Театр имени Пушкина из Магнитогорска играет свой спектакль в ТЮЗе. Пока зрители заполняют места, на сцене какая-то девушка в синем халате и джинсах, похожая на продвинутую уборщицу, развешивает на штанкете, спущенной сверху, шесть рисунков в белых рамах. А по заднику в это время нон-стопом идет кинохроника ноябрьской демонстрации: массы в темных одинаковых пальто с каракулевыми воротниками, портреты членов ЦК КПСС, флаги. Массы улыбаются, всем хорошо. Причем экран разделен на четыре фрагмента за счет колонн перед ним. Каждая, в свою очередь, представляет фрагмент коммуналки — раковина с краном и радиоточкой, отдельно — портрет Хемингуэя или патефон с тяжелой игольчатой головкой. Бытовые приметы времени — 50-е годы — четко соблюдены, как в музее истории быта СССР. Гамма черно-белая, но не контрастная, а расплывчатая от оттенков серого к бежевому. И ни одного яркого пятна. Девушка в халате за три часа не произнесет ни слова, зато все ей будут рассказывать — про свою жизнь и про время.
Несколько женщин, разновозрастных баб — поколения, судьбы и социальное положение. Три старухи ленинградской коммуналки — Гликерия, Евдокия и Ариадна, при них молодая мать-одиночка Антонина, неизвестно от кого прижившая дитя. Антонина наивная, но добрая, честно трудится на заводе. Есть еще профсоюзный лидер Зоя Ивановна, строгая, но справедливая — как партия, ее поставившая. Вот и вся команда.
Простая, даже мелодраматическая история на удивление спокойна, без театральных эффектов и провокаций — жизнь течет как жизнь, и тем интересна. Даже главная героиня, Антонина, вроде как и не главная: познакомилась на остановке с Григорием (из интеллигентов, говорит о непонятном), родила от него девочку, оказалась хорошей матерью. «Доченька, я сейчас. Доченька, смотри, что тебе мама принесла…» — и как мышь шмыгает по заднику из воображаемой кухни в воображаемую комнатенку. Но такова игра и ее партнеров, где главное не себя в столице показать (в провинции действительно немало первоклассных артистов), а работа на общий результат. А он — превосходный и во многом определен художественным решением.
Вся коммуналка строится на небольших фурках (платформы на колесах), а на них — кухонные столы с утварью, за которыми решается судьба сначала матери (той самой Антонины), потом — ее дочери (Сюзаночки). Фурка становится такси, на котором Антонину увозит случайный прохожий Григорий. Санками, на которых ее второй мужчина привозит ей дефицитный ламповый телевизор. Многофункциональный предмет — конечно, не открытие для театра, однако его использование в тексте и контексте очень важно. У Вотякова это сделано виртуозно и естественно.
Режиссер добился невероятного эффекта: аутентичность предметов (понятно, что не на помойке найдены) делает аутентичным время. Игра актеров, тоже какая-то не сегодняшняя, затушеванная, без ударных точек, где они вполне были бы уместны. Но нет — все сдержанно, никаких повышенных тонов даже в минуты радости. Я, да и многие зрители, чувствую себя как будто в 50-х, когда и не жила. А что в таком случае должны чувствовать люди, пережившие, например, похороны Сталина, сообщение о полете Гагарина в космос или стоявшие в очередях за дефицитом, коим многие годы в стране за железным занавесом являлись детские костюмчики, колготки, ткани на платье.
И вот в этот момент «Время женщин» из Магнитогорска обнаруживает факт, с которым уже не поспоришь, — разрыв поколений. Рядом со мной девушка искренне смеется, когда одна из старух рассказала свою историю. Во время блокады она работала в больнице, и туда привезли толстую женщину из богатых, которая ночью под одеялом ела еду, ее приносил ей муж. Когда женщину выписывали, та от неслыханной щедрости дала молодой медсестре кусочек колбасы.
— Ну, я тайком и съела колбасу, кусочек этот. В туалете. Меня вырвало.
Девушка засмеялась: она не поняла и не знала, что блокадников рвало от нормальной еды — желудок просто не принимал. Думаю, что рассказы об очередях за детскими костюмчиками, за телевизорами и самыми обычными вещами как минимум двум поколениям россиян неизвестны. К счастью. Но... счастливое незнание освободило поколение от памяти и, главное, сочувствия. Распалась связь времен, и это имеет тяжкие последствия.
Финал оказался неожиданно цветным — на Антонине, появившейся в центре зала, яркое и все в маках по синему полю платье, а на старухах — алые шляпы. Антонина шла к сцене, прижав к груди, как икону, портрет Хемингуэя. Распахнулся экран, а за ним стоял тот самый случайный Григорий, с остановки, который так и не стал ее судьбой. В руках он держал маки.
