— Михаил Ефимович, вы начинали театральным критиком. А помните свою первую рецензию?
— Конечно. Это был 68-й год. Рецензия на спектакль «Пять вечеров» по Володину. Его выпускал такой смешанный актерско-режиссерский курс, где начинали работать Валерий Фокин, Сережа Артамонов (уже покойный), артисты Катя Маркова и те, кто потом работал с Фокиным.
— Вы хвалили или ругали спектакль?
— Хвалил. Он был сыгран с такой пронзительностью, так звонко...
— Вы считались специалистом по английскому и американскому театру. Но скажите, как можно писать о спектаклях, которые ты не видел? Или читать лекции?
— А как Герасимов по берцовой кости динозавра восстанавливал самого динозавра? Я скажу честно, в то время про американский или английский театр я знал больше, чем сейчас. Мы были невыездные, но я читал все, что выходило на английском языке. А те, кто вырывался на неделю, потом вообще писал книги.
Я помню свои ощущения, когда в 1986 году впервые приехал в США. Я шел по Бродвею, по 39-й улице, и понимал, что со мной сейчас случится инфаркт или что-то подобное. Если Бродвей мне откажет, как женщина, я умру.
— Умру — это не фигура речи?
— Нет, не фигура. Я был в состоянии почти истерическом. Я боялся, что у меня ничего не совпадет. Но могу сказать одно: мы тогда не врали. Какие-то вещи преувеличивали, что-то не понимали. В Америке я видел очень хорошие драматические спектакли… Крепкий московский уровень, на уровне Театра Моссовета. Но когда я увидел мюзиклы…
— Вот тогда вы заболели ими?
— Да, я тогда заболел. Я понял, что мы их в то время недооценивали, думая, что это коммерческое искусство, чистый бизнес. А это не чистый бизнес. Это — чистая радость, чистое счастье!
— Михаил Ефимович, а вы были веселый критик?
— Я не был веселым критиком. Я сейчас иногда читаю статьи свои, которые печатались в «Правде», и прихожу в ужас от слов, которыми пользовался. Но я всегда понимал одно: нельзя обижать артистов. Можно обидеть режиссеров, драматургов, потому что им не выходить на сцену. Вообще, критик должен вести себя как хороший педагог. А хороший никогда не скажет артисту: «Ты ужасен, ты плохо играл», а скажет: «Ты замечательный, прекрасный, но ты сегодня сделал неправильный поступок. Подумай». Скажем так, я был плохим кинокритиком, на меня обижался Рязанов.
— Вот мне, например, стыдно за несколько своих статей, а вам?
— Да за многие. Критик должен быть доброжелательным. Вообще люди должны быть доброжелательными, но это не значит, что не надо писать правду.
— Искусство — вещь бескомпромиссная?
— Искусство должно быть бескомпромиссным. Жизнь — нет. Жизнь полна компромиссов. Когда-то Анатолий Эфрос говорил, что артист — как женщина: он может дать только то, что у него есть. И в этом смысле он прав. Он доводил среднего артиста до предела его возможностей, а дальше к нему не приставал.
— Вы любите артистов?
— Да у меня жена артистка. Надо понимать, что это такая порода: артист бывает абсолютно искренним только в конкретный момент времени. Это же дети. Вы поймите, человека, когда он рождается, учат абсолютно всему (даже писать). Не учат только одному — играть, потому что он начинает играть от рождения. А в какой-то момент перестает играть, стыдится. И только отдельные люди с очень странной психикой хотят играть, будучи взрослыми. Более того, их этому учат. И я очень люблю артистов. Но прожив 10 лет в мире реальной политики, я понял, что ничего счастливее театральных интриг на свете быть не может.
— Но если вы так хорошо знаете и понимаете психологию артистов, то, может быть, вы объясните, почему в последнее время именно они являются инициаторами всех скандалов?
— Капитализм. Мы всего 20 лет живем по другим правилам. Мы хотим, чтобы у нас была советская социальная безопасность и капиталистические законы. А так не бывает. Сегодня артист смотрит в лист распределения ролей на спектакль и, уверяю вас, не рад: это значит, он не сможет сниматься в кино, не поедет на халтуру в Занзибар и т.д. Сегодня артисты хотят работать в престижных театрах и играть то, что они хотят. Но театр — это не место для реализации хотений артистов, тем более сегодня. Сегодня правят бал продюсеры, соотношения между театром и кассой… И все пишут райдеры. Мне артисты говорят: «Я могу дать вам два дня в месяц». Талантливые заняты, неталантливые никому не нужны. Поэтому возникает коллизия между яркими индивидуальностями, режиссурой, дирекцией театра и теми, кто вынужден играть за талантливых, когда те заняты на хорошо оплачиваемых работах. Вот это все и создает тяжелые условия.
— Вы это уже почувствовали в своем Театре мюзикла?
— У нас в театре контрактные условия и другая система взаимоотношений. Артисты — не мои дети. Они — мои сотрудники, хотя у нас нежные отношения. Прежде брачный контракт у нас считался буржуазным пережитком, а когда муж бьет морду жене по любви, это настоящие отношения. Так вот театр — это как семья: либо ты прописываешь весь регламент отношений, либо имеем, что имеем.
— Согласна, хотя в контрактах артистов, например Большого театра, прописаны все пункты, и тем не менее весь год Москву сотрясали скандалы. Почему?
— А я вам объясню. Когда Анатолий Иксанов (теперь уже бывший директор Большого театра. — М.Р.) принял театр, им руководили звезды. Именно звезды выжили из Большого в конце 80-х годов Григоровича, а эти примеры бесконечно заразительны. И такая распущенность сидит во многих. Георгий Александрович Товстоногов всегда говорил: «Никогда не назначайте людей на должности, которые они очень хотят».
— А вы хотели стать министром культуры?
— Никогда! Я что, сумасшедший? Я не хотел становиться и председателем ВГТРК — я боялся жутко. Даже сейчас, когда я являюсь президентом академии телевидения, я для него все равно человек сторонний. Хотя, казалось бы, из ничего, всего за 40 дней, мы создали в свое время канал «Культура». И все равно — сторонний.
— Вы были министром культуры: чем можете гордиться и за что не стыдно?
— Я не сумасшедший, чтобы гордиться, но мы много чего сделали. Главное, что мы спасли две вещи: высшее образование художественное и начали программу «Малых городов России». Я считал, что федеральные учреждения культуры умрут, если не будет системы поддержки культурной жизни в провинции. Я понимал, что без таких программ, как «Культура русского Севера» или «Культура малых городов», мы ничего не сделаем. Хотя феномен русской культуры поразителен: при полном отсутствии по всей стране нормальной инфраструктуры великая культура сохранялась.
— Театр в России больше, чем театр? Почему о нем спорят, конфликтуют, забывая про более важные вещи в жизни?
— Когда-то Василий Васильевич Розанов написал фразу: «В России всегда была великая литература и скверная жизнь. И я хотел бы, чтобы жизнь стала великой, и тогда литература может отступить на второй план». У нас в стране всегда было читать интереснее, чем жить, а искусство было важнее, чем реальность. У нашего великого историка Ключевского есть горькая фраза: «Искусство любят люди, которым не удалась жизнь». Вот это противопоставление искусства и жизни у нас всегда было обострено. Искусство считалось не развлечением, а позицией.
А я всегда мечтал, чтобы жизнь и искусство уравнялись в правах. Люди уходят в мир искусства, когда ухудшается жизнь, становится невыносимой. Тогда они начинают больше читать, ходить в театр, консерваторию. Вот этого как раз очень не хочется, честно скажу.
— И тем не менее вы открыли собственный театр мюзикла. Ушли от реальной жизни?
— Я же легкомысленный человек. Я еще не был космонавтом, не был шахтером, как мой папа. Так что у меня еще масса вариантов.
