Надо признать, что на скользкий и опасный путь вступил Гоголь-центр, взявшись за перенос на сцену фильмов-легенд. Во-первых, неизбежно сравнение. Во-вторых, адаптация сценариев к российской действительности не всегда гарантирует успех при всей острой социальности поднимаемых тем. Для перелицовки немецкого сюжета Фассбиндера на русский манер призвана драматург Люба Стрижак. Как у нее это получилось в партнерстве с Наставшевым, наблюдал зал, разведенный (теперь уже по традиции) по обе стороны сцены. Бифронтальный обзор помог много чего интересного и неинтересного увидеть.
На сцене десять артистов, усаженных в ряд на стулья из белого пластика. Такие стоят в дешевых забегаловках. Столы из таких же общепитовских точек — один на другом — напротив. Увертюрой к социально-лирической драме служит рассказ от лица мужчины плотного телосложения, который в сегодняшней жизни не является чем-то исключительным. Короче, двое пожилых москвичей пожалели таджика, которого закапывали его же соплеменники по причине потери тем трудоспособности. А таджик отблагодарил их по-своему: пока добрые русские люди были на курорте, дом их разгромили, ограбили — в общем, черная гастарбайтерская неблагодарность, ставшая нормой. Важная сценографическая ремарка — по ходу рассказа мужчина скотчем выклеивает на полу четыре строчки в столбик: «Гости с юга, идите на х…» С верхних точек трибун особенно хорошо читается.
Эти слова, но уже вслух, произносит шесть раз и без купюр реальный таджик Абу (худой, сутулый, кашляет, черные брюки-рубашка). А дальше — все как у Фассбиндера: пожилая женщина, прячась от дождя, забегает в кафе. Только там не турки, наводнившие Германию после войны и ставшие самой большой национальной диаспорой, а таджики, «понаехавшие тут» в конце ХХ и особенно начале ХХI столетия. Встретились два одиночества — русская пожилая уборщица Лида (бывшая библиотекарша) и таджик Абу, на 30 лет ее моложе. Два несчастья соединились в попытке обрести хотя бы одно подобие счастья. Но социум им этого не позволяет.
Драматург Стрижак следует за сценаристом Фассбиндером по сюжетной линии шаг в шаг. Если бы авторы «Страха» сохранили все реалии картины, а турков оставили турками в немецком обществе, то, наверное, реакция была бы менее нервная — подумаешь, где-то там, далеко, существуют какие-то турки-гастарбайтеры, а чистокровные немцы их чморят, у тех, ясное дело, — сопротивление на выживание. Но Гоголь-центр бескомпромиссно (за что и платит, посещая суды, отвечая на анонимки и прочие пасквили) называет вещи своими именами, жестко расставляя акценты, и не дает расслабиться. «Почему вы, русские, не любите друг друга? Почему вы, русские…» — чем не повод для очередного выступления псевдопатриотов. Но, даже при всей шаблонности текста в некоторых сценах, они точно попадают в суть: гастарбайтеров-таджиков иначе как «черножо…ые» население, включая депутатов Мосгор- и Госдум, не называет. Все составляющие рабского труда, беспредел полиции и все такое прочее демонстрируют. Однако…
Лирическая тема, любовь на остросоциальном фоне выстроены молодым режиссером замечательно. Правда, он извлекает психологизм посредством физических действий на сцене. Так было в его предыдущем спектакле «Митина любовь», где герои страстно выясняли отношения, ползая по стене с риском для жизни, цепляясь лишь за металлические штыри. В «Страхе» же главные и второстепенные герои занимаются поднятием тяжестей — переносят пластиковые столы и стулья, строят из них конструкции, в ярости разрушают их. Эффектно, но зачастую неоправданно, с повторами, и сердце сжимается, когда, скажем, 88-летняя актриса Майя Ивашкевич ворочает мебель.
Безусловно, успех спектакля со столь «несъедобной» темой во многом обеспечен актерской игрой. Светлана Брагарник выступила в роли той самой уборщицы Лиды. Поначалу сутулая, неловко ставящая ноги в кроссовках с тяжелой подошвой, убогая от одиночества, она превращается в красивую блондинку с огромными глазами. Евгений Сангаджиев, ее партнер, помимо отличной игры замечательно передал национальный характер своего героя. В нем — невероятное напряжение, совмещенное с ментальными особенностями нации. Удачные работы у старой гвардии «Гоголя» — Майи Ивашкевич, Людмилы Гавриловой, Ольги Забары.
Весь бюджет спектакля прозрачен до белого пластика: одни столы и стулья служат декорацией и реквизитом. Условность как главный прием. Пожалуй, самая сильная сцена — приход Абу к Лиде. Протягивает ей мешок:
— Абу принес для Лида деньги.
И достает из мешка белые пластиковые ножки от столов: «Это деньги для Лида». Они же становятся едой для Абу: «Хочешь еще?» А потом из них же высокий Абу выстраивает две длинные белые лопасти, как у вертолета, и вращает над головой любимой уборщицы. В этот момент она превращается просто в красивую женщину. Они улетают?
Но фраза, от которой зал взрывается смехом и аплодисментами, и близко не лежала ни с какой национальной темой. Ее недовольным соседям-кляузникам бросает председатель ТСЖ (чудный Лера Горин): «В двадцать первом веке надо стучать в электронном виде». Стук, похоже, в нашей жизни становится куда актуальнее нацпроблем. И, очевидно, следующий спектакль Гоголь-центру следует назвать «Стук».