— Знаете, как говорят: словом можно убить. А шуткой?
— Конечно, можно. Шутка иногда другому человеку доставляет такие переживания, что он впадает в депрессию.
— Вы можете назвать конкретные примеры?
— Мы были в Баку и пошутили над одним человеком. Потом он в больницу слег. Это был шутливый розыгрыш, жутко смешной, а он просто попался. Мы с Аркановым все это придумали и совсем не ожидали такого результата. Сами потом очень расстроились.
— Но человек от этой шутки жив-то остался?
— Ну конечно. Сейчас-то его уже нет, царство ему небесное.
— В таком случае, если шутишь, на кого стоит ориентироваться? Есть же много людей, у которых просто нет чувства юмора, и тогда уже тот, кто шутит, не виноват.
— Нет, виноват как раз тот, кто шутит, потому что, если ты знаешь, что у человека нет чувства юмора, зачем над ним шутишь? Это все равно что с саблей приставать к безоружному.
— А часто обижались на ваши шутки?
— Да, часто. Некоторые до сих пор обижаются. Я не со зла их делаю, просто не могу удержаться, чтобы не пошутить. Что называется, рядом лежит и невозможно мимо пройти.
— Ну приведите пример.
— Понимаете, это такие развернутые шутки, а простые — неинтересно. Однажды артист Александр Белявский приехал из Риги и звонит мне: «Ты знаешь, прямо передо мной в Риге Лариса Рубальская купила пять килограммов угря, давай я ей позвоню и буду латышским голосом говорить, что эта рыба занесена в Красную книгу. Она тебе позвонит, будет спрашивать совета, а ты ей поставь на вид, скажи, чтобы она всю рыбу передала в детский дом». Этот розыгрыш длился дня два. Рубальская всерьез решила, что против нее какие-то меры предпринимаются. Потом ей рассказали, она, конечно, поняла, посмеялась. Но вначале очень испугалась.
— Вы согласны, что настоящий юморист должен смеяться практически над всем?
— Нет, это неправильно. Я никогда не смеюсь над человеком, если понимаю, что это принесет ему какую-то боль, страдания. Ни в коем случае я не буду смеяться над физическими недостатками человека.
— Недавно был скандал с Иваном Ургантом, на шутку которого обиделись украинцы. По-вашему, Ваня переборщил?
— Ну он пошутил, по-моему, абсолютно беззлобно, а они сделали из этого историю. Неадекватная реакция была.
— Но ведь чувство меры очень важно в юморе?
— У каждого есть свой больной пунктик, который затрагивать нельзя. Допустим, человек очень ревнует свою жену, а ты берешь и начинаешь шутить: «Слушай, я вчера жену твою видел с каким-то мужиком, вроде он повыше тебя был…» Эта шутка может плохо кончиться.
— Насколько вы по отношению к себе адекватно воспринимаете шутки, розыгрыши и юмор?
— Как можно судить о себе адекватно?! (Смеется.) Когда шутят надо мной, если это смешно, я смеюсь, ну что делать. Поймите, я живу в окружении людей, которые постоянно говорят разными голосами. Такие как Галкин, Хазанов, Винокур. Они могут разыграть в два счета. Какая-нибудь старушка звонит тебе, долго морочит голову, а потом оказывается, что это Винокур.
— Меня очень волнует ощущение времени и юмора. Юмор советский и сегодняшний — для вас это две большие разницы?
— Тут надо разделять две вещи. Есть юмор сиюминутный, тот, который в советское время касался нехватки продуктов и т.д. Вот он, естественно, ушел, потому что ушла тема. А есть юмор, который всегда вне времени. Это ревность, жадность… Он остается при любом строе.
— А сатира? Помните, в рязановском «Гараже»: как можно заниматься тем, чего нет? Сейчас сатиры тоже, кажется, нет?
— Сатира всегда есть, другой вопрос, в каком она виде существует. В советское время сатирой считалось смеяться над домоуправами, над вороватыми продавцами. Сегодня мы можем считать это сатирой? Наверное, уже нет... Вот Галкин, он же так беззлобно шутит, у него скорее дружеские шаржи, а не сатира на политических деятелей.
— Вы иногда выступаете на правительственных мероприятиях, общаетесь с нашими политиками. Как у них с чувством юмора?
— У всех по-разному. Вот у Путина, например, высокоразвитое чувство юмора. Порой он о чем-то с очень серьезным видом говорит, а я слышу, что шутит, юморит.
— Ну да, вот недавно он принимал начальника УЕФА Мишеля Платини и, лоббируя Мутко, сказал: «В благодарность за это он выучит французский, английский он уже выучил».
— Да, это чистый юмор для тех, кто понимает. Мы же помним его «летс ми спик фром май харт».
— От вас, наверное, в любой компании всегда ждут шутки. Вы готовы на это? Вот Райкин никогда не мог шутить по заказу.
— Если ты сядешь в компании и тебе скажут: ну давай шути — ты, конечно, скажешь: ребята…
— …а не пошли бы вы куда подальше?
— Да, что-нибудь в этом роде. Но если это естественным образом происходит и ты видишь смешную ситуацию — ну как от нее удержаться?!
— Вы окончили курсы японского языка, то есть знаете японский?
— Нет, я не могу сказать, что знаю японский. Всегда говорил, что у меня есть диплом переводчика японского языка. Это разные вещи. Вообще ни один человек не может сказать «я знаю японский язык» — там же 15 тысяч иероглифов!
— Вам никогда не приходилось выступать в Японии и читать свои рассказы на языке местных товарищей?
— Находясь в любой другой стране, пытаюсь шутить для людей на их языке. Даже эксперимент над собой ставлю: смогу ли я рассмешить людей, не зная толком их языка? Иногда мне это удавалось. Однажды в Турции был закрыт музей, а на нем написано «Культур» и еще что-то такое. Я и говорю охраннику: «Давай открывай свою культур-мультур». Ему так понравилось сочетание «культур-мультур», что он стал умирать со смеху, открыл мне музей, и мы с ним долго там ходили, дурачились. А в Японии мы ехали на теплоходе, и я сказал своему приятелю: «Сейчас я их попробую рассмешить». Внизу в трюме сидели 10 женщин-японок. Я подошел к ним и начал болтать по-японски все, что только помню. Они умирали со смеху. Я подошел к приятелю: «Ну вот видишь, я их рассмешил». «Ничего удивительного, — ответил тот, — это киргизки».
