «Кредо», Антоха, мой приятель, с которым мы придумывали эстетику, политику команды, всегда тащил меня на какие-то тусовки. Для меня это уже тогда были муки ада, и сейчас — пойти на съемку, на презентацию. Жена моя совершенно такая же. Мы оба раки-отшельники, кроты, любим забраться в свою нору вдвоем и спрятаться там. Теперь у нас и ребенок такой же, «гнездообразный».
— И тоже музыкальный?
— Обе дочери играют на гитарах, но если для Полины это одно из увлечений, то у Лизы — своя рок-группа. Причем она похожа на родителей: сначала сочинила песни, собрала коллектив, начала играть на инструменте, выучила 15—20 положенных аккордов, а теперь пошла заниматься по классу гитары, чтобы выходить на более серьезный уровень. Больше всего я переживаю, как буду записывать ее в августе на студии в Майами. Мне кажется, еще рано показывать ее серьезным людям, хотелось бы, чтобы она поварилась в собственном соку. Но мне не удалось найти более скромную студию, и придется писать ее там же, где мы работали с Эл Ди Меолой. Я очень волнуюсь, это будет немного выглядеть как родительское самодурство. Но я уже пообещал ребенку, и нужно сдержать слово. Может быть, оно и к лучшему. Время покажет.
— Искренне желаем вам, чтобы так и было! С наступающим юбилеем! Здоровья, любви и творческих радостей!
