Да, тогда, десять лет назад, я прекрасно знала, что на нем сломались сотни женщин. Знала — и все равно пошла знакомиться. Почему я была так уверена, что окажусь счастливым исключением? Наверное, потому, что никогда не любила его молодым, в самый разгар сумасшедшей, непостижимой славы. Да и сегодня у меня вызывает лишь умиление привычный образ не просто стройного, а какого-то аж гуттаперчевого паренька с копной непослушных кудрявых волос в узких до ощущения тесноты — «ему же неудобно!» — брюках-дудочках, почти по-детски доверчиво и вдохновенно поющего «Дельтаплан». Но он неизменно вызывал у меня неподдельный интерес к своей персоне и не перестает вызывать его поныне.
Хотя я давно не вижу в нем сегодняшнем — красивом черте, загоревшем аж в несколько слоев, чувственном, ироничном, уверенном в своей власти, тщательно скрывающем острый ум и высокий интеллект, дабы не смущать этими непривычными в шоубизе качествами окружающих, — того паренька. Глубоко провинциального, нежно-наивного, фанатично желающего одного — петь. Их связывает, пожалуй, лишь непреходящий божий дар. Хотя он уверен, что никогда не терял причинно-следственную связь с собой двадцатилетним.
Да, и я сознательно не называю сейчас его фамилии: он узнаваем и без оной.
— Валерий Яковлевич, а что если я не буду спрашивать вас о предстоящем юбилее и приближающемся концерте в Кремле, а просто приглашу на чашку кофе в какое-нибудь крошечное столичное кафе, и чтобы там играл джаз и волнительно пахло горьким шоколадом и корицей...
— И через пять минут все посетители кафе, предварительно нащелкавшись от души сотовыми телефонами, начнут по очереди подходить за автографами и совместными фотографиями, а через час все это окажется на просторах Интернета, а ты из создателя светской хроники окажешься ее героиней и очень скоро взвоешь от такого сомнительного удовольствия. А назад уже будет никак!
— «Милый, побежим к морю!» — «Дура, мы в Сыктывкаре!» — «Зачем ты это сказал?!»
— Что поделать, мы в Сыктывкаре.
— Значит, на нелегальной работе вас использовать не получится?
— Боюсь, это не моя специализация.
— Тогда вернемся к Сыктывкару, ведь именно оттуда вас отправили на конкурс молодых исполнителей в Ялту в 1979 году, где вы стали лауреатом, и с этого момента, можно сказать, началась ваша слава. А вот интересно... вы сразу научились выговаривать название города? Я шучу, расскажите, в каких условиях вы жили в Сыктывкаре.
— Бог с тобой! Из Сыктывкара меня могли отправить только в одно место — на лесосплав, поскольку люди, которые в те времена соприкасались с моей судьбой, были достаточно подлыми, как у Стругацких, — «соответственно изгибу подлости века». На конкурс меня отправили уже из Горьковской филармонии, действительно в 79-м году. А в Сыктывкаре я жил в общежитии, и по законам советского времени моя нынешняя супруга Люся лазила ко мне в окно. Мы скрывались от коменданта, потому что были еще не женаты, а значит, не могли иметь никаких взаимоотношений после 23 часов, но имели, попивали притом дешевый портвейн и были совершенно счастливы. А в случае «проверок на нравственность» я прятал Люсю в шкаф. Что до названия, то я выговаривал его без проблем, потому что у меня вообще-то идеальная дикция, которая и должна быть у профессионального певца.
—А у Вертинского она, между прочим, была безобразная...
— Он — исключение, подтверждающее правило...
— Вам вообще нравится Вертинский? Вы никогда не обращались к его репертуару...
— Вертинский был гениальным актером, он безупречно владел залом и был наделен от Бога потрясающим магнетизмом. У меня была мысль спеть что-то из его репертуара, когда я валялся на сингапурских пляжах… — напевает «В бананово-лимонном Сингапуре», и со вздохом: — Но пока это нереализованная идея.
— Вы, я знаю, были в юности влюблены в его дочь Анастасию Вертинскую, но потом, встретив вас в каком-то санатории, она подошла к вам за автографом, и... Очарование было разрушено?
— Я не знаю, в кого я был влюблен: в дочь Вертинского, или в Ассоль, или в Гуттиэре из «Человека-амфибии»... А с автографом было просто веселое дурачество, мы вместе оказались в бассейне гостиницы «Ялта», и не она, а ее сестра Марианна действительно подошла ко мне за автографом. Анастасия же, лежа на своем лежаке, громко комментировала ее просьбу, крича мне: «На бедре ей напишите! На бедре!» Это все было очень смешно, хотя я и несколько смутился от такой просьбы.
— И снова давайте вернемся к Сыктывкару, а то я пока еще по слогам выговариваю, — на том общежитии не висит сегодня табличка: «В 80-е годы прошлого века тут жил и работал в местной филармонии народный артист России, кавалер ордена Почета, ордена «За заслуги перед Отечеством» IV степени, других орденов и медалей, человек, перевернувший все привычные представления об эстраде, Валерий Яковлевич Леонтьев»...
— Боюсь, там сейчас не только таблички, но и самого общежития уже нет...
— Валерий Яковлевич, эстраду советскую вы перелопатили, первым привнесли на нашу сцену такое понятие, как «шоу», с танцами, балетом, декорациями, светом, звуком, 40 лет вы на вершине славы — признание где?
— Ты же перечислила: ордена, медали...
— Это да, но вы же не герой Великой Отечественной, чтобы ходить с наградами на груди. Где радио- и телеэфиры? Где ваше авторитетное мнение в серьезных программах? Где, в конце концов, председательство в каком-нибудь телерадиомедиахолдинге? Не пора ли вам, Валерий Яковлевич, выйти из тени?
— Надо думать, никогда и не придет это самое «пора», ведь то, что я сейчас делаю, снова неформат.
— Давайте на этом остановимся поподробнее: в советское время вы были неформат и сегодня — неформат. По логике вещей, вы поете что-то не то, но ваши гастрольные туры по всей России, ваши 200 концертов в год, ваши аншлаги говорят об обратном. Как так?
— Все просто: советская эстрада со всеми ее цензурными минусами плавно переросла в шоу-бизнес с его экономическими выгодами. Я не могу продвинуть на рынок новые песни, потому что радиостанциям и телевидению экономически невыгодно их крутить. Для объяснения этого сложного финансового механизма и придумали простое слово «неформат». Но в то же время меня везде аж зазывают со старыми хитами — они вдруг стали «формат». При этом я могу со всей ответственностью заявить, что мой голос с течением времени стал намного лучше, я сейчас могу спеть то, что мне было технически недоступно в юности, мои новые песни современны, они аранжированы на высочайшем уровне профессионализма, я во многом ушел от попсы и работаю на стыке популярной музыки и рока, но меня вынуждают — просьбами, уговорами, обещаниями, уламываниями, в общем, более или менее мягким выкручиванием рук — петь старые вещи. Я понимаю: чтобы раскрутить песню на радио или даже ТВ, нужна как минимум неделя постоянных эфиров. И это неделя потерянной прибыли, потому что слушатель или зритель может в этот момент, услышав пока еще незнакомую песню, переключить канал. А значит, телерадиохолдинги хотят, чтобы я либо компенсировал им эту потерянную прибыль, то есть заплатил за эфир, либо обеспечил эту прибыль старыми хитами, между которыми можно пропустить песни тех, кто как раз и внес за свою раскрутку деньги в кассу.
— Вы считаете, что песни молодых исполнителей крутят только за деньги?
— Это не просто «заплатил — раскрутил». Это серьезные бизнес-проекты, так же завязанные на экономике. Скажем, я не могу выдавать в год десять новых хитов — я гастролирующий артист, у меня устоявшаяся программа, которую я формирую со всей ответственностью, я не могу менять половину репертуара каждый месяц. Таким образом, у меня получаются, так скажем, долгие инвестиции и долгая прибыль в виде тех самых двух-трех хитов в год, которые, надеюсь, останутся в истории. Люди, для которых эстрада — чистый бизнес, берут молодых артистов, делают им десять-пятнадцать хитов сразу, платят за радио- и телераскрутку, потом организуют краткосрочные стремительные гастроли, пока песни не являются, нет, а кажутся людям популярными, лишь выглядят хитами, а сами-то однодневки. А затем молодого артиста просто-напросто выбрасывают, потому что таких проектов много. Отсюда отсутствие действительно настоящих звезд среди молодых артистов.
— Но это означает, что через 10–15 лет, когда мы окончательно, ну, скажем, «проедим» наследство СССР в виде вас и ваших ближайших коллег в лице Аллы Пугачевой, Лаймы Вайкуле, Ирины Аллегровой, отчасти Филиппа Киркорова, поскольку он сложился как артист еще в те, советские времена, других всем известных и всеми любимых имен, которые кажутся вечными, мы просто останемся без эстрады вообще?
— Да уже, можно сказать, остались. И это опять же чистая экономика. Деньги, вложенные в серьезное производство, всегда и везде невыгодны; выгодны только те, что потрачены на организацию фирм-однодневок или вброшены в фондовый рынок с его мгновенным оборотом, но если серьезный капитал и его вложения еще как-то регулирует государство с помощью льгот и законов, то эстрадный финансовый рынок совершенно стихийный и оттого убийственный для такого понятия, как культура, искусство. Замечаешь, даже слова эти звучат смешно в контексте сегодняшнего шоу-бизнеса.
— Что же делать? Может, на эту ситуацию как-то может воздействовать через Интернет? У вас, кстати, нет специальных проектов для Интернета. Между тем я знаю, что у вас имеются в числе предложений такие песни, которые могли бы иметь серьезный успех у интернет-публики.
— У меня в году 365 дней, и лишь раз в четыре года на один день больше. И только в этот день я и могу реализовать какой-то спецпроект вне очереди.
— Вы человек, который не пользуется никакими пиар-приемами, так популярными в шоу-бизнесе, — это от гордости или просто нет необходимости?
— У меня другая профессия — я артист, а не бизнесмен от сцены, пусть даже и с приставкой «шоу». Я артист российской эстрады, с советской еще школой за плечами. В моей жизни сроду не было такого понятия — «пиар». Мне нужна только чистая сценическая слава, а популярность медийного лица — это к другим.
«Если речь идет о гражданской позиции, то моя — никаких двойных стандартов»
— Многие артисты в последнее время стали сплошь образцами гражданского мужества: поют на злобу дня, выступают на митингах. Как по-вашему: это такая выдающаяся гражданская позиция или просто опять же наилучший самопиар?
— Наверное, тут сложно давать однозначную оценку — все зависит от человека: кто-то искренен, кто-то нет. Странным бывает только тот, кто прямо с митинга отправляется на гастроли в страну, против которой только что горячо высказывался, или на корпоратив к тем олигархам, которых буквально час назад жестко клеймил. Если речь идет о гражданской позиции, то моя — никаких двойных стандартов, лжи и обмана. Я считаю, что моя первостепенная задача — быть честным перед своим зрителем, а что до политики, то она должна быть такой же суперпрофессиональной областью, как, скажем, сочинение музыки. Почему ради второго надо учиться пятнадцать лет, а первой могут и даже должны заниматься все кому не лень?
— Вы следите за ситуацией на Украине?
— Конечно. Ведь во мне частично течет украинская кровь: моя мать родом из Запорожской области. Я знаю украинский язык, долго жил и работал в Луганске. В конце концов, я заслуженный артист Украины. И мне совсем небезразлично, что происходит в этой стране. Но, боюсь, в своих оценках я не оригинален: нет войне, нет пролитой крови. Вот и все, что сейчас можно однозначно сказать.
— Давайте я побуду вредной и спрошу, читаете ли вы комментарии о себе в Интернете, и если да — какая к вам главная претензия у россиян?
— Она не соответствует действительности. Причем абсолютно. Это навязанный мне прессой, ложный и очень обидный имидж артиста, который живет себе припеваючи в Америке, а в Россию приезжает зарабатывать деньги. Чтобы понять, что это не так, достаточно посмотреть на моем официальном сайте гастрольный график. У меня по 25 концертов в месяц по всей России от Камчатки до Кисловодска, но никому это не надо — выяснить правду, хотя бы и одним кликом на клавиатуре. Я в Америке бываю два раз в году примерно по три недели — этого времени едва хватает, чтобы отоспаться и походить по врачам. Ведь в России, к слову, я не могу посетить даже зубную поликлинику, потому что завтра снимки моих клыков окажутся на страницах желтой прессы, и пять экспертов будут всерьез рассуждать, сколько стоит мой зуб, какой пастой я его должен чистить и как его стоимость измеряется в минимальных зарплатах. И никто не вспомнит при этом, что плохо выглядеть для артиста так же непрофессионально, как петь мимо нот.
— Недавно желтая пресса нашла у вас в Америке аж четыре квартиры...
— Было бы неплохо, да только вся беда в том, что буквально перед этим журналисты этого же издания (во всяком случае, так они представились по телефону) спросили, как я теперь «буду менять работу холдинга «Роснефть». А когда я честно ответил: «Боюсь, что никак», — меня тут же ехидно укорили: «Значит, просто так будете деньги получать?..» Пришлось раскрыть им страшную тайну: хотя мне очень приятно, что для них все Леонтьевы на свете — это я, но тем не менее есть еще другие люди с такой же фамилией, и зовут меня вообще-то Валерий, а не Михаил. Так что даже страшно подумать, что эти журналисты, которые «все путают, и имя, и название», могут найти якобы у меня в Америке, а также в России или Таиланде, если они ассоциируют буквально всех Леонтьевых в мире только со мной.
— Через несколько дней, 19 марта, у вас день рождения — юбилей. Справлять...
— …Как всегда, буду в Питере, в БКЗ «Октябрьский». Тремя концертами. Директор концертного зала Эмма Васильевна Лавринович устраивает мне в день моего рождения самый настоящий, просто фантастический праздник, а зрители съезжаются со всех концов страны, порой даже подгадывая под мои концерты отпуск. Там будет легче пережить такое муторное событие, как юбилей.
— Не любите юбилеев?
— Не люблю.
— Давайте поговорим о предстоящем 28 марта концерте в Кремле. Вы не хотите вывести на Красную площадь мониторы и показать концерт в таком необычном прямом эфире?
— Боюсь, служба безопасности Кремля мне этого не позволит, но надо узнать, это интересно...
— А организовать онлайн-трансляцию в прямом эфире в Интернете вы не планируете? Ведь отнюдь не все желающие смогут попасть в зал, между тем, насколько я понимаю, это будет совершенно особенный концерт, ведь юбилейный бенефис — это из разряда «не повторяется такое никогда»!
— Да, концерт будет уникальный, совершенно новый, не тот, что я уже показывал в Кремле. И действительно, повторить его в таком виде, каким он будет в Кремле, я уже не смогу, в том числе и по чисто техническим причинам. Где еще взять сцену такого размера, как доставить туда многотонные декорации? Специально под Кремль делается и совершенно уникальный свет, который будет на концерте, звук, который тоже не везде можно сделать на высочайшем уровне. Конечно же, мы готовим специальные постановки для балета — тоже с учетом размера сцены. В общем, совсем не каждая площадка, а вернее, никакая другая не может дать такие возможности для постановки высококлассного шоу мирового уровня, а у меня будет именно такое — мне нельзя опускать планку. Не по чину это, да и не по совести, поэтому — только поднимать. Но что касается отдачи, которую вкладываю в работу, здесь я не делаю различий между Кремлем и любой другой площадкой.
— О любви споете?
— У меня все песни о любви...
— А о страсти? Вот эти самые ваши драматические, чувственные песни, от которых мурашки по коже и как-то нежно-томительно в душе, они прозвучат?
— Да, я достану в честь юбилея из «сундуков» несколько самых проникновенных песен, хотя и не пел их уже долгие годы.
— А танцевальный партер будет? Ведь у вас в концерте много танцевальных композиций, но охрана не дает людям попрыгать в зале от души? Да и кремлевский зал — не то место, где особо распрыгаешься.
— Танцевальный партер в Кремле? Ты хочешь меня рассмешить до смерти. Там же люди приходят посмотреть на Царь-пушку, а заодно и на меня...
— Концерт будет сопровождаться выходом диска?
— У меня вышел двойной альбом «Виновник» с песнями Владимира Евзерова и альбом «Любовь-капкан», где собраны мои и самые последние работы, и кавер-версии старых хитов.
— Валерий Яковлевич, ваша публика, искренне радуясь Кремлю, между тем мечтает о квартирнике...
— А я их, между прочим, делаю регулярно. Каждый подмосковный концерт, а их в году у меня бывает несколько, — это квартирник. Потому что при цене на билеты в 2 тысячи за первый ряд концерты не приносят серьезной прибыли: окупаются только аренда зала и работа тех людей, которые совсем не обязаны давать квартирники. А для меня это как раз встреча с узким кругом поклонников для кайфа и экшна, потому что залы там — на тысячу-две зрителей. А если я приглашу людей в некий московский клуб, где пообещаю спеть а капелла или под гитару, то, боюсь, все, что я исполню, это будет «по кирпичику, по кирпичику разобрали весь этот клубец…»
«Завоевать Леонтьева все-таки проще, чем добиться всероссийской и отчасти мировой славы»
— Хочу спросить, как продвигается расследование вашей квартирной кражи? Уже второй год пошел, как ее все пытаются раскрыть.
— Никак, и, видимо, уже не продвинется. Я давно смирился с тем, что уже не найти похищенное, — это, как говорится, «спасибо, Господи, что взял деньгами», — но мне по-прежнему страшно хочется узнать, кто это сделал.
— В глаза посмотреть?
— В морду дать!
— Тогда давайте немного повоюем и на вашем личном фронте. Почему никакая информация о ваших романтических отношениях не становится достоянием гласности? Вы же не целлулоидный...
— Нет, я не целлулоидный, я просто порядочный.
— Но при этом вы — альфа-самец?
— А перед альфой точно ничего нет?.. Нет? Тогда, конечно. И альфа-самец, и альфа-певец.
— Вам приписывают романы с Аллой Пугачевой, Ириной Аллегровой, Лаймой Вайкуле, Софией Ротару, Марылей Родович, перечислять можно и дальше. Я ни разу не слышала, чтобы кто-то из вышеперечисленных, весьма уважаемых дам сказала бы: «Ах, нет-нет, у меня не было романа с Леонтьевым!» Все только улыбаются при этом, как наевшиеся сметаны чеширские кошки.
— Это приятно, я люблю, когда женщины так улыбаются.
— Но и вы не отрицаете эти отношения?
— Я не могу отвечать на этот вопрос; рассказывать о своей любви и своих романах — женская прерогатива.
— Я наслышана, что у вас были совершенно сумасшедшие по накалу чувств и страстей отношения с Маргаритой Тереховой...
— Информированность журналиста — это хорошее профессиональное качество, но порой промолчать — хорошее человеческое...
— Вот и нашлась ваша Маргарита... А вот представьте себе, что вы просыпаетесь утром и вдруг обнаруживаете, что вы — женщина, влюбленная в Леонтьева! Что станете делать?
— Если по всем остальным параметрам я останусь Валерием Леонтьевым, то, конечно, добьюсь своего. Ведь завоевать Леонтьева, хотя бы на время, все-таки проще, чем добиться всероссийской и отчасти мировой славы. Если мне удалось второе, то почему не получится с первым? Так что всем влюбленным женщинам могу сказать только одно: ищите и обрящете!
— То есть влюбиться в вас можно?
— Нужно!
Блиц:
— Серый кардинал или красный?
— Серый.
— Кант или Гегель?
— Ницше.
— Республика или диктатура?
— Монархия.
— Любовь или страсть?
— Нежность.
— Самое главное слово...
— Микрофон включен.
Смотрите видео: Выступление Валерия Леонтьева 24 февраля 2014 года в Кремле
