Идет уже второй год, как режиссер Андрей Смирнов снимает фильм "Жила-была одна баба" – историю жизни, любви и смерти просто крестьянки на фоне всеобщей неразберихи в России начала прошлого века. Исторический биопик о судьбе анархиста Антонова, как могло показаться на первый взгляд, на деле оказывается надрывной мелодрамой.
Вместе с тем, на съемочной площадке работа сопряжена с русскими народными песнями, танцами, крамольными частушками и интеллектуальными играми. Немудрено, ведь львиную долю массовки режиссер набрал из местных крестьян. Колоритные одежды гармонично дополняют суровые, испещренные морщинами лица.
Андрей Сергеевич собирал материал чуть менее… 20 лет! При этом скрупулезность, которую он проявил в этом деле, уникальна.
– В 67-м году, когда мне было 26 лет, я снял короткометражный фильм "Ангел", – объясняет свою заинтересованность темой Смирнов. – Там дебютировали такие замечательные актеры, как Леонид Кулагин, Георгий Бурков. Это была вольная адаптация одноименного рассказа Юрия Олеши. Материал о гражданской войне и русской деревне. Картина была запрещена и положена на полку на 21 год, а негатив был уничтожен. К счастью, когда при Горбачеве снимали с полок запрещенные фильмы (а сняли целый кинематограф – более 300 картин), в их число попал и моя картина. Потом я ушел из режиссуры, потому что мне надоела толкотня с цензурой, потому что из всех снятых мною в то время картин, ни одна не вышла в том виде, в котором я бы хотел их видеть. В том числе и "Белорусский вокзал". В 79-м году я снял последний кадр и с тех пор кинорежиссурой не занимался – писал пьесы, ставил их в театре, работал как артист. Как только заговорили об отмене цензуры в 87-м году, я решил, что я обязан вернуться к этой теме и попытаться рассказать, что такое российская катастрофа. Органическим образом появилась идея взять за основу материал о тамбовском восстании, которое известно, как "антоновщина"…
Когда мы появляемся на площадке, массовка отдыхает на травке. Тут один мужик берет гармонь и… Куда девалась хмурость и уныние? Мужики расплываются в щербатых улыбках, бабы пускаются в пляс и начинают голосить частушки. Буквально через пять минут остановить начавшуюся вакханалию пытается директор массовки: "Так, заканчиваем веселье и перемещаемся к церкви!" Гармонь умолкает лишь на несколько секунд, пока не отойдет директор. Затем гармонист решает "напоследок" нажать на клавиши, и бабы напрочь забывают, куда их звали и зачем – частушки продолжаются. Представителю съемочной группы приходится вмешаться вновь – на этот раз более серьезно.
Сцена снимается на сельской натуре – чистое поле, лесок неподалеку, деревенька, на краю которой стоит обшарпанная церквушка. Слева и справа от нее – покосившиеся, полуистлевшие амбары. Второй режиссер Ирина Михайловна Третьякова носится по площадке, как метеор, пытаясь расставить крестьян в нужном порядке. Кажется, что ее голос звучит отовсюду: "Кольца, серьги, часы и мобильные телефоны выкладываем!", "Бабоньки, креститься умеем?", "Лошадь ставим вот сюда; ну что, ты не знаешь, как паркуются лошади?"
Для режиссера важен каждый, буквально каждый участник массовки. Расстановка идет едва ли не поименно. Троих оборванцев сажают на лестницу у церкви – им предстоит сыграть нищих, просящих подаяние на паперти. Десятку крестьян предстоит выйти из церкви и разойтись по домам, предварительно перекрестившись на церковный крест. За околицей "припарковано" несколько телег.
– У кого ноги болят? – спрашивает Ирина Михайловна, но толпа хранит молчание. Видимо каждый опасается, что его прогонят, как не профпригодного.
– Да не бойтесь вы! – теряет терпение режиссер. – Я тех в телегу посажу.
Осмелевшие крестьяне, кажется, облегченно вздыхают, а одна бабушка заявляет: "У всех болят!" Посмеявшись, с грехом пополам найдены самые немощные старики, которым предстоит оккупировать одну из телег.
Разводка сцены практически закончена. В последнюю очередь свои места занимают профессиональные актеры – Влад Абашин и Владимир Курносов (которым достались роли главного героя Ивана и его брата Егора), Дарья Екамасова и Агрипина Стеклова (их жены – Варвара и Панька, соответственно), Евдокия Германова (Феклуша) и Нина Русланова (Крячиха). Напоследок кадр осматривает сам Смирнов, делая свои поправки и высказывая пожелания.
– Надо обуться – праздник все-таки, – говорит он босому актеру массовки, которого обделили лаптями костюмеры.
– Семечек нет? – растеряно крутит головой Андрей Сергеевич. – Этому пацаненку семечек бы…
– Сейчас найдем, – оптимистично заверяет Ирина Михайловна. – Хотя тут, наверное, быстрее подсолнечник сорвать.
Действительно, в нескольких сотнях метров начинается обширное поле подсолнухов. Пока вытрясают подсолнечник, режиссер инспектирует стрижки мальчиков из массовки.
– Вот у этого прическа слишком современная, надо бы сбрить, – озабоченно говорит Смирнов, держа парня за вихры.
– Андрей Сергеевич, выбирайте Васятку, – Третьякова подводит двух пареньков лет шести-восьми от роду…
Пользуясь всеобщей суетой один из запряженных в телеги жеребцов начинает пристраиваться к "припаркованной" рядом кобыле. Лошадей приходится в срочном порядке разводить, а любвеобильному жеребцу искать замену.
Нина Русланова, которую Третьякова выводит на площадку и указывает на ее место, шутит без остановок. Пребывать вблизи нее без улыбки на лице просто не возможно. Ирину Михайловну актриса в шутку называет "Ариной Родионовной". Третьякова объясняет, что кто-то из выходящих из церкви может полезть целоваться.
– А укусить можно будет? – немедленно реагирует Нина Ивановна с абсолютно серьезным лицом. Все, слышащие это, прыскают от смеха.
– Все, кто выходит из церкви, приветствуют нашего актера, который играет Егора, – высказывает свои последние рекомендации Смирнов. – Он – самый богатый человек на деревне, практически "олигарх".
Третьякова ныряет в палатку, где расставлены мониторы и приглашает Смирнова присоединиться.
– Нет, – тревожно отвечает Андрей Сергеевич. – Я живьем хочу посмотреть.
Режиссер очень переживает, что не чувствуется атмосферы праздника.
– Веселее, люди добрые! – воодушевленно размахивает руками Смирнов. – Никого не хороним, праздник у нас! ЖИВЕМ!!!
Массовка начинает двигаться быстрее. В этот момент младенец на руках у одной из женщин в толпе массовки начинает надрываться. Тут же появляется настоящая мама ребенка – худющая длинноногая девчонка лет 20 от роду с черными, как смоль, длинными, но жиденькими волосами. Смирнов категорически настаивает на том, чтобы ребенка покормили. Мать отвечает, что кормит из бутылочки, а она осталась дома. Режиссер предлагает выделить машину, чтобы быстро съездить туда и обратно. Но девушка, капризничает и отказывается. Тут же крутится бабка – по всей видимости, бабушка грудничка. Старушка переживает, что изначально речь велась о двух часах, а прошло уже 4, а то и все пять. Наконец после долгих препирательств, терпение Андрея Сергеевича, казавшееся безграничным, кончается, и он препоручает вести переговоры ассистентам.
– Эта психопатка-мамаша беспокоится только о том, что если ребенок сейчас выспится, то не будет давать ей ночью спать! Убил бы! – от беспомощности у Смирнова непроизвольно сжимаются кулаки. В конце концов, семейку решают отпустить восвояси, а ребенка заменить куклой, чтобы снять общий план.
Чтобы захватить всю съемочную площадку, испрашиваю дозволения у местного батюшки залезть на церковную колокольню, и он, к моей радости, дает добро. Долог и тернист путь на верхотуру. Хлипкая с виду, но на деле крепко сбитая деревянная лестница укрыта плотным слоем голубиных испражнений, хрустящих под ногами. Рискуя в любой момент размозжить себе голову о чересчур низкие притолоки, забираюсь на самый верх. Отсюда открывается шикарный вид на окрестности, но недостаток в том, что ничегошеньки не слышно из того, что происходит на площадке. Сделав несколько кадров, спускаюсь вниз. Трудно сказать, что было труднее – забраться наверх или спуститься вниз.
Очередная внушительная тучка закрывает солнце, и первые капли дождя падают на землю. Спустя несколько секунд дождик превращается в настоящий ливень.
– Все прячемся! Не мочим костюмы! – кричит в микрофон Третьякова.
Несколько минут вынужденного бездействия пережидаем под наспех найденным укрытием. Моим спасением становится козырек забора сантиметров 20, не больше. Рядом жмутся несколько солдат в форме и зеленых кокардах на фуражках.
Так же внезапно, как и исчезло, появляется солнце и о дожде уже никто не вспоминает. После очередного удачного дубля, Смирнов собирает на съемочной площадке буквально всех и в микрофон горячо благодарит артистов, для которых этот съемочный день был завершающим в этом проекте. Все прощаются с Евдокией Германовой, Агрипиной Стекловой, Сергеем Макаровым и Андреем Курносовым. Все четверо подходят к режиссеру – в руках у них зажженные бенгальские огни. Номинальная церемония проводов превращается в массовые гуляния.
Однако на этом работа не заканчивается – до темноты Андрей Сергеевич планирует развести сцену, которую будут репетировать утром следующего дня. Сцена предстоит не простая – оператору "с плеча" придется снять восемь отдельных групп, переходя от одной к другой. Несколько минут не будет сделано ни одной склейки при монтаже. Съемка требует, чтобы все четко знали свои места, начинали двигаться в нужное время – любая накладка в одной из групп и сцену придется переснимать.
День второй. Чуть помедленнее, кони! Чуть помедленнее!
Из-за переставленных подальше от церкви палаток с мониторами доносятся бабьи крики и причитания – одна из актрис массовки репетирует сцену опознания убитого мужа.
Вообще, массовке труднее всего, особенно учитывая возраст. Многие в кадр попадают первый раз. Держаться на ногах с утра до вечера – довольно трудно даже молодым, не говоря уже про стариков. Один падает у палатки с чаем и кофе и начинает трястись в судорогах. На помощь спешат врачи из "скорой" – у мужика случился эпилептический припадок. Врачи пытаются разжать несчастному зубы, чтобы он не задохнулся. Поблизости оказался уже переодевшийся Юрий Шевчук – он также по мере сил пытается помочь "коллеге по цеху". Со стороны на трепыхающиеся ноги смотрят местные бабы.
– Это все водка, – в сердцах говорит одна. – Выпьет с утра, и вот – нате вам.
– Это ваш? – спрашиваю.
– Мой, чей же еще! – по ее виду кажется, что для бабушки эти припадки – не в новинку. Позднее выяснилось, что эпилептический удар застиг на площадке не одного, а сразу двух актеров – чуть ранее прямо на площадке откачивали еще одну из старушек. Впрочем, выяснилось, что бабушка тоже злоупотребляла алкоголем.
Между тем, время работает против режиссера – до двух часов дня ему нужно снять сцену, чтобы Шевчук успел на поезд до Питера. До вокзала – более
– То дожди, то эпилепсия… – нервничает Андрей Сергеевич. – Мы должны были начать снимать уже три часа назад!
– Да, все повторяется, как в "Дне сурка", – вторит ему Ирина Михайловна. – Те сцены, которые в том году не успевали снять, не успеваем снять и в этом. Точно в том же месте, где тогда ребенок начинал истерить, он и теперь начинает. Дожди начинаются в то же время, солнце за тучи прячется. Дежа-вю!
Смирнов вместе с оператором Юрием Шайгардановым начинают нагружать телегу "убитыми". Суть в том, что нижнему нужно спрятать лицо, но выставить наружу руку с кольцом, по которому жена его и опознает.
– Ребятки, только ради Бога руки берегите, – беспокоится Андрей Сергеевич. Он-то знает, как никто другой, насколько страшны колеса телеги для съемок вообще и для актеров в частности.
После двух дней съемки местность обильно усеяна конским навозом. Периодически из тылов вызывается человек с лопатой и ведром. Но вынести все не реально. Планируя расстановку очередной группы, Андрей Сергеевич подзывает Третьякову, а когда та приближается, происходит следующий диалог.
– Осторожней, Ирина Михайловна, тут… – как всегда беспокоится Смирнов.
– … ничего страшного! Это к деньгам! – второй режиссер, как всегда, полна оптимизма.
– Если к деньгам, так чего ж не наступила?
– Я сегодня целый день в этом деле. Могу я хоть одну обойти?
– То есть с деньгами у тебя все хорошо? Я у тебя тогда займу рублей сто…
Бабам, которые по сценарию должны ходить от группы к группе собирают разносол. Ирина Михайловна спрашивает местных бабок, не засаливал ли кто-нибудь из них огурцов? Ну как же, в деревне – и без огурцов. Несколько человек из съемочной группы направляются вслед за осчастливленной старушкой "по огурцы". Через несколько минут они показываются у калитки дома бабушки с несколькими тазиками. На лицах – выражение крайнего удовольствия. Рот каждого заткнут огурцом.
– Так, кончайте жрать реквизит! – берет в руки микрофон Третьякова. – И вообще, тогда помидоров не было, так что их убираем.
Начинает репетировать группа Шевчука. Он пытается залезть в телегу – мешают полотняные штаны.
– Андрей Сергеевич, у меня такая мотня, что я на тачанку лихо не вскочу.
Смирнов в срочном порядке подзывает костюмеров, которые подтягивают актеру штаны до приличного уровня.
Забравшись на тачанку, Шевчук начинает свою пламенную речь. Вокруг тачанки собираются местные мужики и одобрительно галдят в ответ на призывы "антоновца".
– Долой ехидного змия Ленина и его палачей! – Шевчук переходит на шепот. – Жгуть непокорныя деревни. Божьи церквы поганють. Войск понагнали, – голос снова переходит на зычный баритон, – аж до самой Сибири! Не выпустим оружию с наших мозолистых крестьянских рук, покуда не выведем гуманистов-нахалов с русской земли!
В середине речи несколько солдат, которые тоже слушают речь, должны вскинуть винтовки и сделать несколько выстрелов, но на репетиции пиротехников решили не беспокоить. Камера переходит к следующей группе, и дальше вплоть до повозки. С нее двое мужиков сгружают "трупы". По периметру повозку огибает баба с дитем, семенящим следом. Вот она видит руку с кольцом, торчащую из-под тел, и каменным голосом говорит грузчикам: "Вот ентого мне представь". Те послужно убирают "мертвого" и баба, охнув, начинает голосить: "Родненький!!! Кормилец наш!!! На кого ж ты покинул нас!!! Ах, душегубы! Ах, изверги!!!" Все зачарованно, затаив дыхание, наблюдают за сценой. Играет актриса столь правдоподобно, что где-то внутри что-то переворачивается и комок подступает к горлу. На миг забываешь, что мужик пять минут назад ходил и улыбался.
– Стоп! – как по мановению волшебной палочки у женщины просыхают слезы, и она подставляет лицо, чтобы ей поправили грим. Оцепенение наблюдающих сходит.
На следующем дубле конь, запряженный в телегу с "трупами", видимо, не вынес стенаний и рванулся. Держащий его под уздцы мужик не сдюжил и конь вырвался. Казалось, что груженая телами телега проехалась по ноге актрисы. Третьякова немедленно по рации начала вызывать врачей. По счастью, тревога оказалась ложной – женщина лишь испугалась. Чтобы избежать подобных инцидентов, колеса телеги решено зафиксировать вбитыми в землю колышками.
Технические репетиции были завершены, начались съемки. Однако все меры предосторожности, как оказалось, были напрасными. Когда Юрий Юлианович взошел на телегу и произнес "Долой ехидного змия Ленина…", а солдаты вскинули винтовки вверх, раздалось пара довольно громких хлопков. Деревенская лошадь, не привыкшая к столь громким звукам, рванулась, как и ее пышногривый друг. Рывок оказался настолько сильным, что колья повылетали из земли как зубочистки, а Шевчук сделал сальто и упал оземь. И снова: "Скорую на площадку!!! Быстрее!!!" Однако Юрий Юлианович поднялся сам.
– Ничего, все нормально, – заявил он, держась за сердце. – Просто плечо ушиб, дыханье сперло. Сейчас пройдет. Но ведь классно получилось!
– Пиротехники, – поняв, что все нормально, Третьякова уже готовилась к следующему дублю. – Срочно нужны еще две заряженные винтовки на площадке!
Следующий дубль тоже оказался неудачным – выстрелы сбили Шевчука с толку и он начал свою речь с последней фразы.
В третьем дубле лошадка не стала дожидаться выстрелов и дернулась уже на посылаемые проклятьях Ленину.
– Так, лошади у нас реагируют на Ленина.
– Просто она знает, что после "Ленина" будут выстрелы.
– Ну и пусть тогда проклинает Того-сами-знаете-кого! – шутили в съемочной группе. Было решено винтовки не заряжать, а выстрелы наложить уже во время звукозаписи в студии.
После нескольких удачных дублей Шевчук стоит со Смирновым и Шайгардановым и травит байки, как ни в чем не бывало.
– У меня на концерте случай был, – растирая ушибленное плечо, говорит певец. – Пел на сцене под гитару, крутился. Ну и не рассчитал, и кувырнулся вниз. А лететь – метра три. Лечу и думаю: "Только бы гитару сберечь". Как кошка в полете перевернулся. Упал на спину, гитару спас.
Между тем, три часа дня. Все предварительные сроки отъезда звезды уже прошли. Смирнов быстро снимает крупный план Шевчука – машина с самым лихим водителем его уже ждет. На бегу стаскивая с себя шинель и папаху, Юрий Юлианович буквально бежит к машине. Его провожает гром аплодисментов. Несмотря на то, что времени крайне мало, Шевчук оборачивается и кланяется публике.
Исповедь слепого священника
К сожалению, я так и не застал Всеволода Шиловского в полном гриме – он играет священнослужителя, которого ослепили бойцы Красной Армии. К тому моменту, как уже нужно было выезжать к вокзалу, Всеволоду Николаевичу не успели приклеить бутафорные усы и бороду. Но поговорить с мэтром советского и российского кинематографа я все-таки успел.
– Получить роль в проекте такого масштаба – это актерское счастье, – рассказывает Шиловский. – Андрея Сергеевича я знаю очень много лет. Так получилось, что все эти десятилетия мы относились друг к другу более чем прилично, потому что он знал, как я отношусь к его творчеству. И вдруг – такое вот Его Величество "Вдруг" – он мне говорит: "Я пишу роль, которую сможешь сыграть только ты". И говорил он мне об этом дважды, причем при очаровательном свидетеле – его супруге Леночке. Потом прошло очень много времени, настолько, что я подумал: "Ну, сказал – забыл". Но Андрей Сергеевич все же позвонил и сказал: "Вот то, что я тебе обещал". И когда я прочитал весь сценарий, я ужаснулся от громады собранного материала. Андрей вложил в эту работу колоссальный труд, но материал блистательно подготовлен и досконально изучен. Я уже не говорю про талантливейших актеров, которые здесь собраны. Я говорю про массовку, про народные сцены. Когда лица находятся и привозятся специально со всей России. И эти лица говорят сами за себя. Это сила, это мощь… По мне – это старый МХАТ. Не новый, где абы-кабы, а старый. Когда режиссеры умели в буквальном смысле слова восстанавливать время по микронам.
– Расскажите о своей роли.
– У меня роль, я бы сказал, трагическая. И мне придется входить в нелегкий образ. Мне нравится это, конечно, потому что искусство перевоплощения практически утеряно. Мой священник Еремей – очень жесткий человек, знает всех и относится ко всем, как пастырь относится к своей пастве. В свое время его красноармейцы тюкнули чем-то тяжелым по голове. Прошли годы, и своими незрячими глазами он видит гибель односельчан. Ни за что. Для него настает черная эпоха, и его, как и всех других, приговаривают к казни. И вот этот почти беспомощный старик своей молитвой поднимает площадь. Своим тоненьким скрипучим голоском. Андрей выписал роль, проходившую через весь громадный фильм – такой мощный пунктир. Это безумно интересно.
– Что вы можете сказать о работе со Смирновым?
– Я всегда говорил, что чем больше актер, тем больше ему нужен режиссер. То есть, зеркало. А Андрей Сергеевич – это зеркало правды. Что бывает сейчас крайне редко. Натурализм – это не правда. Искусство – это метр над землей, звездочка надежды. Это чудовищно сложно. Поэтому величайшие шедевры голливудского кинематографа на этом и строятся. Я смотрю на этот чудовищно трудный и трагический материал – есть над всем этим звездочка надежды. Как человеку жить? Во что верить? Как относиться к жизни?
