Реаниматор старины
Он не лезет на экран и на эстраду. А потому присуждение премии Александра Солженицына 43-летнему Максиму Амелину было и для читателей, и для него самого событием. Можно предположить, что оно даже его ошарашило. При встрече с ним я спросила поэта прежде всего об этом. И он не скрыл своего смятения.
— Мне позвонила Людмила Сараскина, автор прекрасной книги о Солженицыне, член жюри, и сказала об этом. Я понимал, что такое просто невозможно! Мой шок усилило одно замечательное обстоятельство, случившееся перед этим. Буквально за день я шел по Ростову-на-Дону и остановился близ дома, где жил Солженицын. И показал своему приятелю памятную табличку. И вдруг звонок Людмилы Ивановны. И это все усилило невероятность совпадений: «Да, именно вчера мы как раз обсуждали вас», — сказала Сараскина. Для меня это было абсолютной мистикой.
— Будем надеяться: в этом есть некий знак небесного благорасположения к вам Александра Исаевича.
— Я много читал Солженицына. Больше всего люблю его раннюю прозу. Конечно, и «Архипелаг ГУЛАГ». Это одно из главных произведений ХХ века. Но и его критические замечания, короткие эссе мне очень интересны. Особенно любопытно высказывание о Бродском. Глубинное их противостояние ощутимо. Но что-то их друг к другу влекло.
— Надеемся, в ином миру их души соприкоснутся.
— Стихи Солженицына довольно любопытны. Заметьте, лучшие прозаики начинали со стихов. Ведь поиски языка всегда связаны с поэзией. Через это прошли и Гоголь, и Достоевский.
— Гении никогда не получали премии и вряд ли задумывались об этом. Уже несколько лет укрепляет свои позиции литературная премия «Поэт». Не все осчастливленные этой крупноденежной наградой, на мой взгляд, ее достойны.
— Эта премия вначале задумывалась как награда за годовые достижения, а получилось что-то вроде разовой почетной пенсии. Кто поспорит против Кушнера, Чухонцева? Правда, лучше бы эти деньги раздать всем поэтам. Но и в таком исполнении спасибо за эту премию. Ее могло бы и не быть.
— Существует какая-то байка о ее возникновении. Вы слышали об этом?
— Чубайс очень любит Кушнера. И сказал однажды ему: «Хочешь, я тебе денег дам?» — «Нет, — ответил Кушнер. — Лучше премию создай». Благородный поступок.
— А из нынешних творцов кому бы вы дали эту премию?
— Алексей Цветков еще не получал премий. Правда, он живет в эмиграции.
— Современная молодая поэзия отдаляется от музыки стиха. Она словно стесняется своей красоты и благозвучности.
— Да, это европейская тенденция — сблизить стихи с прозой.
— Сочинители подобной прозаической шелухи теряют читателя! Когда вчитываешься в настоящие стихи, то испытываешь наслаждение. Поэзия — это прежде всего звук.
— Я только что был в Китае на Международном поэтическом фестивале. И единственный из выступающих прочел свое стихотворение наизусть. Ко мне подошел француз и полюбопытствовал: «Вы все свои стихи читаете наизусть?» — «У нас так принято», — ответил я.
— А что вас поразило в поэтах других стран?
— Там я познакомился с очень радостной новостью: поэты не пьют и не курят. Ведут здоровый образ жизни. Очень я удивился. Но среди участников отличились болгарская поэтесса и литовский поэт: они, как и я, еще подвержены вредным привычкам. Так что скучно не было.
— Скажите, Максим, а вас не посетили страх и сомнения, когда вы приступили к переводу с древнегреческого? На наше поколение произвело сильное впечатление крылатое сравнение: «И русский Пиндар — Ломоносов».
— Конечно, я эти слова знал. И, безусловно, испытывал сомнения в своей удаче, когда приступал к проникновению в Пиндара, самого сложного поэта из всех… У нас не было метода для его перевода. Гаспаров перевел его каким-то невероятным верлибром. Комментарии к Пиндару замечательного ученого очень интересны. Но стихотворный его перевод не комментирую. Люблю Гаспарова-ученого!
— Вы на слух проверяете свои поэтические переводы?
— Конечно! Всегда читаю вслух и эти переводы, и свои стихи. Если мне не нравится, как звучит, стремлюсь усовершенствовать.
— Многие изумлены вашей отвагой — перевести с латыни всего Гая Валерия Катулла! Удивительно, но человек ХХI века нашел способ приблизить страсти темпераментного, дерзостного античного словотворца к сегодняшним страстям. Свои неологизмы, невероятные словообразования в переводе вы придумали по народным образцам. Какой ошарашивающий глагол вы сподобили — «отмужичу».
— Катулл стилистически очень разный, даже пестрый: его дух в стихе присутствует свободно, в том числе и бранная стихия.
— В вашем переводе много острых высказываний — но и они подцензурны. Болевая сила воздействия этих слов не меньшая, чем у мата.
— Да, это самое сложное — обойтись без сквернословия. Бродский заметил справедливо: русский любовный язык довольно ограничен, не развит: у нас либо медицинские термины, либо мат.
— Есть и приятная новизна. Недавний роман «Метель» Сорокина явил и нежный, и очень эротичный текст о случайном совокуплении далеко не молодых людей. И откуда только влилась в эту сцену нежность, утоленная жажда невольного притяжения доктора, заплутавшего по дороге к больному, и жены владельца постоялого двора!
— Сорокинская «Метель» меня тоже приятно поразила.
— Вам удалось вернуть древности современное звучание.
— Это необходимо, чтобы текст воспринимался, будто он написан только что. А для этого нужна какая-то словесная игра. Чтобы это был не застывший памятник! Избежать забронзовелости — очень интимный труд.
— А как литературная публика восприняла ваш перевод?
— Многие ругают: уж слишком я Катулла оживил. Но любознательным интересно.
Человек из ХVIII века
— Павел Басинский назвал вас человеком из ХVIII века. Но за плечами молодого Максима — служба в армии. Где служили?
— Служил два года под Москвой секретчиком в правительственной связи. Там была хорошая библиотека. Мне очень повезло. Тогда, в конце 80-х, выписывались все толстые журналы и «Московский комсомолец» тоже. Первая публикация моих стихов состоялась в «МК». Я про это помню.
— Любопытно: служба в армии что-то изменила в вашем восприятии жизни?
— Приобрел опыт общения с людьми разных национальностей, с их интеллектуальным, культурным и чувственным миром. У меня был первый разряд по бегу. С гирями я тоже очень неплохо управлялся.
— По вашим переводам сужу: вы цените озорство, сарказм поэта. В собственном общении пользуетесь иронией?
— Ценю сарказм, иронию. У меня есть не только иронические стихи. Не забываю и о самоиронии. Некоторые пытались пародировать мои вирши. Но они по духу своему автопародийны.
— У лирического героя Гая Катулла вырвалось признание: «не умел сроду блаженствовать». Это понятие для вас — старинная экзотика?
— Воспринимаю его как высший восторг. У всех принцип измерения этого чувства примерно одинаков. Но у каждого разная форма выражения этого восторга. Предпочитаю сдержанность, осознав и пройдя школу ХХ века, например, Ходасевича.
— Ходасевич творчески вам близок?
— По моим стихам это как-то незаметно, но считаю его очень крупным поэтом.
О сыне и о любви
— Вы рано женились?
— Рано, в 23 года. Сейчас мне 43, моему сыну Ростиславу уже 20. Он учится в Литературном институте. Переводит с английского и работает в детской библиотеке. К сожалению, он тоже пишет стихи. Эта стезя — особенно в наше время — трудна.
— Если талант позволит, он напишет такое, что и папу превзойдет.
— Он этого хочет.
— Максим, вы женились по любви или по московскому расчету?
— Какой расчет? Конечно, по любви.
— А теперь вы в новом браке? На вашем лауреатском чествовании вы нежно общались с молодой особой. Почему я спросила так грубовато? Мне рассказывали, что в Индии на поэтическом фестивале, вероятно, на пиру, вы произнесли нечто шокирующее: «Жениться бы на богатенькой и жить припеваючи».
— Может быть, эпатажно и произнес такое. Но ни на какой богатенькой я не женился. Женился на Анне Золотаревой. Она поэт, прозаик, переводчик.
— Сын не ревнует?
— Нет-нет, они даже дружны. Аня всего на восемь лет меня моложе. Просто она молодо выглядит. Видимо, поэзия этому способствует.
— У вас хороший опыт. Признайтесь: чем больше всего вы дорожите в женщине?
— В жене ценю преданность. Это мое архаическое чувство. Человек, идя по жизни, должен на кого-то опираться. Иначе он беззащитен.
Поэт в нашей бездне
— Максим, поэт должен видеть нашу жизнь реально со всеми ее бедами. Что больше всего вас тревожит в устройстве нашей непонятно какой системы?
— Больше всего беспокоит сегодняшнее состояние культуры. Вызывает нешуточную тревогу отношение к ней со стороны государства. Заметно какое-то парадоксальное восприятие ее, будто она не основа государства, нации, народа, а как нечто лишнее — привязалась к госструктурам. Государство относится к культуре как крыловская свинья к дубу. Раздает для видимости своего участия какие-то награды, звания.
— Культура у нас в пренебрежении. Уже миллионы детей, не умеющих читать, значит, не умеющих мыслить.
— По статистике, 30% выпускников школ не могут даже прочесть текст и понять, о чем идет речь. Пересказать не могут. Эксперименты в образовании — а они продолжаются больше 20 лет — дали все это оскудение. Как в известном народном высказывании: из деревни вышел — в город не пришел. Старую систему разрушили, новую не построили. В результате тесты ЕГЭ учат не мыслить, не думать, а «правильно» расставить галочки и крестики. Такую бумажку может заполнить любой находчивый, не прочтя, не изучив ничего.
— Сколько лет вы живете в Москве?
— После армии, с 91-го года. В Курске живет моя мама. Она работает. Я приезжаю к ней, к сожалению, не так часто.
— Какие привычки юности вы в себе сохранили?
— Я очень изменился. И отвык от прежних привычек.
— Любите ли вы лес?
— Некогда ходить. Но я очень люблю собирать грибы. Грибник я хороший, знаю их: рыжики, волнушки, грузди...
— Имеете ли какую-нибудь дачку?
— Имею участок, но быть хорошим дачником не хватает времени. Кстати, это единственная моя собственность.
— Как вы относитесь к тому, что поэт, чтобы издать свою книжку, должен за нее заплатить?
— Это ситуация XVIII века и начала XIX. Державин издавался за свой счет.
— А между тем какой благозвучной рождалась наша поэзия! «Открылась бездна, звезд полна. Звездам числа нет. Бездне — дна». Мы слышим, как перекликаются, резонируют звуки. Колдовство!
— Там много было хороших поэтов. Англичане ведь не забывают своего Шекспира, хотя он, конечно, уже архаичен. К сожалению, у нас нет хорошей антологии ХVIII века. Надо сделать. Я думаю об этом. Но не знаю, куда и кому ее потом предложить.
— Максим, вы успешный филолог, переводчик, издатель, счастливый человек. Но если бы вы обратились сейчас к Богу, о чем вы попросили бы его?
— Ох, сложный, неожиданный вопрос.
— Но вы ведь обращались к Господу?
— Да, конечно. Возможно, если я обращусь к Богу, это будет благодарение за те дары, которые он мне дал. А я старался их, как мог, реализовать.
(У поэта есть небольшой цикл «Преложение трех Псалмов Давидовых». Процитирую часть строфы: «Готово сердце мое, гортань моя готова Тебе, о Боже! хвалу и славу воспеть. Восстань, псалтирь, во славе, вы, гусли, тоже восстаньте…». Псалтирь — род арфы у древних иудеев. Под него совершались песнопения Господу.)
— Мир сейчас настолько сложен, что молиться и просить следует не за себя лично. Цельность нашего мира начинает распадаться. Люди перестают понимать друг друга, соотносить себя с окружающим. Меня беспокоит наше полное разобщение. Идеи Николая Федорова сейчас становятся особенно актуальны. Человечество должно наконец одуматься. Материальное и внешнее все больше отвлекает людей от духовного и внутреннего. «Монетизация сознания» искажает человека, приводит к порабощению. Это кривое зеркало: чем больше в него смотришь, тем кривее твое отражение. Огромные богатства редко идут во благо и приводят к ощущению опустошенности. Поэтому и стоит искать истинные и непреходящие ценности.
